Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц
— Вы… сумели.
— Что?
— Все, — ответил он тускло, — что было в книге.
— Я ничего не чувствую, — буркнул я.
— Еще рано, — ответил он.
— А когда?
Его лицо омрачилось.
— Не знаю. Да это и неважно. Вряд ли это теперь спасет… Мне, конечно, очень жаль, что книга Великой Магии вот так… канула. Однако я отношусь к этому, как ни странно для вас, хоть и с печалью, но…
— Что случилось? — спросил я в лоб. — Ты же показал эту книгу не случайно? Мог бы утаить…
Он кивнул.
— Да.
— Так почему?
— Просто всему миру скоро конец, — сказал он невесело. — Потому я и вышел из… своего уютного мира. Мне восхотелось перед кончиной заглянуть в эту книгу… не потому, что надеялся там найти способ, как избежать звезды Маркус… такого способа там нет, просто захотелось успеть узнать больше… Но скоро-скоро всему конец…
— Чему? — переспросил я.
— Нашему миру, — ответил он. — Багровая Звезда Маркус все ближе. Астрологи пророчат на этот раз вообще гибель всему живому. Ну, разве что снова выживут те, кто спрячется в пещерах.
Я все еще прислушивался, что же во мне теперь не так, как было, потому ответил почти равнодушно:
— Если при Войнах Магов, что вспыхивали внезапно, и то спасались, то от Маркуса легче!.. Можно заранее уйти в глубокие пещеры, забрать зерно, еду, даже загнать туда скот…
Он пробормотал:
— Да, но… когда горы проваливаются, моря выкипают, а земная твердь волнуется, как морская гладь, то большинство пещер будут либо разрушены, либо все выходы завалены…
Я предположил все так же рассеянно:
— Не так ли образовались кобольды и все народы, что живут где-то в самых нижних пещерах? И вообще… я слышал, что эта Багровая Звезда только забирает пленных, а затем улетает.
Он сказал с настоящей человеческой горечью, так не идущей его отвратительной морде, на которой крупными буквами написано, что ему плевать на все человечество, было бы ему хорошо:
— Багровая Звезда по имени Маркус страшна не тем, что забирает массу людей… Набив трюмы живым товаром, они затем взлетают и проходят над странами и королевствами, уничтожая не только города и села, а все, что внизу!.. Земля горит, реки и озера вскипают, горы плавятся и растекаются по земле кипящей лавой…
— Прямо вот так? — спросил я скептически.
— Вы это увидите, — ответил он тускло. — Это уже скоро. Да что там лава! Когда начинается страшная дрожь земли, ни одно здание не остается целым. Земля трескается, из недр выплескивается тайный огонь и сжигает все вокруг… Погибающие в огне люди завидуют тем, кого забрали чужаки!
— И никто не может спасти? — спросил я. — Вон то же может? Присмотрись…
Он оглянулся, а я торопливо повернул браслет Иедумэля. Мелькнули туманные картины Эльфийского Леса, затем лес попроще, тут же проступили чертоги моего дворца в Истанвиле, я прижал пальцем кольцо браслета и сказал мысленно: «Пуск».
В подошвы легонько стукнуло, я уставился в каменную стену, волна дикого ликования охватила с такой силой, что я едва не завизжал от радости и безумного счастья.
Получилось! Даже из-под земли, даже из такого защищенного места сделал та-а-а-акой прыжок, что в голове не укладывается, придется расположить вдоль спинного хребта, я им тоже умный, иногда даже умнее, чем головным.
Представляю, как Релк с глупо распахнутым ртом озирается по сторонам, не понимая, куда я исчез.
Послышались приближающиеся женские голоса, веселые и щебечущие, я поспешно влез в личину исчезника и прижался к стене.
Две молодые женщины, я не рассмотрел их в полутьме, шли, хихикая, мимо, я услышал:
— Какое красивое колечко! Кто подарил?
Вторая спросила быстро:
— А никому не скажешь?
— Клянусь!
— Мне подарил… Ох, ты проговоришься!
— Да никому, я же поклялась!
— Знаю твои клятвы.
— Ну и ладно… Я и так знаю. Это виконт Ярмакс.
— Ой… Почему ты так решила?
— Дурацкое какое-то колечко… Тот, кто подарил, не отличается чувством вкуса. А самый тупой во дворце это виконт Ярмакс.
Второй голосок ответил обиженно:
— Ну… волшебные кольца служат не для красоты.
— Все служит красоте, — возразила подружка.
Голоса отдалились, я выждал еще чуть и начал пробираться к лестнице, чтобы по ней до самого верха. Там можно либо в окно, там шире и решеток нет, либо проскочить на башню.
На третьем этаже встретил еще двух фрейлин, одна очень деловито втолковывала другой:
— У тебя любовник такой красавчик, что не оставляй его с другими женщинами надолго!
— Но я ему верю…
— Напрасно! Или он не мужчина?
Я застывал у стен, прятался в нишах, чуть дальше мои покои, а там у стражей амулеты, любого исчезника сразу увидят, лучше ту сторону вообще избегать, а если пробраться вот туда…
Я вывалился из окна, обдирая бока, сосредоточился, и падение сразу замедлилось. Воздух стал тугим, я ощутил, как меня подхватило нечто, но когда в испуге повертел головой, увидел знакомо растопыренные крылья, хотя и не птеродактильи, а какие-то больше похожие на исполинские рыбьи плавники…
Земля приблизилась, но я сделал усилие и пронесся над нею, больно оцарапав пузо о хорошо утоптанную землю. Крылья-плавники почти не машут, даже не понимаю, каким образом держусь в воздухе.
Что за хрень, я не должен… или это сбой из-за прочитанной Книги Мудрости, что начинает проявляться так странно…
Я уносился как можно дальше, одновременно стараясь набрать высоту. Внизу дети подняли головы и показывают пальцами. Взрослые, к счастью, смотрят в землю и перед собой, а то бы кто-то сдуру пальнул из лука, а у меня сейчас увертываемость где-то близко к нулю…
Нет, все-таки хорошо, что вверх не смотрят. Я все набирал и набирал скорость, крылья служат больше стабилизаторами, земля внизу не просто плывет, а мелькает, хотя я не так уж и поднялся, это тоже верно…
В теле этого странного птеродактиля, если не назвать иначе, я так старательно прислушивался к себе, вдруг да какие-то новые способности пробуждаются, что пролетел мимо нужного оврага, спохватился, пошел обратно, быстро-быстро хлопая крыльями.
Зайчика я увидел на самом дне, он отыскал родник и осторожно пьет, брезгливо оттопыривая губу. Мне всегда нравилось смотреть, как пьют кони, они такие эстеты, никогда не сунутся мордой, а чуть ли не лакают, а если попадется соринка, то сдуют ее в сторону и лишь потом цедят воду сквозь зубы, словно делают ей одолжение.
Бобик примчался на свист, облизывается, в глазах радостное удивление: что, уже? Еще и суток не прошло…
— В Истанвил, — сказал я. — И никаких прыжков в стороны, морды!.. Хотя я тоже морда, признаю, я же справедливый государь, всегда признаю свои достоинства…
По обе стороны стремительно скользит с тихим топотом ровная степь с жухлой травой, иногда быстро промелькивает нечто вроде дороги, пару раз даже пересекали их, я успевал увидеть в стороне телеги, запряженные волами, и снова дикий простор степи, вольной и бескрайней, где можно селиться в любом месте и жить поколениями, не выплачивая никому налоги…
Истанвил — оккупированный город, это я увидел издали. Слишком много людей с оружием в руках еще у ворот, а когда мы проехали под аркой, то на каждом перекрестке наши воины в полном вооружении, злые и надменные, и хотя мечи в ножнах, но поглядывают строго, ибо я, уезжая, велел почаще давать понять местным, что не потерпим ни малейшего сопротивления.
На главной площади толпа, на помосте человек с бляхой, бейлиф, по-видимому. В обеих руках длинный свиток указа, читает громким и внушительным голосом, вокруг него такая плотная толпа, словно собрались смотреть на казнь, только это праздничное зрелище собирает столько народу.
Я придержал Зайчика, Бобику велел держаться тише мыши и напряг слух.
До меня донеслись слова:
— Никакой шериф или бейлиф наш или кто-либо другой не должен брать лошадей или повозки у какого-либо свободного человека для перевозки иначе, как с согласия этого свободного человека.
Одна мера вина пусть будет по всему нашему королевству, и одна мера пива, и одна мера хлеба, именно истанвилская четверть, и одна ширина крашеных сукон и некрашеных и сукон для панцирей, именно два локтя между краями; то же, что о мерах, пусть относится и к весам.
Неподалеку от меня один мужик ткнул в бок другого и сказал возбужденным шепотом:
— Слушай, сейчас будет самое важное. Я уже третий раз слушаю!.. Красотища…
Бейлиф читал так же громко и важно:
— Ни один свободный человек не будет арестован или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен стоящим вне закона, или изгнан, или каким-либо иным способом обездолен, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору равных его и по закону страны.
