Михаил Елизаров - Библиотекарь
На второй день к нам коротко заскочил сам Латохин с бумагами. Под пристальным его взглядом я поставил в каком-то документе свою нервную подпись: «Вязь» с поросячьей закорючкой.
Нас подняли ночью. К дому Веретенова подкатил обшарпаный «Лаз», в который мы спешно, за десять минут, погрузились. В автобусе заспанный Веретенов разносил термосы с кофе и пластиковые стаканчики.
Мы приехали к огромному глиняному карьеру – будущему месту сражения. Работы в карьере давно прекратились. Бурые склоны хранили глубокие следы экскаваторных зубьев.
Сборное войско Латохина насчитывало восемьдесят четыре бойца. Окруженный вооруженной толпой, Латохин прилаживал к шесту киот с Книгой Памяти, раскрытой на титульном листе. Латохин воткнул шест в глину, и внутри киота зажглась маленькая лампочка, подсвечивающая страницы.
К рассвету после нескольких тревожных часов ожидания стало ясно, что павлики на книжную приманку не появились и бой откладывается. Мы выставили дозор и разошлись по автобусам.
Утром ребята Латохина подогнали две полевых кухни с гуляшом и бочку хлебного кваса. Всем раздали оранжевые безрукавки для маскировки, но это была перестраховочная мера – на многие километры вокруг простирались строительные пустоши.
Мы простояли лагерем целый день. На закате вологодский патруль, обходя карьер, наткнулся на павликовских лазутчиков. Пришлых было трое. Завязалась короткая схватка, двоим павликам удалось скрыться, третьего, в полуживом состоянии, приволокли в ставку Латохина.
Выглядел пленный ужасно, словно его минуту назад вытащили из палаты травматологии полностью закатанного в больничный гипс так, что не было видно лица. Серые несвежие бинты пропитались кровью и измазались в глине. У меня даже возникла абсурдная мысль, что патрульные вначале раздробили павлику кости, а потом быстро наложили гипс.
Впрочем, умирал он не от переломов – роковой удар нанес топор прямо в основание черепа, между гипсовым воротником и головной перевязкой.
Марат Андреевич с ножницами подсел к раненому. Первая же снятая шина все прояснила – страшный, заляпанный кровью наряд павлика оказался продуманным доспехом, на манер рыцарского. Под бинтами прощупывался не гипс, а тяжелый пластик, повторяющий контуры тела.
Марат Андреевич привычно орудовал ножницами, распарывая плотную перевязку.
– Кстати, это не кровь на бинтах, – весело сообщил он собравшимся. – Краска, имитатор. Только не пойму, для чего…
– А это такая хитрая форма психологического давления, – сказал кто-то из воронежских. – Одновременно видом своим и жуть нагоняет, и стукнуть забинтованного вроде как трудней…
– Очень может быть, – согласился Марат Андреевич. – Библиотекарь у них – бывший театральный художник…
Пленник лежал очищенный, как лобстер, а рядом грудой были свалены части его панциря – кираса, поножи, наколенники и воротник.
– Помирает, – произнес за моей спиной Тимофей Степанович.
Словно услышав его слова, павлик судорожно дважды вздохнул, будто набирался мужества, и умер.
– Теперь гостей недолго ждать, – уверенно сказал патрульный. – Мы там бинокль нашли. Стало быть, следили они за нами. Как пить дать, где– нибудь табором расселись и Книгу Ярости штудируют. Это часа на два, максимум три, значит, к ночи подогретые заявятся…
– Товарищи библиотекари, – к нам подбежал колонтаец Веретенов, – на несколько минут…
– Алексей Владимирович, пойдемте, Латохин зовет, – вологодский библиотекарь Голенищев поправил стальной нагрудник, надетый поверх кожаного плаща, и зашагал к подсвеченному шесту с Книгой. Я последовал за ним.
Импровизированный военный совет был в самом разгаре.
– Строим фалангу, – говорил Зарубин. – Сколько нас? Восемьдесят четыре? – Он задумался, высчитывая. – На восемь рядов: по три, пять, семь, девять, одиннадцать, пятнадцать бойцов…
– Это не фаланга, а «свинья», – возразил ему пензенский библиотекарь Акимушкин. – Непатриотично, батенька. Да и суеверный я. Мы же не хотим повторить судьбу ливонцев?
– Тевтонцев…
– Да какая разница! Рыцарей-псов.
Кислинг нахмурил брови и замогильно продекламировал:
– «Был первый натиск немцев страшен, в шеренгу русскую углом, двумя рядами конных башен они врубились напролом…»
– Твардовский? – спросил молчавший до того Цофин.
– Двойка вам, Евгений Давидович! Садитесь! А что молодое поколение думает?
– Симонов? – предположил я.
– А вот это – пять баллов!
– Не понимаю… – шутливо насупился Цофин. – Как учитель русского языка может носить фамилию Кислинг? Ну, Иванов, Петров…
– Ну, Цофин, в конце-концов… – ехидно продолжил Кислинг, и все заулыбались.
– Коллеги, – примирительно сказал Голенищев, – «свинья» – когда наступают враги. А если свои, русские, то это уже «клин». Тут и думать нечего.
– Тогда вопрос исчерпан, – заключил Латохин. – Листочек есть у кого-нибудь? Лучше в клетку, так рисовать проще. Ага, спасибо… – он взял протянутый Цофиным блокнот.
Спустя минуту я с любопытством заглянул Латохину через плечо. Усеченный треугольник напоминал схему театрального зала.
– Первые двадцать семь номеров, – пояснил Латохин, – это моя читальня. А вы, товарищи, формируйте фланги.
Я выбрал место справа, сразу за колонтайцами. В центре стали вологодцы и ставропольцы, а замыкающие ряды по семнадцать человек составили из пензенских, костромских и воронежских читателей.
– Товарищи, – сказал Латохин, как только все клетки были распределены между отрядами, – давайте быстренько сообразим тренировочное построение, чтобы в случае тревоги не путаться друг у друга под ногами…
Надо отдать должное, все читатели действовали четко, без суеты и давки. Я специально поднялся на глиняную насыпь. С высоты войско, ощетинившись грозными косами, пиками, баграми, вилами, смотрелось более чем внушительно.
Раз за разом мы собирали и распускали «клин», и лишь после того, как уложились в рекордный норматив – тридцать секунд с полной боевой выкладкой, – Латохин оставил нас в покое.
Впрочем, особого отдыха не получилось. Через полчаса на противоположной стороне карьера неторопливо появились павлики.
ПАВЛИКИ
Павликов было действительно много, до сотни человек – белесые, заляпанные кровью мумии. Зрелище было жуткое. Уже на склонах они растянулись выпуклым, точно сабля, полумесяцем, но нападать вроде не спешили.
Я прислушивался к себе и удовлетворенно отмечал, что страха нет. Заботливые широнинцы упрятали меня в самую глубь строя. На схеме Акимушкина это был тридцать первый номер, почти середина. Справа прикрывала Таня, за ней Тимофей Степанович, Марат Андреевич и Федор Оглоблин – в бойцовских качествах этих людей сомневаться не приходилось. Слева были вологодские читатели, и врагу, чтобы добраться до меня, пришлось бы вначале пробиться через заслон их могучих топоров – в быту вологодцы были артелью лесорубов. Да и два с лишним десятка колонтайских «вратарей» одним своим видом внушали уверенность, что врагу их ряды не сокрушить.
Имитируя «японский стиль», бойцы Кислинга смастерили простейшие панцири-накидки из тонких стальных трубок, скрепленных на манер циновки. Здорово смотрелись с бердышами и саблями «казаки» Зарубина, в легких кольчужных безрукавках поверх красных кафтанов. Тюрбаны и халаты бойцов Цофина придавали войску грозный восточный колорит.
Читатели пензенского Акимушкина взяли на битву традиционные багры, косы, сваренные из водопроводных труб палицы или чеканы с навершием в виде медного крана. Их ватники, плотно оклеенные брусками пенопласта, очень напоминали спасательные жилеты. Акимушкин говорил, что главную опасность представляют не колюще-режущие, а тяжелые дробящие удары.
Похоже, он ошибся в выборе брони. Когда павлики приблизились, я не увидел ни молотов, ни топоров. То, что я из-за расстояния принимал за копья, выглядело совсем как винтовки с примкнутыми штыками.
Я резко потряс за плечо невозмутимого библиотекаря-вологодца Голенищева:
– А как же общий договор не использовать огнестрельное оружие?!
«Павлики не относятся к Совету, – пронеслось в моей голове. – Все правильно. Им лишь бы получить свою Книгу. Что для них вопросы этики и чести! Сейчас они дадут несколько залпов, и латохинского войска не станет. Так вот чем объяснялась непобедимость павликов…»
– Молодец Чахов. Соображает… – ответил Голенищев. Голос его был спокоен и чуть насмешлив. – Вы присмотритесь, Алексей Владимирович. Это не «мосинки». Разве что штыки настоящие.
Павликовская «винтовка» оказалась подобием костыля – возможно, это и был изначально костыль, только уже со штыком и массивным прикладом, подбитым металлом.
– Мне говорили, – продолжал Голенищев, – в Новосибирске они каппелевцев изображали. Психическая атака. В смысле – в штыковую шли…
