Михаил Успенский - Время Оно
Ну, купец и потащил его к здешнему судье. Судья выслушал обе стороны и постановляет:
«Тот, кто оказал тебе столь радушный прием, издавна известен у нас как превосходный толкователь снов, и за толкование, да еще такое благоприятное, ты должен ему уплатить четыре серебреника — это не считая съеденного-выпитого».
Купец видит, что правды не добиться, решил побыстрей унести ноги. Глядит — у осла ухо отрезано. Он опять к судье — надеется хоть сколько-то получить за ущерб. Ну судья и присудил хозяину-гостеприимцу держать осла у себя до тех пор, пока новое ухо не вырастет…
— Н-да, — сказал Жихарь. — Но нам-то терять нечего — ни ослов, ни ковров…
— А хуже всего, — вздохнул пророк, — там приходится нищим. Хлеба такому никто не подаст, зато подают монеты, и на каждой монете подающий выцарапывает свое имя. Когда нищий помрет с голоду, они подойдут и деньги свои назад разберут…
— Решено, — сказал Жихарь. — Идем короткой дорогой. Что-то давно я за справедливость не ратовал, негодяев не лупцевал…
— Да что мы против двух городов, начальник? — спросил пророк и посмотрел на Жихаря печально-печально.
…Мерзостные городки располагались на двух полукруглых холмах, и дорога пролегала как раз между ними. Чуть в стороне от дороги курился дымок.
— Это под ними уголь горит, — объяснил пророк. — Угольный пласт. Они его и подожгли, чтобы даже зимой было тепло…
— Так у вас и зимы бывают? — не поверил богатырь.
— Бедному везде зима, начальник, — сказал Возопиил.
Несмотря на злые нравы, караульная служба здесь была поставлена как надо. Путников уже ждали. Сразу перед городскими воротами.
— Говорил я тебе, — заныл пророк. — Не отбиться нам, схватят и опозорят так, что лучше потом совсем не жить…
Жихарь поглядел на местное ополчение и решил, что да, пожалуй, погорячился.
Хоть и сил вроде бы хватает, и Симулякр под рукой, но он — вещь своенравная, чем-то прикинется?
Ополченцы содомские оделись в тяжелые латы. Из-под шлемов поблескивали нетерпеливые глазки, оттененные для красоты сажей, румяные щечки, неприличные воину, были гладко выбриты…
— К нам, к нам, противные! — послышались голоса.
Жихарь остановился и достал Симулякр. Тотчас рука его согнулась под неожиданной тяжестью: Умный Меч превратился в толстую трубу с шестью дырками на торце. Сквозь трубу бежала стальная лента, снаряженная как бы толстыми медными костылями.
— Хорошая дубина… — с сомнением сказал пророк. И закричал: — Горе вам, племя гордое и жестоковыйное! Горе вам, стоящим под стрелой, ибо обрушится стрела, и тот, кто стоял под ней, падет, а кто не стоял — пребудет в целости! Горе вам, неосторожно обращающимся с газовыми баллонами, ибо настанет день, когда разорвутся они и вас разорвут с собою! Горе вам, пренебрегающим резиновой обувью при высоком напряжении, ибо в руке его свыше тысячи вольт!
Покуда Возопиил выкрикивал свои предупреждения, Жихарь торопливо пробовал разобраться с невиданным оружием. Потом все-таки нашел крючок наподобие арбалетного…
И еле удержал трубу в руках — она с огромной силой задергалась и замоталась в разные стороны. Уши сразу заложило от грохота. Ополчение содомское разбежалось кто куда, теряя оружие, а городские ворота, окованные медью, разнесло в щепки.
— Вот так-то, — сказал Жихарь. — Отдаю тебе, храбрый Возопиил, эти города на три дня на поток и разграбление — за то, что не убежал в опасный час.
Пророк прочищал уши пальцами, надеясь выковырять настрявший там грохот.
— Тут, начальник, — сказал он, — и десятерых праведников на два города не найдешь. Но один надежный мужик все-таки есть — старый Лот. Дочки у него — ах! Один цимес! Тоскуют девки — женихов же тут не водится…
Жихарь, правда, на этот счет не больно голодал — ночью его в шатре навещали две-три служанки Иаковлевы, — но все-таки не удержался.
Да и Симулякр снова стал деревянным детским мечом в знак того, что опасность миновала.
— Добро, веди к своему Лоту, — сказал он.
…Утром Жихарь наполнил свежей озерной водой давно высохший бассейн во дворе у старого Лота, и теперь они с пророком блаженно отмокали от дорожной пыли, покуда Лотовы дочки терли им пятки пемзой.
Сам Лот сидел на краю бассейна с обнаженным мечом — то ли покой гостей охранял, то ли дочек запоздало стерег…
— Я послал жену по соседям, — сказал старик. — Думаю, вы вчера так и легли спать голодными…
— Да нет, благодарствую, — вежливо сказал Жихарь.
— Не опомнились бы здешние от страху, — заметил пророк и поднырнул под одну из дочерей Лотовых.
— Нет, — сказал старик. — Они принимают вас за ангелов, да и я, признаться, принимаю вас за ангелов. Теперь у меня будут внуки или внучки…
— Не без этого, — согласился Жихарь. — А то у вас тут детей вовсе не видно…
— На соседней крыше сволочь какая-то лежит — подглядывает, — сказал пророк.
В ворота кто-то негромко постучал — лучше сказать, поскребся.
— Это судья, — усмехнулся Лот. — Извиняться пришел. Судья Шакрурай.
— Пусть извиняется, — разрешил Жихарь. Судья Шакрурай оказался неожиданно тощим, а румяные щеки делали его похожим на больного горячкой.
— Смилуйтесь, посланники Неба, — сказал судья. — Мы вели себя неразумно… Наши законы несовершенны… Наши нравы достойны сожаления… Но у нас уже много лет не было доброго примера, вот вас и послали нам на вразумление…
Говорить он говорил, а сам бочком-бочком подбирался к старику, у ног которого лежала одежда героев.
— Эй, эй! — заорал Жихарь.
Но было уже поздно: тощий подлец схватил платок княжны Карины и устремился к выходу. Ясно: подглядел его водоносные свойства, а дороже воды здесь ведь ничего нету…
Жихарь, как был, выскочил из воды. Одна кожаная ладанка с оберегами и дорожной мелочью болталась на шее.
— Возьми одежду, — крикнул он пророку, не оборачиваясь. — Да деревяшку эту береги пуще глаза…
И голяком побежал по улицам содомским. Жители выглядывали из-за глинобитных стен с большим интересом. Вор-судья несся длинными, не по возрасту, прыжками.
— Стой, скотина! — кричал Жихарь. — Сильно бить не буду, только отдай платок!
Судья добежал до ямы, откуда струился дым, и заметался на ее краю.
— Берегись, начальник! — донесся вопль Возопиила.
Содомляне все-таки опомнились, решились подняться на голого и безоружного — потихоньку стали вылезать из домов, размахивать копьями, потрясать мечами.
Судья Шакрурай, видя поддержку, глумливо заплясал на краю ямы, помахивая платком. Жихарь не знал, что и делать — то ли доставать проклятого судью, то ли дожидаться пророка с мечом-разумником. Вот, блин поминальный, изменил княжне — и враз ее подарка лишился…
Тут в воздухе раздался какой-то очень знакомый свист. Стрела попала судье Шакрураю в правый глаз, он коротко вякнул, зашатался и рухнул в дымящуюся яму.
— Что за дела? — оглянулся Жихарь. Сзади никого, кроме пророка, не было — содомляне снова попрятались по домам, да и не стреляют здешние луки так далеко и сильно…
— Бежим, начальник! — кричал пророк. — Бежим, а то сейчас такое начнется!
Жихарь тут сообразил, что обычно бывает от столкновения воды с огнем, но убежать уже никуда не успел.
Земля под ним вздыбилась, заревела, ударили тысячи громов, и раскаленная могучая ладонь подняла богатыря высоко над землей и понесла куда-то…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Бог — человек мудрый.
Он нас судит и пасет,
Из-за него мы пачкаемся в грязном аду,
В этой зловонной яме, откуда нельзя уйти.
«Коронование Людовика»Честно говоря, начали строить Большой Зиккурат в Вавилоне уже довольно давно. Еще при царе Ур-Нин-Нгирсу. Потом его сменяли на троне государи Набу-мукин-апли, Набу-мукин-зери, Набу-надин-зери, Набу-шум-ишкун, двое Набу-шум-укинов, Набу-шуму-либур…
Конечно, запомнить такие имена простому вавилонскому человеку было не под силу, и всех своих правителей вавилоняне для краткости именовали Вавилами: Вавила Воинственный, Вавила Красное Солнышко, Вавила Большое Гнездо, Вавила Гордый, Вавила Темнила, Вавила Бессмысленный, Вавила Грозный, Вавила Давила, Вавила Родного Отца Убила…
Прозвища Вавил менялись, а жизнь оставалась прежней, и башня росла да росла себе потихоньку на радость жрецам и в досаду людям — им, непонятливым, как всегда, казалось, что деньги, дерево, камень и кирпич можно было бы потратить с большею пользой.
Но народ в Вавилоне, как и везде, не понимал своего счастья.
Нынешнего царя звали без выкрутасов — Нимрод, но и ему было дадено прозвище — Вавила Охотник, потому что пуще всяких государственных дел царь любил поехать в поле да пострелять немножечко львов или других каких животных.
