Валерий Алексеев - Открытый урок (сборник)

— Ничего, я здесь постою, — сказал Николай Николаевич.

— Ради бога, — ледяным голосом проговорила она. — Я и сама могу подойти.

Но не сделала ни шагу, осталась стоять спиной к окну.

— Может быть, вы спросите, как я сюда попала?

— Нет, — печально сказал Николай Николаевич, — этого я ни за что не спрошу.

— А напрасно. Ничего странного здесь нет. Просто шла по улице и думала о вас.

— Среди ночи?

— Да, среди ночи, почему бы нет? Разве я не могу думать о вас в любое время суток?

— Хорошо, не будем больше об этом.

— Правильно, не будем. Вошла в ваш подъезд, поднялась на ваш этаж. Дверь вашей квартиры была плохо захлопнута… Вот и всё. Вы же очень рассеянный, Николай Николаевич. Вы не замечали, как я полгода ходила за вами по пятам.

— Вы? За мной? По пятам? Полгода? — Николай Николаевич прижал руку к сердцу.

— Да, целых полгода. Сначала мне было смешно, вы так странно размахиваете руками на ходу, горбитесь, разговариваете сами с собой, читаете вслух стихи. Разумеется, я ходила не одна. С девочками из класса. Построимся гуськом — и шагаем за вами следом. Все оборачиваются, смеются, а вы так ни разу и не заметили. Девчонки хохотали как сумасшедшие, бросали в вас ледышками, кривлялись. Это еще зимой началось. А потом мне надоели эти шутки. Если это можно назвать шутками. Детские глупости. Две недели назад мы стояли у ворот, я и наши девочки. Знаете, где я живу? Точнее, жила. Нет, конечно. Впрочем, это неважно. Короче, они опять начали глупить. Оборжали вас, так это у нас называется. Вы прошли мимо и даже не взглянули. Тогда я сказала девчонкам: «Вы дуры, а он человек. Он живет своей жизнью, а у вас своей жизни нет». Разругались все со мной и ушли, а я вас догнала. Вас легко догнать, вы медленно идете. Дошла за вами до самого дома, по лестнице поднялась, всё хотела заговорить, но вы так странно под ноги себе смотрели… Очень угрюмо. И я подумала: не сейчас. А потом этот дурацкий инцидент с Уайльдом. Если вы придали этому значение, то ошибаетесь… Прошли тургеневские времена. Многие даже бравируют этим. И я — предупреждаю вас — совсем не исключение. Но с этим парнем мне было всё равно. Что да, что нет. Он — функция, не больше. Производное от моей самостоятельности.

— Напрасно вы так о друзьях, — горько сказал Николай Николаевич.

— Он мне не друг! У меня нет друзей. Да и что такое друзья?

— Это тоже напрасно.

Фея опустила голову.

— Вы знаете, перед вами я просто теряюсь. Вы настолько другой… У вас обо всем есть собственное мнение. А он на все вопросы: «Чешуя!» — и только. Мне, если хотите знать, даже в познавательном смысле с ним совершенно неинтересно.

— Он вас обидел?

— Пусть бы только попробовал.

— Ну, дело ваше, — тихо сказал Николай Николаевич. — Зачем же вы все-таки пришли?

— Я насовсем пришла, — ответила она.

— Как?! — Николай Николаевич сделал шаг вперед, сильный ветер его подтолкнул, и, задребезжав, кухонная дверь захлопнулась за его спиной, как стеклянная обложка книги.

В коридоре вскрикнул Степан Васильевич: должно быть, дверью ему прищемило хвост.

А ты не подслушивай.

21

— Что вы сказали?! — вытянув шею, спросил Николай Николаевич.

— Я насовсем ушла, — с полуулыбкой, будто бы торжествуя, сказала фея и, сев на красный обитый кожимитом диванчик, отвернулась.

— Но как же… — Николай Николаевич потерянно оглянулся на дверь.

— Я ушла из дому, — твердо сказала она. — Я ушла из дому и пришла к вам. Что здесь непонятного? Мне некуда было идти, у меня нет друзей, я со всеми поссорилась, я никого не знаю. И гнать меня не вздумайте. Всё равно я не уйду. И ничего уже нельзя изменить. Да вы и не прогоните меня, я знаю. Не кошка же я, в конце концов.

— Но подождите… — пробормотал Николай Николаевич и сделал еще шаг вперед.

Сердце его, мелко топоча, убежало в дальний угол, а вместо него забилось другое — крупное, с таким редким биением, что было трудно дышать.

— Не надо ничего спрашивать, — молвила фея, глядя в ночное окно. — Я всё сама скажу. Я верю вам, я вам доверяю себя. Насовсем или нет — зависит только от вас. Это инстинкт, но я совершенно уверена: вы не можете сделать мне ничего плохого. Вы — человек. Так что же тут странного, если один человек доверяет себя другому?

С точки зрения Николая Николаевича в этом действительно не было ничего странного. Странно было то, что подобные вещи не случались на каждом шагу.

— Но почему именно я? — спросил он с глупой и неуместной улыбкой.

— Потому что вы мне очень нравитесь.

— Я?

— Вы.

— Но это невозможно.

— Бросьте кокетничать, — она повернулась к нему лицом, — вам это не идет.

— Послушайте, — стараясь унять дрожь, сказал Николай Николаевич. — Давайте рассуждать спокойно.

— Давайте, — согласилась она, — я давно этого ждала.

— Во-первых, вы меня не любите, — загибая пальцы, начал Николай Николаевич. — Не утверждайте, ради бога, что это не так, я не поверю: у вас просто не было времени.

— Допустим, — сказала она.

— Что допустим? — упавшим голосом спросил Николай Николаевич.

— Допустим, что я вас не люблю. Даже скорее всего. Ну и что же? Может быть, и полюблю, а может быть, и нет. Это требует проверки на практике. Если бы у меня был человек, которого я люблю, разве к вам бы я пришла? Конечно, к нему. Логично? Логично. Так что во-вторых?

— Во-вторых, моя внешность, — конфузясь и прикрывая рот, сказал Николай Николаевич.

— При чем тут ваша внешность?

— Как при чем? Вам стыдно будет выходить со мной на люди.

— Вы имеете в виду ваш возраст? Разницу лет? Постойте, — сказала фея, не дав ему перебить. — Во-первых, эта разница не так уж и велика. Десять лет — вполне допустимо по всем мировым стандартам, а десяти у нас с вами не наберется. Знаете, что меня в вас пленило?

— Что? — растерянно спросил Николай Николаевич.

— То, что вы на меня не обращали ни малейшего внимания. Конечно, я о себе не Бог весть какого высокого мнения, но иногда на меня все-таки смотрят. Вы — ни разу.

Николая Николаевич молчал.

Ложь не может так разительно отличаться от правды.

Значит, это была правда: так она видела.

— И я поняла, что вы большой, сложившийся человек, вы живете своей, независимой внутренней жизнью, и насколько эта жизнь значительна — я могу только догадываться. Вы курите? Нет? Жаль. Я представляла вас с трубкой. Я подарю вам трубку, хорошо? Но не будем отвлекаться. Итак, я ушла из дому. Мне там неплохо было, но я там больше не нужна. А вам, я знаю, нужна. Вы одинокий мягкий человек, вас может быстренько прибрать к рукам какая-нибудь дрянь. Скажу вам правду: я этого побоялась и потому ускорила ход событий.

Николай Николаевич был нем и недвижим.

— Меня будут искать, но недолго. Завтра или послезавтра мои получат письмо, я его уже отправила. Вы думаете, я шутить сюда пришла? Я буду вам настоящей женой. Кстати, мне давно уже восемнадцать, если вас это интересует. Так что с возрастом всё в порядке. Вы что-то сказали о внешности. Может быть, вы считаете себя некрасивым?

Николай Николаевич радостно кивнул.

— Пусть это больше вас не волнует. Да, вы некрасивы, но в вашем лице есть… как бы это поточнее выразить?.. в вашем лице есть что-то мужественное. Знаете, на кого вы похожи? На Жан-Поля Бельмондо. Смотрели «Человек из Рио»? Конечно, смотрели. Потом — высокий рост. Идти под руку с высоким худощавым мужчиной, похожим на Бельмондо? Да об этом любая девчонка мечтает. Вы думаете, они просто так за вами маршировали? Они внимание хотели на себя обратить. И не чье-нибудь, а ваше. Да перестаньте вы рукой закрываться!

— У меня зубы кривые, — с горечью сказал Николай Николаевич.

— Ну-ка, посмотрим, — она подошла, взяла его за подбородок, от прикосновения ее теплых пальцев он помертвел. «Живая», — подумал машинально.

— Откройте рот, не бойтесь, — ласково и проникновенно сказала фея. — Я не дантист.

Николай Николаевич оскалил зубы.

Она, щурясь, заглянула ему в рот.

— Великолепные зубы! — с восхищением сказала она. — Беленькие как снег. И знайте, что у вас не кривые, а хищные зубы.

Она взяла Николая Николаевича за руку и подтянула его к диванчику-уголку.

Николай Николаевич поддался ей, как ребенок.

Фея посадила его рядом с собой, так что левое его колено касалось ее правого, круглого, полуприкрытого краем застиранного темно-синего платья; ее единственного платья, как он теперь понимал.

— Итак, во-первых, возраст, — сказала она. — Это отпадает. Во-вторых, внешность. Тоже отпадает. Что в-третьих?

— В-третьих, — сказал он, успокоившись немного (она сидела рядом, держа его за руку, смотрела в лицо и ждала), — в-третьих, я сложный.