Странные вещи - Магеррам Зейналов
Недостроенный дом, к которому шел Ренат, пугал своим видом не только малышей, но и суровых двенадцатилеток.
Дом этот, по слухам, начинал строить некий банкир. Но его взорвали. Банкира, то есть. После него стройку продолжил вор в законе по кличке Шаман. Но его застрелили. Говорили, что тут теперь откроется гостиница, куда приедут туристы из столицы и из Америки, и привезут доллары и сникерсы.
Но вместо богатых интуристов на этой стройке пока жили «бичи». Ренат узнал это слово от старших ребят. Бичи ему представлялись суровыми мужикам с замазанными сажей лицами и почему-то с кнутами в руках. Больше всего они походили на бастующих шахтеров из новостей.
«Они опустившиеся», – сказал как-то один из пацанов. И Ренат сделал вывод, что бичи выпрыгивают из-под земли. И как хлысть тебя кнутом!
Да, это была самая высокая и самая зловещая стройка в городе. Даже прошлым вечером Ренату пришлось набраться храбрости, чтобы пойти сюда с другими ребятами. Тогда их было четверо.
Ночью стройка выглядела уж совсем жутко. А Ренат теперь был совсем один.
Железный забор, который должен был охранять здание от детей, так замело, что тот превратился в покатую горку, хорошо утоптанную детскими ногами в валенках, ботинках и маленьких пластиковых лыжах, которые недавно вошли в моду.
Ренат как раз переходил через забор, когда завыла собака.
Он спохватился и понял, что стоит на вершине горки, и его видно как на ладони. Снегопад прекратился, облака поредели, и сквозь них светила почти полная луна. Ренат тут же вспомнил фильм «Американский оборотень в Лондоне», и сердце его ушло в пятки.
Потом он взял себя в руки и зашагал к тому месту, где они еще недавно играли. Это был подвал.
Путь к нему лежал через середину здания, где сквозь пустоты на месте недостроенных потолков виднелось небо. Лестничные пролеты тоже были не достроены. Ренат стоял на первом этаже и смотрел на них снизу.
В этот момент небо окончательно прояснилось, и в лунном свете наверху обозначилась фигура. «Бич», – догадался Ренат.
Фигура стояла всего двумя этажами выше. Черная и какая-то кривая.
Всего секунду или две мальчик смотрел на нее, но этого времени ему хватило, чтобы представить самого страшного, жуткого, нечеловеческого бича.
Ренат выхватил из кармана фонарик и принялся быстро давить динамо. Мерцающий свет фонарика осветил лицо. И Ренат его узнал.
Это был Крапива.
И с ним было что-то не так.
Глава вторая
Четырьмя днями ранее,
Понедельник, 2 мая 1994
Рыбалка не удалась. Полищук уже сдувал свою новенькую резиновую лодку, когда нечто сияющее пронеслось над его головой. Яркое, как маленькое солнце, оно промчалось беззвучно, не оставив за собой ни топливного шлейфа, ни прочих улик.
Полищук зажмурился и посмотрел в небо. На юге, там, где скрылись огни, за деревьями стало подниматься зарево. Зеленое. Будто солнце сменило цвет и решило подняться с неожиданной стороны.
Когда Полищук вышел на дорогу, рядом затормозил Митсубиси Паджеро. Затемненное стекло машины открылось. Показалось квадратное лицо, возвышавшееся над бордовым пиджаком.
– Ты тоже видал?
Полищук кивнул.
Машина крутанула колесами, облив рюкзак Полищука грязью, и скрылась за поворотом.
Полищук отряхнул рюкзак, сложил в него лодку и закинул груз на спину.
Казалось бы, к маю река должна была прогреться, и рыбы в такое время уже выползают из своих зимних берлог. Да и заводь подходящая, спокойная – лови не хочу.
Но все, что удалось поймать Полищуку, это два тощих язя. Они теперь лежали в целлофановом пакете, с которого созерцала тайгу чуть потертая Вероника Кастро.
Полищук посмотрел на часы. Паром отходил через час, но до него нужно было еще дойти.
Мужик вышел на дорогу и поспешил в ту сторону, откуда приехал джип.
Обладателя бордового пиджака звали Сидорович. Паджера была его седьмой машиной за три прошедших года. Дела Сидоровича пошли в гору с самого развала СССР, а то и чуть раньше. Да так круто пошли, что дома у него с недавних пор завелись весы, чтобы быстрее считать деньги.
Ребенком Сидорович не испытывал любви к музыке. На уроках музыки он прятался на задней парте, а когда нужно было петь гимн СССР, просто открывал рот.
Но именно музыка вознесла Сидоровича к невиданным высотам.
Именно через Сидоровича проходили вторые и третьи составы таких титанов эстрады, как «Ненси», «Комбинация» и даже младший брат самого Алексея Глызина.
У Сидоровича был личный шофер и охранник, молчаливый Рузбек, способный пальцами согнуть пятикопеечную монету. Он никогда не задавал лишних вопросов и исполнял самые деликатные поручения.
Рузбек ждал Сидоровича как раз на даче, куда тот ехал. А больше никому Сидорович не доверял. Их дружба была скреплена не общей любовью к Шнитке, Микеланджело и поэтам Озерной школы, а кровью.
Приемник в магнитоле Паджеры поймал местную радиостанцию:
«– Прошел праздник, важный как для верующих, так и для атеистов. Не хочется загонять всех в сухие статистические рамки – у нас много и тех, и этих. Наш сегодняшний гость – Михаил Заволинин, рабочий завода КБНЗ-ЦБУ. Скажите, Михаил, как вы встретили светлый праздник Воскресения Господня?
– Я человек неверующий, и в воскресенье отмечал День солидарности трудящихся. Другое дело – как! Обидно мне за народ… Шарахаемся друг друга, а вот объединиться бы нам, да…»
Сидорович переключил волну, и салон Паджеры окутал «Дым сигарет с ментолом».
– О! – сказал себе Сидорович. – Мои поют!
Он не заметил, как начал сыпать снег. В начале мая тут такое случалось. Бывало, что и в июне, после короткой оттепели, вдруг начиналась метель.
Бизнесмен проезжал мимо дачных домиков. Большинство из них были железными вагонами, в которых 15 лет назад жили строители города, а теперь их оприходовали местные бюджетники для своих летних нужд. Домики ласково называли «вагончиками».
У некоторых были парники, и по слухам, счастливчикам удавалось выращивать там помидоры, не хуже азербайджанских.
Свою родную дачу Сидорович называл буржуазным словом «фазенда». Та стояла в нескольких километрах от домиков местной черни, отгороженная лесом и высокой бетонной стеной. Поверх стены шла колючая проволока.
В одном таком «вагончике», мимо которого проехала Паджера, как раз в этот момент копалась в грядках учительница русского и литературы из школы номер 24. Звали ее Людмила Евстафьевна. Та самая, что отличалась дотошностью в деталях, когда дело касалось
