ЖЗЛ - Дарья Николаевна Зарубина
Медики переложили Леху на носилки. Герыч вспрыгнул в «Скорую» первым, за ним поднялся Рыжий.
– Куда? – запротестовала медсестра. – Не маршрутка, все не влезете.
– Вы же сестра милосердия, голубушка! Этому мальчику тоже необходима помощь, – вежливо, но безапелляционно и чуть укоризненно возразил Николай Иванович.
– Этому, – девушка с подозрением глянула на заплывший Геркин глаз.
– Нет, этому, – спокойно ответил Николай Иванович, указывая на собственное тело, – острое отравление. В организме этого ребенка открылась капсула с чужой личностью.
– Чьей же? – насмешливо произнес из-за плеча медсестры молоденький усатый врач.
– Николая Ивановича Пирогова, уважаемый, – строго ответил суровый Витоха.
– Украденный Пирогов?! – задохнулся то ли от страха, то ли от восторга врачишка. – Ксюша, звони в приемное!
– Вашу м… – изумленно прошептала Ксюша.
– Так, дорогуша, не стоит выражаться даже в аду, – строго глянул на нее Николай Иванович.
– Простите, Алексей Дмитриевич, за все эти вопросы. Не всякий день приходится бывать на полтора столетия впереди своего времени. Грешен, любопытен. Хотелось узнать, до чего дошла медицинская наука, и, признаюсь, удивлен и восхищен вами и вашими коллегами. Каким счастьем было бы работать с вами! Каких новых высот мы можем достичь! А сколько жизней можно было бы спасти, будь у меня тогда в Крыму, под Севастополем, хоть малая толика того, что есть у врачей в ваше время. Простите, мысли скачут…
Главврач, Алексей Дмитриевич Ковров, сидел на высоком никелированном стуле. На кушетке напротив него восхищенно жестикулировал рыжий мальчик. Он то и дело спрашивал, и Алексей Дмитриевич отвечал полно и четко, как на экзамене в академии. И мальчик в восторге хлопал себя ладонями по бедрам. И Коврову почему-то становилось невероятно приятно.
– А теперь расскажите мне, милейший друг мой Алексей Дмитриевич, как же все-таки эти дети сумели меня воскресить?
– Не они, – рассмеялся Ковров. – Целый институт работал над этим. И не один год. Сгущение личности из ноосферы? Как вам идейка, Николай Иванович? Хорошо. Каждого из нас по нескольким индивидуальным точкам можно собрать из информационной мантии, окружающей планету. И переселить эту личность в компьютер. Или, как случайно выяснили ваши юные друзья, в донора.
– Это же бессмертие, милейший! – Николай Иванович подался вперед, повинуясь желанию обнять собеседника. – Как хотел бы я познакомиться с теми удивительными людьми, которые сделали это! Но… нельзя ли мне будет перейти в тело, более приличное возрасту и положению? Пусть вся слава моя осталась далеко в прошлом, но я человек в летах, и мне совестно отнимать тело и, почитай, саму жизнь у этого мальчика.
Алексей Дмитриевич заерзал на своем блестящем стуле, глаза его сами собой устремились с лица Николая Иванович на белый полог за его спиной, а после – на синий кафель под его ногами.
– Нет, – робко уронил Ковров, словно надеясь, что собеседник сам наполнит это короткое слово содержанием. Но тот не пожелал:
– В каком смысле, Алексей Дмитриевич? Мне нельзя покинуть это тело?
– Видите ли, Николай Иванович, – Ковров совсем опустил голову, его голос звучал глухо, падая прямо на холодный блестящий пол. – Сгущение личности – процесс очень дорогостоящий. За десять лет получено четыре достойных образца. Три из них были украдены. Их и перевозили курьеры. Два мы благополучно извлекли. Они отправятся обратно в институт. Но… вы… Вас нам уже не вернуть…
– Как это? Я же здесь. Беседую с вами. – Николай Иванович вгляделся в виноватое лицо главврача широко открытыми Витькиными глазами.
– Препарат-носитель скоро выйдет из организма вместе с каловыми массами в процессе дефекации. Остальное выведем клизмой. Очистим кровь… Извините.
– Как – клизмой? – Это было только удивление, пока еще удивление. Николай Иванович в просительно-вопрошающем жесте протянул вперед открытую ладонь. – Но ведь можно отфильтровать, переместить в другого носителя? В человека или в… этот… компьютер?
– Нет, – снова смалодушничал Ковров. – Это… слишком дорого. Наша больница…
– То есть, – перебил его собеседник. Тонкая пленка удивления лопнула. Николай Петрович окатил главврача едва сдерживаемым презрением. – В двадцать первом веке слишком дорого… отделить человека от… экскрементов?
Детский голос дрогнул.
Главврач потер пальцами покрасневшие веки.
– Значит, я снова умру? – спросил рыжий пациент ровным, ничего не выражающим голосом.
– Да.
– Совсем?
– Скорее всего, – Ковров провел рукой по лбу и волосам, словно стараясь спрятаться от проницательных глаз следившего за ним великого хирурга. – Из-за кражи и шумихи вокруг нее программа заморожена…. и… когда…
– И если ее откроют, вероятность того, что по крошкам информации снова соберут меня, ничтожно мала? – Николай Иванович не ждал ответа.
– Да, – ответил Ковров.
– Вы, должно быть, хороший хирург, Алексей Дмитриевич, – медленно произнес рыжий мальчик, – умеете резать по живому быстро и верно. Покуда американцы не открыли эфир, этому умению не было цены. Оно и сейчас ценно. Мой учитель, еще в Геттингене, профессор Лангебек, говаривал, что резать надобно быстро и четко. Вы бы пришлись друг другу по душе. Был рад знакомству. И прикажите сестре, чтобы готовила все необходимое. Не имею желания задерживать ни вас, ни этого несчастного ребенка. И, если возможно, пусть детям, что перевозили наши… мертвые души, не ломают жизни. Они молоды и, я верю, могут исправиться.
Ковров виновато и послушно вышел.
Эпилог Лешка выжил. Из больницы и он, и Герка, и Витька отправились в КПЗ. Потом был суд. Дали понемногу, по-божески: Лешке, как старшему, два. Герыч и Витька получили по полтора года общего. Видимо, клизма оказалась недостаточно хорошим средством выведения нечаянной гениальности, потому как после тюрьмы Витька поступил-таки в медицинский. И в тот момент, когда сияющая как медный пятак рыжая морда Витохи глянула на него с новенького красного студенческого, Герка пожалел, что не он получил в тот вечер пинка в живот.…
P.S.
«Я имею некоторое право на благодарность России, если не теперь, то, быть может, когда-нибудь позже, когда… найдутся беспристрастные люди, которые, разглядев мои труды, поймут, что я трудился не без цели и не без внутреннего достоинства»
(Н.И. Пирогов, 1861).
