Чингиз Цыбиков - Бабайка
Значит полминуты.
Тридцать,
двадцать девять,
двадцать восемь,
двадцать семь…
Я досчитал до пятнадцати, когда в раме снова вспыхнуло фиолетовое сияние.
8. Фиолетовый суд.
I
— Нам сюда, — говорит мой провожатый.
Название заставляет меня улыбнуться.
«Central Perk».
Именно так, друзья мои.
Провожатый толкает дверь, и мы входим в кофейню.
Мы проходим к стойке. Я озираюсь по сторонам.
Уютное место. Мягкий фиолетовый свет от ламп на столах. Посетители на диванах, креслах, за столиками.
— Кофе будешь? — спрашивает провожатый.
— Да, — отвечаю я, — не откажусь.
— Два кофе, пожалуйста, — говорит провожатый бармену. — Мы будем на диване.
Бармен кивает, и мы проходим к дивану.
Усевшись, я оглядываюсь. Обычная кофейня. Если, конечно, не замечать того, что всё здесь несёт оттенки фиолетового. Впрочем…
— Здравствуйте, — говорю я.
Как она сюда попала?
— Здравствуй, — отвечает вызывающе красная среди разных оттенков фиолетового черепаха. — Как твои дела?
— Да потихоньку, — отвечаю я.
— Далеко же ты забрался.
Она лежит на столе, и при этом отчего-то выглядит очень уместно. Словно для черепах обычное дело — быть красными и лежать на фиолетовом столе.
Спустя минуту девушка в передничке приносит нам кофе. Я смотрю на неё, и думаю — нет, не Рэйчел. Провожатый делает глоток и ставит чашку на столик.
— Добрый всем день! Наверное, можно начать, — говорит он. Что начать, успеваю подумать я, прежде чем человек, читавший за столиком у окна, складывает свою газету и кладёт её на стол.
— Сначала полагается выбрать председателя, — говорит он и улыбается мне. — Привет, Грегори.
— Здравствуй, Лю. Рад тебя видеть живым, — говорю я, а сам думаю, значит, был ранен, а что в голову, ну подумаешь, и в голову может попасть по-разному.
Лю машет рукой, дескать, да ладно, и снова улыбается.
— Может, как в последний раз? — спрашивает бармен.
— Ну уж нет, — ворчит черепаха. — Я вам не нанималась.
— Тогда может Лавр? — предлагает бабайка.
Только сейчас его заметил. Сидит у барной стойки, как ни в чём не бывало. Впрочем, нет, уже не сидит, подходит и садится на диван рядом со мной.
Я смотрю на него, он смотрит на меня. К нему подходит официантка с кофейником, вам налить? да, конечно, он отводит взгляд и берет кофе.
— Ну если он не возражает… — говорит Лю и как-то нехорошо улыбается.
— Я не возражаю, — тяжко говорит кто-то откуда-то от стены.
— Ну и ладненько, — говорит черепаха. — Давай, Лавр, председательствуй.
Из полумрака выходит человек со стаканом в руке, садится в кресло, стоящее возле нашего дивана. Остальные посетители на происходящее внимания вроде как не обращают. Пьют из чашек, курят, читают газеты, беседуют вполголоса.
Иногда смеются.
Я делаю глоток фиолетового кофе.
Хороший кофе, симпатичное место, думаю я.
Председатель ставит стакан на столик и чешет указательным пальцем лоб. Он лысый, грузноватый, в костюме-тройке, и его тяжёлый взгляд прячется за отблеском круглых очков.
— Начнём по порядку, — наконец говорит он. — Первой будет Прима.
— Всё начинается с меня, — ворчливо говорит черепаха. — Всегда всё начинается с меня.
Председатель стучит ложечкой по стакану. Черепаха смотрит на него и… Вообще-то черепахи не должны улыбаться. У них нет мимических мышц. Но если это не улыбка…
— Он появился на третий день первого месяца лета, — начинает черепаха. — Был растерян и не знал, что делать. Я сделала ему переход. Но поскольку развлечений у меня маловато, я подумала, что сначала могу немного погулять с ним. Пообщаться, так сказать, в неформальной обстановке.
— Это всё факты, а нас интересуют суждения и впечатления, — сухо говорит председатель.
— Что происходит? — шёпотом спрашиваю я у бабайки. Тот прикладывает палец к губам — тс-с-с! — скоро сам узнаешь.
— Если коротко, не былинный герой, — продолжает меж тем черепаха. — Но при этом самонадеян до безобразия. Судя по моим впечатлениям.
— Вы имеете в виду драку? — спрашивает бабайка.
— Мистер, — говорит председатель, — вы как одна из сторон не должны задавать вопросов прочим фигурантам.
— Как ты сказал, Лавр? — интересуется черепаха.
— Ни одна из сторон…
— Нет, в самом конце какое-то слово.
— Фигуранты?
— Это что такое?
— Это… ну как сказать… — судья мнётся. Некоторые из посетителей переглядываются с ироничной усмешкой. — Это все кто в деле… э-э-э… фигурирует… фигуранты, в общем.
— Хорошо, я не буду, — кротко соглашается бабайка.
— Уж сделайте одолжение, — говорит судья. И снова обращается к черепахе: — А как он относится к своему сыну?
— Он не говорил со мной на эту тему.
— Это можно трактовать как … ну… что он не очень любит своего сына?
— Можно, — говорит сказала черепаха.
Ёлы-палы, что она говорит, думаю я.
— Погодите! Что тут вообще происходит?
— Подождите, товарищ, — говорит председатель. — Мы до вас ещё доберёмся. Что-нибудь ещё можете добавить, сударыня черепаха?
Сударыня черепаха думает недолго и потом говорит:
— Нет, наверное. Я подумаю, может, что вспомню.
— Тогда идём дальше. Сударыня черепаха, пока вы свободны.
Черепаха однако никуда не удаляется, так и остаётся лежать на столе, помаргивая на всё происходящее. Председатель недовольно смотрит на неё, но ничего ей не говорит.
— Товарищ! Да, вы, товарищ! Идите сюда! — говорит он, и человек, беседовавший за столиком, с девушкой, прерывает свою беседу: прошу прощения, мадемуазель, говорит он ей, и подходит к нам, и садится на диван, так что бабайка оказывается между нами. Я узнаю его сразу. Эту оранжевую рожу я никогда не забуду.
— Добрый день…
— Что вы можете сказать по этому делу?
— Он трус, — говорит оранжевый поэт, не раздумывая ни секунды.
— То есть?
— У него была возможность решить всё одним броском. А он стоял и слушал меня пять минут. Разве это любовь? Он не способен на безумство, на подлинную страсть. Он, как истукан стоял, как глыба бесчувственная.
Что происходит, думаю я лихорадочно, чувствуя, как холодеют пальцы ног, к чему они все клонят?
— Это что? — говорю я, с силой хлопнув ладонью по столу. — Это что, суд?
Поэт замолкает, глядя на меня недовольно.
— Да, — говорит председатель. — Это суд.
— А уж перебивать совсем неприлично, — говорит поэт желчно.
— И за что же меня судят? — говорю я.
— Ну это не то слово, — беззлобно говорит черепаха. — Вас тут будут не судить, вас тут скорее рассудят.
— Кого это нас?
Председатель снова стучит ложечкой по стакану.
— Товарищ, прекратите! Молодой человек! Я же сказал — до вас ещё дойдёт разговор. А вы продолжайте, — обращается он к поэту.
— Если бы у меня был сын, — тотчас откликается поэт, — я бы не позволил обстоятельствам нас разлучить. Я бы смёл любое препятствие на своём пути, любую преграду…
Кулаки мои сжимаются сами, ещё одно слово, думаю я…
— Достаточно, — говорит председатель.
— Я так понимаю, теперь моя очередь, — говорит Лю полуутвердительно.
Поэт с обиженным видом встаёт и возвращается за свой столик.
— Да, — говорит председатель. — Ваша очередь.
— Он бывает очень упрям. Берётся делать вещи, которых делать не умеет. Для его сына, если это качество передастся в процессе воспитания, это может обернуться трагедией.
— Это серьёзно, — говорит председатель. Черепаха еле заметно кивает, глядя куда-то внутрь себя.
— Позволил баровцам себя сцапать. То есть соображает туговато.
— Возражаю, — говорю я, невольно подделываясь под судебную терминологию. Ощущение того, что это суд, и судят меня, крепнет во мне с каждой секундой.
Но с какой целью?
И почему все свидетельствуют против меня?!
— Возражение не принимается, — скучно говорит председатель. — Продолжайте.
— Он ведь знал тогда в нашем мире всего только троих. Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить…
— Это всё и так ясно, — томно говорит поэт, держа в руке фиолетовую ладонь своей собеседницы. — К чему эти подробности?
Девушка улыбается ему, и он улыбается ей в ответ славной улыбкой первого парня во дворе.
— Пока всё, — говорит Лю.
— Спасибо, — говорит председатель. — Как я понимаю, это вы стреляли в бога?
— Да, это был я, — вежливо отвечает Лю. Бабайка с острым интересом смотрит на него.
— И каково это — стрелять в бога? — спрашивает черепаха. Её красные глаза смотрят не моргая.
Лю жмёт плечами.
— Нормально, — говорит он. — Что тут такого… если он дал нам свободу воли, то, стало быть, дал право соперничать с собой. Примерно так.
— Смешно, но он прав, — говорит бармен. У него неожиданно оказывается красивый звучный голос. Где-то я его слышал. Я смотрю на бармена внимательно, тот чувствует мой взгляд, смотрел на меня и улыбается мне. Господи, думаю я, я его знаю. Я определённо его где-то видел.
