Дмитрий Пучков - Возвращение бомжа
Пендальф даже в самой кровавой рубке никогда не забывал внимательно следить за стратегической обстановкой, но сейчас, завидев в небе крылатые машины, поначалу впал в настоящий ступор, попытавшись отогнать от себя неприятное видение, никак не желавшее стать фантомом.
Его мозг все еще лихорадочно искал выход из создавшегося положения, а высоко в небе уже появилась другая эскадрилья, несшая на своих крыльях ярко-красные пятиконечные звезды.
Вопль радости неподалеку от старого разведчика показал, что не один он следил за воздушной обстановкой — ошалевший Чук принялся махать руками и орать:
— Сталинские соколы! Рвите шакалов позорных!!!
Хваленые пилоты люфтваффе, привыкшие безраздельно господствовать в воздухе, а потому давно потерявшие всякую осторожность, были застигнуты врасплох свалившимися на них с высоты легкими истребителями и, вмиг потеряв атакующий строй, были попросту уничтожены поодиночке. Становилось чуть-чуть полегче.
Паре карапузов-диверсантов, действовавших в глубоком тылу врага, надеяться было не на кого, а потому, теряя последние силы и остатки разума, они перли и перли вверх по тропе, по-пластунски и на четвереньках, сбивая в кровь колени и пальцы. Федор периодически уходил в «отказку», теряя сознание, и тогда взявший на себя задачу держать приятеля в тонусе Сеня начинал пролечивать своего ослабшего друга бесконечно тупыми байками из своих будущих мемуаров:
— Федор Михалыч, а вот еще история для нашей книжки. Пошел как-то раз Голый через границу и попал ногой в капкан. Сидит и орет. Молдавские пограничники звонят на мордовскую заставу и говорят: заберите своего интеллигента! А те спрашивают: с чего вы взяли, что он наш? А молдаване и говорят: ну так он еще вчера себе ногу отгрыз, а из капкана вырваться все равно не может. Как тебе такая история, Михалыч?
Дикие логические построения молодого литератора были настолько абсурдны, что, рождая в мозгу Федора бурю протеста, заставляли его хоть как-то поддерживать остатки жизнедеятельности в собственном иссякающем организме, а посему карапуз, все же пусть и вяло, но возмущался:
— Нет, Сеня. Такие истории… в нашей книжке не прокатят. Нам надо, чтобы смешно было, а не про идиотов, — устало посмотрев через полуприкрытые веки на своего спутника, он добавил:
— Идиотов у нас и без книжек хватает. И эта… Давай, чтобы стиль был. Как у Тургенева, но только лучше. Типа как Ночной дозор.
Сеня, как всегда, внимательно прислушивавшийся к критическим замечаниям своего босса, не уловил легкого сарказма в свой адрес и принялся сокрушенно качать головой:
— Вот со стилем у меня, Михалыч… пока не очень. Но я натренируюсь, веришь?
Едва уловив в слабом кивке положительный ответ на свой вопрос, он с небывалым воодушевлением подхватил ослабшего друга на руки, закинул тяжеленного карапуза себе на закорки и, покачиваясь от усталости и бесконечной любви Федора к мучному, поковылял вверх по тропе.
Местное дорожное ремонтно-строительное управление, похоже, неплохо нажилось на постройке дороги, по которой брел со своей полуживой ношей настойчивый карапуз. Мелкий гравий, идти по которому было сущим наказанием, вскоре закончился, тут же доказав свое преимущество перед новыми изысками жадных дорожников. Поскольку сэкономить на стандартных бетонных плитах — задача не из простых (не станешь ведь отрезать от них по пятнадцать сантиметров с каждого края), местные ухари поступили одновременно логично и предельно нагло — уложили плиты через одну, и теперь Сене приходилось, спотыкаясь и матерясь, «шпарить» по дороге, «удобной», как шпалы для велосипедиста.
Сначала карапуз еще пытался перепрыгивать с плиты на плиту, но болтающийся на его плечах, как алкаш поперек забора, Федор, во-первых, то и дело засаживал ему коленом в бок, а во-вторых, даже в своем невменяемом состоянии умудрялся выражать недовольство предоставляемыми ему транспортными услугами. Впрочем, к неразборчивому бормотанию своей нелегкой ноши Сеня не слишком-то прислушивался, продолжая карабкаться по коварно разбросанным под ногами плитам.
Вскоре тропа превратилась в редкоступенчатую лестницу, и «восхождение» грозило превратиться в настоящую пытку, но впереди, за очередным поворотом, утерев рукавом стекающий на глаза ручеек пота, карапуз-носильщик разглядел светлое пятно проходной. Облокотившись плечом на высокий валун, он похлопал грязной ладонью по филейной части своего «спутника»:
— Михалыч, тебе нормально видно? Похоже на вход. Вроде пришли.
В этот момент ему на голову посыпались меленькие камешки — вскинув голову, карапуз увидел гордо стоящего на вершине валуна… Голого! Ехидная улыбка играла на лице хмыря, наклонив голову, он разглядывал своего врага:
— Это точно, жирный, — ты уже пришел!
И, не дав Сене сообразить, что к чему, бросился на него сверху, надеясь, вероятно, сбить карапуза с ног, но явно переоценил свои массогабаритные характеристики — его неприятель устоял на ногах, несмотря на то, что хмырь приземлился ему прямо на шею. Вцепившись в беспамятствующего Федора, Голый принялся свободной рукой, вооруженной грязными ногтями, наносить «тяжкие телесные» Семену, коварно избрав целью своих притязаний глаза.
Пытаясь избавиться от назойливой твари, карапуз все же счел наилучшим выбором завалиться на спину — вся троица скатилась по импровизированной лестнице, не страдавшей излишней мягкостью. Сеня, как самый массивный из всех, в соответствии со вторым законом Ньютона приобрел максимальное ускорение и удалился от места событий на столь же максимальное расстояние, попутно едва не лишившись сознания.
Когда карапузу удалось оторвать голову от неласково приютившей его черепную коробку каменной плиты, первое, что он разглядел, — это торжествующего Шмыгу, уже оседлавшего все еще не соображающего, что происходит, Федора. Руки хмыря смыкались на горле бедолаги-кольценосца, который в свою очередь был полностью занят вполне понятным в такой ситуации занятием — хрипел и выпучивал глаза.
Адекватно оценив требуемую оперативность вмешательства, Сеня нашарил под рукой обломок плиты размером с кирпич и обернул орудие пролетариата супротив деклассированного элемента, совершенно не заботясь о политкорректности совершаемых действий.
Голый, внезапно оказавшийся добрым десятком ступеней ниже, все еще сжимал в своих руках виртуальную шею, когда в его затуманенное кирпичом сознание постучался очевидный факт, заставивший его вскочить на ноги. Цель его борьбы за справедливость каким-то образом сумела уйти от правосудия, по вопиющему недоразумению расположившись несколькими ступенями выше на лестнице социума. Едва ли не одним скачком преодолев классовую несправедливость и набросившись на мало что понимающего Федора, Голый хотел было уже «стать всем», но Сеня, как и подобает «верной шавке» господствующего элемента, и тут пришел на помощь своему хозяину, набросившись на хмыря.
Сцепившиеся пролетарии, за которыми, недоуменно хлопая глазами, наблюдал Федор, пролетели несколько лестничных пролетов, как бы подтверждая собственную принадлежность к народу, не избежавшему внутреннего антагонизма.
Голый, первым очухавшийся после скоростного спуска, ухватил карапуза за волосы и без лишних разговоров шваркнул того затылком о камни, сам не устояв на ногах. Покуда опрокинувшийся на спину хмырь поднимался на ноги, Сеня, которому удар о камни неожиданно вернул способность к принятию логичных решений, вытащил из ножен свой кинжал, и, когда Шмыга снова бросился в атаку, карапуз без размаха полоснул ему широким лезвием по животу:
— Попишу, тварь!
В этот момент за его спиной раздался какой-то шум, и карапуз оглянулся, забыв на мгновение о назойливом хмыре, который к тому же больше был увлечен сейчас разглядыванием красной сочащейся полоски на своем пузе.
Кольценосец, словив новый приступ бодрости, как горный козел, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, шустро перемещался к светящемуся на фоне темной скалы пятну проходной.
— Федор! — совершенно забыв про хмыря. Сеня бросился вслед за своим в очередной раз офонаревшим приятелем.
Тот, не обращая внимания на окрики, бегом преодолел последние ступеньки, отделявшие его от будочки вахтера, и, одним махом перемахнув турникет, скрылся внутри.
Сеня, без колебаний проследовав за своим боссом, отпихнул в сторону заспанного вахтера, надсадно дудевшего в свой свисток, и, с разбегу напоровшись на турникет, грузно перевалился через него.
Оказавшись в огромном заводском цеху, он закашлялся от клубившегося внутри помещения едкого пара, который заволакивал все пространство перед глазами, Все еще пытаясь прочистить глаза от хлынувших в три-четыре ручья слез, он завопил что было сил:
