Михаил Успенский - Дорогой товарищ король
Прибежавший на визг канцлер поглядел на королевскую макушку и понял, в чем дело. Дело в том, что Виктор Панкратович начал лысеть резко и внезапно и поэтому, не привыкши к лысине, стеснялся ее. Приставленный к нему парикмахер посоветовал отращивать оставшиеся в живых волосы подлиннее и с их помощью скрывать лысину, закрепляя большой заколкой. Заколки Виктор Панкратович тоже стеснялся и, впервые выступая в таком виде по телевидению, строго предупредил руководство краевой студии, чтобы операторы эту заколку ни в котором разе во внимание своих объективов не брали. Но это же все равно что не думать про белого медведя. Проклятая заколка то и дело блестела в самых неподходящих местах доклада. Операторы же знали, что их не выгонят (других-то нет!), и хамски отговаривались: если, мол, кому не нравится, пусть выбирают нового секретаря, без заколки. Вот каким распущенным народом приходилось руководить!
- В Замирье не знают железа, - пояснил генеральный канцлер. - В Замирье не любят железа. Любого, кто принесет из Мира железный предмет, ждет казнь. Разумеется, на листоранских королей сей закон не распространяется, но все же, государь, выкинь ЭТО из головы!
Востромырдин, даром что король, подчинился. Канцлер шарахнулся от протянутой заколки, как молодой:
- Государь, брось ЭТО на пол!
Востромырдин снова послушался. Канцлер Калидор Экзантийский хлопнул в ладоши, и в зал вошли четверо громил с носилками. «Вот это исполнительская дисциплина!» - восхитился Виктор Панкратович. Один из громил бронзовыми щипцами осторожно поднял нестерпимую заколку и положил на носилки, после чего четверо силачей еле-еле подняли их и, кряхтя да ругаясь, потащили прочь. Правда, от местных выражений никаких разрушений не наблюдалось.
- Так вот почему нашу повозку еле сдвинули с места восемь лошадей! - объяснил канцлер, как видно, сам себе, потому что Виктор Панкратович не понял, о чем речь. - Впрочем, об этом никто не узнает, - продолжал канцлер. - В Листоране умеют хранить государственные тайны. Стражникам урежут языки и отправят на галеры, а служанку придется продать в гарем какого-нибудь степного князя. Согласись, государь, убивать их - непозволительное расточительство. Нынче каждый человек дорог: на невольничьем рынке в Карбонаре за мужчину дают семьдесят мигриков, а за красивую девушку - целых девяносто два!
- Не ценим мы людей, - вздохнул Востромырдин да вдруг опомнился: - Эй, у вас что - рабовладельческий строй? Так дело не пойдет! У нас этого не положено! Если надо пресечь утечку информации - пресекайте, но все должно быть в рамках!
- Значит, триста семьдесят два мигрика дихотому под хвост? - с тоской сказал канцлер. - И вовсе мы не рабовладельцы, о король, зря обижаешь. Нет уж, мы ученые, знаем, что от раба толку мало. Рабство нынче только у диких народов да еще степняков, вот мы им, дуракам, и продаем, кого не надо, а сами не держим - ни-ни!
- Ладно, действуй по обстоятельствам, - сказал Виктор Панкратович, а сам подумал: «Верно, нечего грубо вмешиваться в местные обычаи, не разобравшись... Да они что, всерьез меня собираются королем назначить? Без постановления?»
Мысль его лихорадочно заметалась по голове в поисках подходящих слов. Надо же и вести себя, и говорить по-королевски, если хочешь вовлечь эту отсталую страну в социалистический лагерь! Тщетно пытался он возродить в немалой памяти своей страницы соответствующих исторических романов, но вспоминалось только школьное: «Хорошо тебе, детинушка, что ответ держал ты по совести... Я велю палача одеть-нарядить... Я велю топор наточить-навострить...» Да еще фраза из популярного фильма про разведчиков: «Вы болван, Штюбинг!»
- Хорошо тебе, детинушка, - неожиданно сказал он вслух.
Канцлер вздрогнул, словно бы зная, что там дальше произошло с купцом Калашниковым.
- Тебе-то хорошо, - продолжал меж тем первый секретарь. - Ты у себя дома. А у меня, между прочим, кроме партийной организации, еще и семья есть. Жена, сын в Москве учится в международных отношениях...
- Государь, разве тебе не ведомо, что листоранские короли не обзаводятся семьями? Престол Под Рыбой С Ножом В Зубах не передается по наследству. Впрочем, если желаешь, мы можем, конечно, доставить их сюда, но твои предшественники обычно отказывались...
«Отдохнуть хоть без Анжелки и лоботряса, - подумал Виктор Панкратович. - А потом видно будет».
- Потом видно будет! - объявил он.
Калидор облегченно вздохнул: вероятно, подобное решение было ему не в новость.
- А вот как я объясню свое отсутствие на работе? - хитро прищурился Виктор Панкратович. Сейчас окаянный канцлер наконец расколется и скажет прямо, по-русски: «Потерпи, Витя, это задание партии».
Но канцлер сказал совсем другое:
- А зачем покойнику на работе присутствовать? Для Мира ты мертв, государь. Обратной дороги нет.
Востромырдин охнул и повалился на пол, где еще недавно лежала знаменитая на весь Краснодольский край заколка.
...Шло обычное заседание секретариата, куда Виктор Панкратович был вызван, скорее, для проформы. Он с удовольствием послушал, как вставляли фитиля тюменскому коллеге (между прочим, и за баньку тоже), повозмущался деятельностью идеологических диверсантов и положил себе наперед таковых в крае непременно обнаружить, порадовался солидному урожаю хлопковых у Рашидова. Он любил эти вызовы на Старую площадь, любил и одновременно боялся, а может, потому и любил, что боялся. Но чего уж он никак не ожидал, так это того, что в воздухе раздастся его собственная фамилия.
- Да-да, я к тебе обращаюсь, Виктор Панкратович!
И говорил-то не кто попало, а член Политбюро с 1918 года Мустафа Тарасович Раньше, проводивший это заседание. Востромырдин облился холодным потом, и ладно, что не чем похуже. А Мустафа Тарасович, несмотря на то, что еще Ленина видел, ловко покинул председательское место и направился через потрясенный зал прямо к нему:
- Затеял, понимаешь, строить у себя Музей восковых персон! Мастеров, понимаешь, у мадам Тюссо переманивает! Валюту тратит! Вот тебе валюта, сукин сын! Вот тебе фонды!
И вместо фондов и валюты сунул под нос Виктору Панкратовичу сухой старческий кукиш. Кукиш был весь в коричневых пятнышках и татуировках. И пахло от кукиша чем-то острым и резким...
- Слава Могуту, королевское величество очнулось! - сказал Мустафа Тарасович и убрал из-под носа Востромырдина вонючую тряпочку. Виктор Панкратович застонал. Это был стон облегчения, потому что заседание секретариата оказалось бредовым видением, но это был и стон страдальческий, поскольку пребывание в загадочном Замирье продолжалось. - Король просто-напросто голоден! - говорил канцлер Тарасович (да почему же Тарасович?). - Подкрепись, государь, а там уж и опять на отдых...
Виктор Панкратович открыл глаза. Перед глазами был стол под голубой скатертью, уходящий в бесконечность. Очумевший Востромырдин схватил первый попавшийся графин и начал пить прямо из горлышка.
- Сразу видно - царственные манеры! - похвалил канцлер.
Жидкость в графине слегка напоминала коньяк «Армения», но была намного лучше и крепче. Виктор Панкратович произвел еще один глубокий глоток и сделал столь же глубокий выдох облегчения, потому что под столом ему никто не наступал на ногу и не шипел в ухо слово «пьяница».
- Король пьет, король пьет! - закричало несколько голосов, и Виктор Панкратович, вторично присосавшийся к графину, едва не поперхнулся. Он не знал, что так принято кричать при всех дворах, и усмотрел в этой традиционной здравице осуждение: дескать, король, а пьет!
Он вернул графин на место и обвел глазами застолье. Тут и там на резных креслах сидели незнакомые люди - человек двадцать. Физиономии у всех были самые разбойничьи: грозно торчали крашенные зеленкой усы, сверкали великолепные крупные зубы, радостно блестели фиолетовые глаза. «Это мои придворные», - догадался Востромырдин.
- Хорошая примета, государь! - ликовал сидящий по правую руку канцлер Калидор. - Это означает, что царствование твое пройдет в пирах и праздниках! Слава Гортопу Тридцать Девятому - новому королю благословенного Листорана!
- Слава! Слава! Слава! - вскричали придворные, чокаясь крупнокалиберными кубками. Востромырдин закрыл глаза и откинулся на спинку трона.
- Закуси, государь! - Старец голой рукой протянул ему кусок жареного мяса весьма странного вида. В животе Виктора Панкратовича громко заговорило, но голод не тетка.
«Черти нерусские! - ругался про себя Востромырдин. - Кого это они зажарили? Очень вкусно. Впрочем, в Корее на приеме у Ким Ир Сена собачину есть заставляли...»
- А это блюдо вкушают только листоранские короли - икра птицы Шарах!
Востромырдин хотел было возразить, что птицы несут яйца, но махнул рукой. Икринки были крупные, словно картечь, и на блюде им не лежалось, подпрыгивали. Для храбрости Виктор Панкратович опять потянулся к заветному графинчику, но из горла позориться на этот раз не стал, налил, как все добрые люди, в кубок.
