Борис Штерн - Записки динозавра
– Решка.
– Швыряйте.
Степаняк-Енисейский подбрасывает рубль, но тот скатывается по столу на пол.
– Перебросить?
– Не надо.
– Вам первому.
– Прокрутите барабан. Не глядя.
Степаняк-Енисейский проводит ладонью по барабану и передает наган мне.
Я взвожу курок, приставляю дуло к виску и нажимаю. В моем шарике раздается звонкий щелчок, но небо не падает. Кладу наган на «Человечество и прогресс».
– Значит, если патрон находится в седьмой, как вы говорите, каморе…
– Тогда повезет обоим.
– Полшанса против трех остаться в живых, – подсчитывает Степаняк-Енисейский. – Жестоко.
Он приставляет наган к виску и нажимает на курок.
Он хорошо держится, лицо спокойно.
Моя очередь.
Шансов мало. Интересно, боюсь я или не боюсь проткнуть свой воздушный шарик? Снесет ведь череп, и мозги по стенке…
Нажимаю.
Пустой щелчок.
Я слышу свой голос:
– Ладно, достаточно, черт с вами. Глупо все это.
– Нет, почему же «черт со мной»? – с достоинством отвечает Степаняк-Енисейский. – Я свой выстрел сделаю, и тогда прекратим, если хотите.
Он целит себе в лоб.
Я зажмуриваю правый глаз.
Щелчок.
– Вы удовлетворены?
– Да. Прекратили.
– Значит, ничья, – улыбается он. – На вас лица нет. Вот что значит воображение! Вы так побледнели, будто наган в самом деле заряжен.
Так вот почему он не боится! Он же нюх потерял, он думает, что я с ним шутки шучу!
Я хватаю наган и щелкаю в потолок пятый, свой выстрел.
Осечка.
Я взвожу и нажимаю курок в шестой раз…
43
Сила отдачи рвет наган из пальцев, выворачивая запястье. Свет гаснет, люстра прострелена, пуля рикошетирует от бетонного перекрытия, разбивает бутылку коньяка и вонзается в стол между мной и оглушенным профессором. На выстрел сбегается вся гостиница, но переполох уже позади. Наган конфискован полтавским сержантом, а Степаняка-Енисейского с признаками инфаркта утащили санитары, и теперь Леонард Христианович на «скорой помощи» поведет борьбу за его жизнь. Профессор думал, что наган пустой и что я с ним шутки шучу в условиях демократии.
Мои склерозные затвердевшие шарики после выпитой водки размягчились, и я сплю, уложив забинтованную руку поверх одеяла. В номере приятно пахнет пороховой гарью с примесью коньяка и с отзвуком копченой колбасы. Татьяна подтерла норковой шубкой лужу армянского коньяка и, решив, что уж до утра я успокоился, увела марсианина в свой номер.
Все правильно, где же ему еще спать?
Мне тепло, хорошо. Затмение Марса давно закончилось, и звезды глядят в открытую форточку сотнями глаз. Я чувствую ЕГО присутствие. Говорят, что у Ангела Смерти сотни глаз, и если после ЕГО посещения человек остается жить, то душа этого человека получает всевидение. Сейчас проверим. ЕМУ там холодно за окном. Я вызываю ЕГО. Это делается просто, безо всякой тарелочки – надо ЕГО почувствовать, открыть форточку и сказать:
– Заходи.
Жду.
На форточку, хлопая крыльями, усаживается худая ворона. Одним глазом она настороженно поглядывает на меня, другим – на серебряный олимпийский рубль под столом. Обычная, серая с черным, февральская ворона.
– Заходи, не стесняйся, – приглашаю я.
Ворона, примерившись и шевельнув занавеской, спрыгивает с форточки на подоконник, с подоконника – на пол и, царапая коготками паркет, шагает под стол. Там она долго шебуршится, клюет олимпийский рубль, пыхтит и наконец выбирается из-под стола, превратившись в этакую фигуру без лица, с позолоченными усами, в черной хламиде до пят и с пустыми рукавами.
– Що ж вы робите? – говорит эта фигура голосом полтавского сержанта. – Стриляете серед ночи в готели! Негайно виддайте зброю! Ну що ж це таке! Люды сплять!
Фигура запускает правый рукав за спину и начинает отстегивать с лопаток какие-то серые гусиные крылышки.
Я сказал, что у фигуры нет лица? Я ошибся. Ее лицо каким-то странным образом напоминает мне лица разных виденных мною людей; к тому же фигура говорит их голосами.
– Кто ж так стреляет?! – сердито спрашивает фигура голосом швейцара Нафталиныча и раскладывает гусиные крылышки на едва теплой отопительной батарее. Потом принюхивается и произносит трагическим шепотом:
– И коньяк разбили! Армянский! Кто ж так стреляет? Ты мне всю программу испортил! Шестой выстрел кому предназначался? Профессору. А ты пошел на попятную, и теперь у него инфаркт… Всего-навсего. Что я теперь ЕМУ скажу? Чем отрапортую?
Я хочу пошевелиться, но фигура предупреждает голосом президента:
– Ты спи, спи, молчи. Думай, что спишь. Значит, ты чистеньким хотел остаться? Всю жизнь руки мыл, а профессор за тебя отдувался? И брал, и давал, и врал, и вообще тебя уравновешивал. Зло равно добру. Добро равно злу. Понял? Если ты чистенький, то кто-то непременно должен быть настолько же грязненьким. Иначе без равновесия поезда сойдут с рельсов, планеты – с орбит, люди – с ума, а физические постоянные превратятся в постоянно-переменные, а это конец. Что же я теперь ему скажу? – с досадой повторяет фигура голосом Михаила Федотовича Чернолуцкого. – Понимаешь ли, ОН там у нас журнал издавать надумал – вроде твоего, но с противоположным направлением, для равновесия. Простой, кондовый такой журнал, без затей. Даже сам придумал название: «АНУКА И ЖИСТЬ». А главным редактором этой самой «Ануки» решил назначить Степаняка-Енисейского, – спешит доложить голос Оли Белкина. – А ты все испортил!
Фигура опять принюхивается и объявляет дроздовским баритоном:
– Да ты, брат, напился!
Фигура усаживается в кресло, щелчками подкидывает олимпийский рубль и размышляет на все голоса:
– Что же делать? Профессор сейчас в реанимации, но этот вариант с инфарктом ЕМУ не подходит. Профессор ему нужен с выстрелом в висок, и чтобы мозги по стенке. Иначе, «Ануки» не получится. Кого же теперь предложить ЕМУ в главные редакторы?.. Задачка.
– Может быть я подойду для этой вашей «Ануки»? – несмело предлагаю я свою кандидатуру.
– Тебе что, жить надоело? – с интересом спрашивает фигура. – Не отвечай, я подумаю. Ты спи, спи.
Монета мерно взлетает, помахивая серебряными ребрышками, и опускается, взлетает и опускается, а за стеной стонут и возятся марсианин с Татьяной. Они так долго друг друга ждали, что забыли про звукоизоляцию.
– Дело молодое, – ухмыляясь, комментирует фигура. – Им еще всю жизнь жить, а ты куда спешишь? В общем, если жить тебе надоело, могу твоему горю помочь. Могу замолвить за тебя словечко. ОН тебе может жизненный срок скостить, ЕМУ хороший главный редактор позарез нужен.
– А срок-то большой?
– Со счету собьешься и жить устанешь.
– Что ж… Я, пожалуй… Но с одним условием.
– ЕМУ условий никто не ставит. Не произноси этого слова. Лучше скажи так: «с одним последним желанием». Он это любит – желания. Понял? Давай свое желание. Но чтоб без нарушения равновесия и мировой гармонии.
– Хочу после смерти воскреснуть еще на один день.
– Вполне скромное желание, – размышляет фигура. – Все в ЕГО силах, но уточни – зачем?
– Хочу ровно через год в этот день вернуться и взглянуть: что стало с журналом?
– За журнал беспокоишься? За дальнейшее развитие фундаментальной науки? За общественное болеешь? ЕМУ это не понравится. Не поймет. За себя, за себя проси. А за журнал не беспокойся, мы его там выписываем.
– Хочу ровно через год в этот день появиться живым на годовщине собственной смерти. И получить от этого удовольствие.
– О! – восклицает фигура. – Это уже кое-что! На день ожить, и всех насмерть перепугать! С таким последним желанием можно входить для доклада.
Фигура подходит к отопительной батарее, ощупывает гусиные крылышки и говорит голосом Дроздова:
– Не высохли… Ты не знаешь, где тут ночью можно водку достать?
– У обходчика на переезде.
– Понял, спасибо. Кстати, я этот рубль себе заберу, не возражаешь? Все равно на полу валяется. Но ты ЕМУ об рубле не говори, у НЕГО с этим строго. Ну, мне пора. Ты спи, а я сейчас с НИМ посоветуюсь и вернусь. Я недолго.
Фигура устремляется к форточке.
– Крылья забыл! – кричу я вдогонку.
– Пусть сушатся. Это так… бутафория, – отвечает фигура, выдуваясь в форточку.
Лежу, жду…
Фигура возвращается с бутылкой водки подмышкой.
– Поздравляю! Можно. Разрешил. Вышла тебе амнистия. Прежний твой жизненный срок ОН зачеркнул и самолично вписал новую судьбу. Готовься. Сейчас я заправлюсь и отправимся. Все произойдет безболезненно, не бойся.
– А ОН свое слово сдержит? – спрашиваю я.
– У НЕГО без обману.
– Хотелось бы договор подписать.
– У НЕГО без бумажек. Это тебе не издательства, – фигура пытается содрать с бутылки «белую головку».
– А если ОН слово не сдержит?
Фигура ухмыляется и вышибает «белую головку» ударом пустого рукава.
– Ну, предположим, теоретически.
– Если не сдержит… – задумывается фигура и маленьким глоточком пробует водку. – Если не сдержит, тогда ОН потеряет право на твою эту самую…
