Андрей Белянин - Оборотный город
Ну, к православным батюшкам прислушиваемся, естественно! Однако грузинский священник, окормляющий здешнюю паству, никаким боком не относился к христианству. Более того, чертовщиной его так называемый храм был набит от фундамента до крыши, нечисть — она везде нечисть, без исключений и экивоков. У нас, казаков, с этим строго, мы цивилизованными комплексами не страдаем, а за издевательство над верой просто бьём…
Я ускорил шаг. Не хватало ещё, чтоб Прохор ввязался в религиозный диспут на эту тему, тогда единственное, что точно получит на руки отец Григорий, — это головы Мони и Шлёмы через ту же трубу! Слава тебе господи, до этого ещё не дошло. Но было максимально близко, я успел…
— А я тебе гаварю, сын мой, что, если Гасподь терпит Сатану, значит, у него есть на это прычина. Может, сваи планы, может, они так дагаварылись, может, и мы дагаварымся, э?
— Энто ты, нечисть поганая, со мной, с православным казаком, договариваться собрался?! Я те, гаду, покажу, хвост узлом завяжу да как дам взашей, тока дым из ушей!
— Давай без грубостей, тут женщина! — обернувшись на нас, рыкнул грузинский батюшка. — Сам навэрху храбрый такой, ты сюда вниз хады, са мной папробуй, э?!
Я молча взял его за узкие плечи и, невзирая на пылающий взор, просто передвинул на два шага с места переговоров. Потом прокашлялся, встал под трубой и прокричал:
— Прохор, не дури!
— Илюшенька… Ваше благородие, ты, что ли?
— Я, я, успокойся. И упырей вежливо отпусти, они тебе ничего плохого не сделали, даже наоборот, из трубы вытащили.
— Да пускай там сперва и тебя высвободят! — логично раздалось в ответ. Переживает, значит…
— Э-э, меня пусти, да! Ты маладой, красиво гаварить нэ умеешь, — опять влез отец Григорий. — Я сам в труба полезу, сам его зарэжу на месте, патаму что хачу! Такое дело, хачу, и всё, да!
— Давай энтого хача сюда, — почти ласково донеслось из трубы. — Ты, хлопчик, только мне подкинь его, а я уж за шкирман поймаю. Ох мы тут с ним пообщаемся, пообсудим российскую политику на Кавказе…
— Прохор! — строго прикрикнул я. — Ты мне тут брось самоуправство учинять! А ну быстренько спустил сюда Моню или Шлёму на выбор. Потом верёвку сбросишь и меня вытащишь, ясно?
Минута молчания. Ещё полминуты ожидания, тихие отзвуки детской считалочки сверху, невнятная матерщина, и из трубы со свистом вылетел бледный упырь, прямым попаданием сбив грозно пыхающего батюшку.
— Шлёма, ты? Цел ли?
— Девственность сохранил, хотя отстаивать пришлось крепко… — Под глазом поднимающегося с отца Григория упыря переливался фиолетовыми разводами знатный синяк. — Моню спаси, Иловайский! Он-то у нас потише будет, скромник, интеллигентских кровей, а ить твой казачина на него так орёт, что ни один мочевой пузырь не выдержит…
В тот же миг из трубы показался край крепкой толстой верёвки. Ну уж если под весом моего застрявшего денщика она не оборвалась, то уж меня выдержит и подавно.
— Не поминайте лихом, нелюди недобрые! Хозяйке мой земной поклон. — Я понадёжнее обмотал верёвкой руку аж до локтя. — Передайте, что завтра верну-у-усь…
Последнее слово смазалось в связи со скоростным подъёмом по трубе. Фактически меня вытащили из-под земли, как морковку! Я даже взлетел вверх едва ли не на сажень к звёздам и был подхвачен на крепкие руки моего заботливого денщика. В глазах верного Прохора стояли слёзы, тихушный Моня, переглянувшись со мной, под шумок сквозанул в трубу и был таков. Нам оставалось накрепко закрыть крышку люка, присыпать её землёй и размеренным шагом отправиться по ночи к своему полку. Впрочем, и до рассвета было уже не так далеко, пока шли — светало…
По пути я, зевая, рассказал старому казаку всё, что со мной там происходило, без утайки. За беса и бабку Фросю был похвален, за Вдовца едва не словил воспитательную затрещину, а в остальном всё нормально, всё как надо. Даже привет от Катеньки передал, хотя она вроде и не просила или просила? А, не это важно…
Когда добрались, уже вовсю пели петухи. Мы рухнули в солому на конюшне и без просыпу спали бы до обеда, если б не мой деятельный дядюшка. Усатый ординарец поднял меня за шиворот, рыча, как соседский Трезор, и потащил за собой. Что характерно, в сторону храпящего Прохора он даже не глянул, знал, зараза: его не вовремя разбуди — неделю фонарём при ясном дне светить будешь. А меня можно, я ж генеральский племянничек, уж надо мной-то поизмываться самое милое дело…
— Иловайский! Никак спишь, каналья?!
Я с трудом разлепил глаза и уставился на грозного дядю. Господи, ну как можно вот так орать ни свет ни заря, сейчас по-любому ещё одиннадцати нет. Веки смежились сами собой…
— Не спать, когда с тобой сам генерал разговаривает!
— Хр-р-хм-м… — Сладко причмокнув, я попытался поудобнее устроиться спиной на косяке. Дядюшкин голос долетал из далёкого ниоткуда…
— А ну-ка Прохора сюда! Пущай влепит от моего имени энтому гулёне пять плетей!
— Дык денщик их спит, ваше превосходительство. Будить ли?
— Будить… рискованно. Давай бегом с ведром к колодезю!
Дальше голоса уплыли окончательно, и я уже почти видел сон, как на мою голову обрушился целый поток ледяной воды! Ох и зверство, скажу я вам…
— Проснулся, добрый молодец?! — злорадно прикрикнул добрейший Василий Дмитриевич, заботливо протягивая мне свою собственную кружку с горячим кофе. — На-кась, хлебни для пробуждения. И докладывай, что у тебя там с французским кладом?
— Ничего общего, — отфыркиваясь, признал я. — Каждый сам по себе.
— Ты мне тут не умничай! Где ночь провёл, куда с Прошкой тайком шастали, почему я, как твой прямой командир и родной дядька, ничего не знаю, а?!
— Под землю ходил. Один. Прохор в трубе застрял. Катя помочь обещала, карту сканирует. Вечером опять пойду. Кофе не буду, от него мозги чернеют.
— А поподробнее? — Генерал заинтересованно присел на оттоманку.
— Про мозги?
— Про поход ваш, дурень! И не смей тут у меня спать! Ишь, прямо в луже так и готов калачиком свернуться…
Я призвал на помощь все последние силы, битых пятнадцать минут расписывая дражайшему родственничку все-все-все свои злоключенческие приключения. Да так сочно и многокрасочно, что заслуженный генерал только рот открывал, жаль ни одна ворона не воспользовалась…
— Ну уважил старика, племянник, распотешил дивной историей, — с уважением признал он, когда я выдохся и почти уже не ворочал языком от жуткого недосыпа. — Хвалю! Неси ты службу и дальше с таким рвением, то далеко пойдёшь, мои седины не позоря! Молодца! А вот в другой раз возьми и меня с собой? Мне-то, поди, тоже интересно…
— Там Прохор застрял, куда уж с вашей талией.
— С чем?!
— И я о том же…
— Пошёл вон, Иловайский, — непонятно на что обиделся дядя.
— А можно, я тут, на оттоманке, с краешку…
— Пошёл во-о-о-он!
Поздно, поздно… Я, как был, весь мокрый, сдвинул могучего дядюшку и так сладко прикорнул на его тёплом лежбище. И сны были такие чистые, детские, невинные…
Словно еду я верхом на белом арабском жеребце, а сам даже пальчиком поводьев не касаюсь, ибо он малейшему движению коленей моих послушен, словно малое дитё строгой мамке. А я сам в штанах, в папахе, но почему-то голый по пояс, и тут навстречу мне Катенька, вся нарядная и улыбками светится. Подошла к арабу, рученькой белой вокруг морды повела, конь на колени опустился и мягонько так лёг, мне и с седла прыгать не надо, довольно было наземь сойти. Обрадовался я этому, жеребца за шею обнял — умница ты моя! А Катя вдруг в обиду ударилась — раз я тебе коня так выучила, отчего ж это он умница, а не я?! Да как стукнет каблучком громко! И ещё раз, и ещё!
— Какая холера ко мне в двери ломится? — грозно спросила моя красавица голосом генерала Иловайского 12-го.
Я томно приоткрыл один глаз, лежу на дядиной оттоманке, укрытый его мундиром. И уютно мне, и тепло, хоть до сих пор и мокро…
— Прощения просим, там какой-то хмырь небритый до вашего превосходительства нарывается!
— Гони его в шею!
— Да он вроде из этих, образованных… Так бить, что ли?
— А я на минуточку! — Судя по грохоту шагов, в горницу безапелляционно влез какой-то пронырливый тип. — Здравствуйте, а кто тут Илья Иловайский? Он мне нужен. Мне известно, что он ищет клад. Это дело государственное, я должен знать.
— Да ты кто? — Судя по голосу, мой дядя слегка обомлел от такого напора. У нас, казаков, на старших по званию горло драть не принято, выпорют же так, что мало не покажется.
— Я Митрофан Чудасов, уездный учитель, филолог, учёный, автор нескольких статей в популярном среди культурных людей журнале «Введенская старина», поэт, сочинитель акростихов-с!
— Интеллигент, стало быть…
Чтобы вот так быстро вывести моего дядю на фронтовую линию нарастающего раздражения, надо умудриться, но этому господину не пришлось даже особо стараться. Я разумно не поворачивался и не вылезал из-под генеральского мундира…
