Сергей Панарин - Галопом по Европам
Парфюмер расфуфырил шерсть.
– Михайло Ломоносыч, я как гражданин свободной страны протестую. Америка была открыта задолго до тебя.
– Ох, Сэм… Уж чем ты на обезьянина нашего смахиваешь, так это занудливостью. Это выражение такое. Так вот, без местных нам Ман-Кея не сыскать. Стало быть, необходимо сойти возле Гамбурга, а не на вокзале. Познакомимся с аборигенами, попросим помощи. Другие предложения есть?
Предложений не было.
Друзья стали готовиться к высадке. Решили прыгать, как только поезд замедлит ход перед въездом в город.
Ждали они довольно долго. Вот уже и деревня какая-то мимо пронеслась, замелькали какие-то строения с разноцветными огнями на фасадах.
Полил дождь. Крыша вагона мгновенно стала скользкой. Гуру Кен оступился, чуть не упал и не увлек за собой спутников.
– Закон подлости, – крикнул Колючий.
– Это нихт подлость! Это близко море! – как бы оправдываясь, ответил Петер.
– Не важно, – прорычал Михайло. – Если мы свалимся на такой скорости, точно переломаем все кости.
– А наверху промокнем и простудимся, – добавила Лисена.
– Надо отцепить вагон! – осенило Колючего. – Михайло Ломоносыч, выручай!
Медведь удивился:
– Ай да еж, ай да молодец! Пойду попробую.
Осторожно ступая по крыше, превратившейся в мокрый каток, косолапый проследовал к краю вагона, свесился вниз.
По металлическим скобам, играющим роль лестницы, Михайло медленно слез в просвет между вагонами. Здесь царил оглушающий грохот. Он пагубно влиял на способность медведя сконцентрироваться и разомкнуть хитрую сцепку. От адского скрежета и ударов голова дикого тамбовского зверя начала кружиться, перед глазами поплыли алые круги, а лапы ослабли.
Ломоносыч стоял в весьма неудобной позе, рискуя соскользнуть вниз, прямиком под колеса поезда. Слабость, нахлынувшая на медведя под воздействием звуковой атаки, достигла апогея. Передняя лапа, державшаяся за скобу-ступеньку, разжалась, и бурый гигант начал валиться навзничь, но в последний миг Михайло случайно схватился за какой-то рычаг, остановив падение. Под весом Ломоносыча рычаг подвинулся назад, сцепка разомкнулась, и вагон стал отставать от поезда.
– Получилось, – прохрипел Михайло, превозмогая тошноту и головокружение.
Грохот исчез, колеса стучали все реже и тише. Лесной губернатор смотрел на небо, ловил пастью прохладные дождевые капли. К тамбовчанину стали медленно возвращаться силы. Он поднялся, дотянулся до скоб и вскарабкался на крышу.
– Как ты? – крикнула Лисена.
– Порядок! Впереди темнеет, там вроде бы неплохая роща. Еще пять минут, и можно спрыгивать.
Ночное зрение не подвело Ломоносыча, лесок оказался знатным, это была широкая полоса густо посаженных вековых деревьев. Звери аккуратно спрыгнули с замедлившегося вагона.
– Ну, здравствуй, родина гамбургских петухов, – пошутил Колючий, стряхивая капли с иголок.
Глава 3
В лесу было значительно уютнее, чем на вагоне. Путники радовались тишине, земле под лапами, естественным запахам. Дождь прекратился спустя четверть часа.
Все нещадно вымокли, особенно пострадал Петер. Его стало колотить, и Гуру взял его под мышку, чтобы согреть. Вскоре продрогшие путешественники набрели на странный бетонный сарайчик с железной дверью.
Михайло очень хотел согреться сам и помочь друзьям, поэтому высадил дверь с третьего удара.
Внутри гудел какой-то прибор, это настораживало, зато здесь было тепло и сухо. Звери втиснулись в маленькое помещение, улеглись на пол, и вскоре им стало теплее.
Утром на пороге нарисовался странный кабан. Вроде бы свин как свин, однако на его голове красовалась фуражка.
– А! Фрицы в деревне! В ружье! – завопил спросонья Колючий.
Серега пихнул ежа в бок и тут же пожалел об этом: недаром же он Колючий.
– Меня звать не Фриц, – со свистящим подхрюкиванием проговорил кабан. – Я есть Вольфганг.
Серега покатился со смеху:
– Кабан с волчьим именем! Вот потеха! – Серый знал, что «вольф» означает по-немецки «волк».
– Ви есть смеяться над лицом при исполнении!
– Лицом?! – пуще прежнего рассмеялся Серега, глядя на рыло в фуражке.
– Я есть лесной полицейский! – топнул копытом свин, и его слова прозвучали как гром среди ясного неба.
– Да, Серега, это ты умеешь, – пробормотал Михайло. – Всю дорогу молчишь да грустишь, но на хихоньки тебя пробивает в самый неподходящий момент.
– Итак, я иметь сохраняйт порядок. Ви нарушитель! Кто ви такой? Незаконный гастарбайтер?
– Кем это он нас обозвал? – угрожающе спросил Гуру Кен.
– Незаконными эмигрантами, приехавшими на заработки, – пояснила Лисена. – У них, в Европе, это больной вопрос. Мне одна сорока рассказывала. По-моему, настала пора что-нибудь сбрехать.
– Это точно, Василиса, – вздохнул Михайло, поднялся на лапы и осторожно проковылял к выходу.
До сей поры Вольфганг не замечал медведя, который лежал в самом темном углу каморки, закрытый телами друзей. Теперь кабану стало не по себе, он отступил, освободив проем. Ломоносыч привык к такой реакции на свою персону и часто ею пользовался. Не постеснялся и нынче:
– Приветствую тебя, Вольфганг, как первого представителя здешних властей. Меня зовут Михайло Ломоносыч, и я чемодан, то есть дипломат из России.
– А кто есть остальной групп? – судорожно сглатывая, промямлил кабан-полицейский.
Тут Михайло сам подрастерялся. Не потянут Гуру Кен, Парфюмер и особенно Петер на россиян.
Молчание затянулось. Вольфганг постепенно одолевала робость перед бурым хищником.
Положение спасла Лисена:
– Как это, кто мы?! – Она вышла на свет, щуря раскосые глаза. – Неужели вы ничего не слышали о Большой Восьмерке?
– Ну, у людей есть восемь вожаков, которые встречаются раз в год, чтобы решить, где лучше вырубить лес, сколько выловить рыбы или какую землю разрыть в поисках горючей жидкости, на которой ездят их машины, – сбивчиво изложил свое видение Большой Восьмерки кабан.
Тем временем остальные путешественники покинули бетонный сарайчик.
– Ты необычайно верно все обозначил. – Лисена пустила в ход чуть-чуть лести. – Кстати, когда ты забываешь об акценте, тебя значительно легче слушать.
Кабан невольно открыл пасть. Лисена, очаровательно улыбаясь, продолжила:
– Но это их, человеческая, восьмерка. А есть и наша – звериная. Позволь представить каждого. Михайло Ломоносыча ты уже знаешь. Россия. Я Лисаяма Куроеда, Япония. Это Сэм Парфюмер, Соединенные Штаты Америки.
– Скунс? – с усмешкой сказал Вольфганг. – Весьма логично.
– Так, я попросил бы, – завелся Парфюмер, и его хвост угрожающе задрался к небу. – Великая держава не потерпит оскорблений от какого-то полицейского с пятаком вместо носа.
– Уймись, Сэм, – ласково попросила лиса. – Он не имел в виду ничего плохого. Правда, Вольфганг?
– Да-да, – поспешно согласился полицейский.
– Что поделать? Дипломаты. Все на нервах. Я закончу представление, если позволите. – Рыжая изящно поклонилась, играя роль японки. – Сержио Волчини, Италия.
Серега приветственно взмахнул бровями.
– Канада прислала мистера Колючинга.
Колючий раздулся от важности, отчего стал похож на морского ежа.
– Мсье Кеньяк, он же Гуру, Франция.
– Кенгуру из Франции? – озадачился Вольфганг.
– Этнический австралиец, – подтвердил Гуру. – Родители переехали в красавицу Францию, когда я еще сидел в материнской сумке.
– И, наконец, интересы Германии защищает герр Петер.
Гамбургский тенор с достоинством кивнул.
– Мою фатерлянд представляет петух?! – удивился полицейский. – Впрочем, чему удивляться? От людей у нас и вовсе женщина.
– Воистину так, досточтимый Вольфганг, – сокрушенно проговорила Лисена, складывая передние лапки, словно для молитвы. – В странное время мы живем. Мне как лисе чрезвычайно трудно вести переговоры с петухом.
– Понимаю, – хмыкнул кабан. – Я есть другого не понимайт. Если ви есть восьмерка, то почему я наблюдайт семеро?
– Вот это как раз самое важное! – горячо промолвила рыжая. – На вверенной вам территории произошло жуткое преступление, ставящее под угрозу мир во всем мире!
Вольфганг ошеломленно уставился на Лисену. Та разошлась не на шутку:
– Судьбы великих держав нынче вверяются в ваши, хм, копыта! Разве не странно, что столь важные делегаты коротали ночь в убогом человечьем сарайчике, а не под сенью древнего германского леса?
– О, я-я! – отмер кабан. – Это быть мой следующий вопрос. Почему вы вломились в человеческий помещений?
– Эх, уважаемый Вольфганг. Сейчас вам откроется страшная правда, которую лично я предпочла бы считать вымыслом… Э… Я понятно изъясняюсь?
