Темные числа - Зенкель Маттиас
– Раз уж вы все равно в тех краях… Как это?.. Сбавьте обороты, дорогой. Как насчет Железноводска?
Городок находился на склоне густо поросших лесом гор, чьи вершины, будто дорожные конусы, вздымались у края Кумо-Манычской впадины. Благодаря знакомствам Комиссова Дмитрия без проблем разместили в комнатушке в каком-то санатории. На железноводские целебные источники ссылали преимущественно ветеранов и старых ведьм, их раздраженные взгляды свидетельствовали о хроническом гастрите или холецистите. Купальни привлекали людей, о чьих болезнях и страстях Дмитрий не мог судить по внешнему виду. Их, как и себя, он считал вполне здоровыми туристами. Но еще до заката он был вынужден ввести лично для себя третью категорию: высокие дозы гидрокарбоната натрия, радона и кислорода, полученные во время процедур, сразили его наповал. Первый день он проспал, второй пролежал с закрытыми шторами. Следующей ночью он резко проснулся. Мысли о схемах соединений и аэрофлотовских пилотках не давали ему покоя. Он походил по коридору, постоял с широко раскрытыми глазами и ртом у окна, словно хотел вобрать в себя Млечный Путь. Беспокойство росло до самого рассвета: хватит с него пока целебных источников. Он оставил все блокноты в чемодане, чтобы справиться с тягой к рабочим записям, и утренним поездом уехал в расположенный поблизости Пятигорск. Перекусив в вокзальной столовой, он решил осматривать последнее жилище Лермонтова – домик под соломенной крышей, откуда поэт отправился на вторую дуэль. Смотрительница показала Дмитрию дорогу к поляне, где погиб поэт. У музея Дмитрий споткнулся о бордюр и потянул ногу. Чертыхаясь, он дохромал до ближайшей скамейки. Едва он снял очки и начал протирать стекла, как в поле зрения вплыло светлое пятно.
– Дима?
В ноздри ударил терпкий аромат, столь же знакомый, как и низкий женский голос.
– Димочка, Совушка мой, это и вправду ты, – ворковала Евгения Светляченко.
У Дмитрия внутри что-то сжалось, как той зимней ночью у ворот ее дома, когда его схватили сзади за плечи. Наверняка его взгляд сейчас можно было истолковать как беспокойный.
– Мне больше нельзя назвать тебя Совушкой?
Не дожидаясь ответа, она наклонилась и поцеловала Дмитрия. «Как, – мелькнуло у него в голове, – как ей удалось почти не измениться за эти десять лет?» Евгения трещала без умолку, рассказывая, что полная лишений жизнь в Железнодорожном и Сыктывкаре в прошлом: муж добился успеха на посту представителя Автономной республики Коми и отозван на длительный срок в столицу.
– Бедняжка, никак без него не могут обойтись, даже поехать отдохнуть нет времени. Но знаешь, я и одна не скучаю. Я так рада – в Москве могу снова совершенствоваться в профессии.
Дмитрий упомянул, что его, к слову, тоже занесло в Москву. После развода он живет там почти как студент. И вообще, за время командировок он практически превратился в вечного постояльца гостиниц. Слово за слово, Евгения заявила, что знает, как помочь при растяжении. По дороге Дмитрий опирался на нее и через полчаса уже лежал в постели. Под платьем у нее был бюстгальтер цвета маринованных огурцов, она ловко зашвырнула его на бра. Стараясь не задеть пострадавшую лодыжку, она быстро раздела Дмитрия и вскоре заявила тоном спортивного журналиста:
– На этом разминка окончена.
Вытерев сперму с шеи, Евгения вытащила из-под кровати кожаный чемодан. Она протянула Дмитрию баночку гусиного паштета, копченый сыр и бутылку «Киндзмараули». Солнце сквозь шторы бросало на кровать косые полосы шафранового цвета. На противоположной стене висела репродукция: цветущие ясени на фоне вершины Бештау. Дмитрий в задумчивости зачерпнул ложкой паштет.
– И почему все наши великие поэты погибали от пуль?
Евгения одарила его ледяным взглядом:
– Какие поэты?
– Пушкин, Лермонтов, Тетеревкин. Почему в их творчестве точку поставил свинец?
– А, ты об этом, Совушка. Я думала, ты имеешь в виду современных авторов.
– Кроме Маяковского, не знаю никого с тягой к огнестрельному оружию, – ответил Дмитрий и снова погрузился в размышления, почему именно поэты золотого века так часто погибали на дуэлях. – Может, в глубине души они не могли смириться с ролью первопроходцев? Страдали русским недугом…
– По-моему, здешний климат сказывается на твоем характере. Хватит оплакивать мертвецов, лучше прополощи ротик вином и займись тем, что у тебя… да-да, именно этим!
Дмитрий занялся тем, что, по ее мнению, у него лучше всего получалось. Конечно, Евгения не удовлетворилась равным счетом. Она обхватила его голову бедрами, вывернулась, словно борец в партере и положила Дмитрия на лопатки. Потом уселась на него сверху и задала темп. Когда они снова лежали рядом, она потребовала:
– А теперь рассказывай!
Дмитрий принялся чертить на спине Евгении маршруты своих путешествий за последние годы: от Москвы – большой родинки между лопатками – он провел черту вдоль позвоночника, помассировал вокруг Магнитогорска. После вылазок во все районы Москвы у боков пальцы прошлись вниз, до ягодиц, и во время рассказа о Магадане заблудились глубоко у острова Матуа. Потом он кончиком носа обвел Минусинск и поцелуями нарисовал линию, ведущую от Молотобада до Мурманска. Удовлетворяя любопытство Евгении и передавая местный колорит, он наполнил рассказ выражениями из репертуара заводских шоферов. И поскольку у него было отпускное настроение, он лишь вскользь упомянул обходы заводов и фабрик, провел языком от Минска к левому плечу, до Николаева и Мелитополя.
– Межповэфф, – прошептала Евгения. – А я всегда думала, что ты архитектор-планировщик.
– Я и был архитектором. В Железнодорожный я тогда приехал новоиспеченным специалистом, – пояснил Дмитрий, рассказав, как потом, уже в другом Железнодорожном, на юге, обитал в бараке, где стены были оклеены отслужившими срок схемами соединений:
– Подразумевалось, что в барак не будут проникать пыль и песок. С этой задачей схемы соединений справлялись так себе, но я убедился, как тесно они связаны с планами городов.
Нет, дело не в том, что обозначения релейных контактов и кварцевых резонаторов напоминали разводные мосты и парки. Сходство основывалось скорее на строгости, с которой отдельные элементы влияли друг на друга. Преображать города и совершенствовать схемы для Дмитрия во многом стало этапами одного дела. Схемы рядом с кроватью он перерабатывал по вечерам, стремясь расслабиться, и добился сокращения электрических элементов на тридцать процентов. Отсюда было уже недалеко до Межповэффа.
– Конечно, теперь речь идет уже об оптимизации не только отдельных элементов или машин, но и производственного оборудования и взаимодействия всех отраслей промышленности. Рано или поздно…
Он замолчал, услышав легкое похрапывание Евгении. Допил вино и еще раз, прищурившись, взглянул на неестественные краски Бештау на картине.
•Дмитрий проснулся оттого, что в коридоре шумела то ли группа туристов, то ли очень большая семья. Из столовой дома отдыха шел кислый чад, проникал сквозь вентиляцию или щели в стенах и, смешиваясь с воздухом в комнате, становился невыносимым. Уже рассвело. Евгении рядом не было, наверное, ушла в ванную или в столовую. Он протянул руку к бюстгальтеру на бра, но пальцы наткнулись на обманчивую тень, нащупали пустоту. Рядом с очками лежала оторванная половинка открытки. Евгения писала, что ей надо успеть на поезд до Москвы, но будить Совушку не хочется. Она клялась в скорейшей встрече, но в конце не было ни адреса, ни номера телефона, лишь подпись: твой Светлячок.
•Восточно-Европейская равнина, 1963 год
На второй неделе отпуска Дмитрий добился больших успехов в чревоугодии и лености, получив, помимо прочего, солнечный ожог. Отмеченный этим почетным знаком на коже носа, он шествовал с чемоданом в руке по Железноводску. Едва он встал в очередь у билетной кассы, как к нему подошел милиционер:
– Дмитрий Фролович?
Дмитрий достал документы из внутреннего кармана пиджака.
