Саша Суздаль - Перстень Харома
В первый день он облазил весь дворец, наслаждаясь эмоциональной тишиной, а так как эмоции флегматичного Вейна не досаждали Туманному Коту, то они нашли консенсус в своих отношениях. Питер сидел у разожжённого камина, что летом было без надобности, но создавало нужную атмосферу, и потягивал вино, держа на коленках раскрытую книгу, которую он не читал. Туманный Кот, повернул спину к огню, впитывал энергию напрасно горящего очага, закрывал глаза и отпускал свои симпоты, плывущие по первой попавшейся волне, улавливая эмоциональное колебание травы в саду, беззаботный шелест листьев деревьев и шорох набегавших волн на берег Хвостика, притока реки Вьюнки.
В таком молчаливом созерцании они проводили весь день, после чего, вечером, отправлялись на балкон второго этажа, куда раньше приземлялись фреи Совета Фрей, прилетая на мэтлоступэ[5]. Вейн садился в плетёное кресло, а Туманный Кот располагался у ног и они созерцали звёзды, улавливая гармонию музыки, опустившейся с небес. Почти человеческое чувство тишины и родство со всей Вселенной научили Туманного Кота созерцать окружающее и впитывать симпотами колебания жизни, настраиваясь в резонанс с ними, возбуждая обратную связь.
Как обычно перед сном, хотя потребности спать у него не было, Туманный Кот раскинул симпоты, чтобы проверить, что делают и где находиться его подопечные: Байли, Марэлай, Хенк, Перчик и все остальные, кто казался ему интересным, а вернее, вкусен своими эмоциями. Не торопясь, он волной послал симпоты, ожидая отражения, а получив, накладывая их на сетку планеты Глаурия. Но что-то пошло не так, так как симпоты изобразили странную картину, и Туманный Кот понял, что он должен вмешаться.
Он поднялся и сказал Питеру Вейну:
— Мне нужно уйти, — и сиганул вверх, зажигаясь новой звездой.
* * *— Лемка, быстрее! — торопила Чери, но Леметрия ничего сделать не могла, так как флаэсина не самолёт-истребитель, какие есть на Земле, если верить рассказам Сергея и Элайни. Вспомнив о них, Леметрия с горечью подумала о том, что не знает, где они и как. Однажды Маргина неохотно рассказывала, что они находятся на Глаурии, но тысячу лет назад, а это означало только то, что они давно уже умерли. От этого, а ещё от потери Дуклэона, который ей был, как родной, Леметрия чуть не пустила слезу, но сдержалась, чтобы не дразнить Чери.
Вокруг была ночь, над головой светили звёзды, а внизу было темно и нельзя было различить ни зги. Движение флаэсины не чувствовалось, так как звёзды оставались на месте, а темнота внизу не была подвержена изменениям, что создавало иллюзию застывшего мира, в котором даже маленький ветерок отказывался работать.
— Я быстрее на мэтлоступэ полечу, — завелась Чери, и, вытащив мэтлоступэ, сиганула с флаэсины.
— И лети, дура, — бросая слова ей вслед, обозлилась Леметрия, зная наперёд, что мэтлоступэ хватит на всего ничего, а потом ещё придётся искать Чери в темноте, чтобы её подобрать. Ругаясь про себя, Леметрия опустилась ниже, пристально вглядываясь в окружающую темноту, чтобы ненароком не вспахать землю флаэсиной.
И правда, через некоторое время, при свете звёзд, Леметрия заметила внизу хромающую фигуру. Пролетев вперёд, Леметрия села и ждала, усевшись на борт.
— Что случилось? — спросила она у Чери, когда та приковыляла к флаэсине.
— В дерево врезалась, — сообщила Чери, опустив голову. Когда она перевалила через борт на флаэсину, то Леметрия увидела её исцарапанное лицо и, несмотря на печальные обстоятельства, чуть не рассмеялась. Хорошо, что было темно, и Чери не увидела, но что-то почувствовав, напряжённо спросила: — Что?
— Ничего, — ответила Леметрия, поднимая флаэсину в воздух.
Когда они добрались до дома Манароис, было ещё темно, и Леметрия посетили сомнения, туда ли они попали, но Чери, вздохнув, с горечью сообщила:
— Я этот дом запомнила навсегда.
Она решительно перелезла через борт флаэсины и быстро доковыляла до дома. Леметрия, не успевая за ней, зашипела:
— Смотри, не груби.
— Как получиться, — сказала Чери и, что есть силы, забарабанила в дверь. Леметрия, раскрыв рот в беззвучном крике, махала на неё руками, но Чери не успокоилась, пока дверь не открылась.
— Что надо? — всматриваясь в них незрячими глазами, сказала Манароис. Её лицо, освещённое розовым небом на востоке, казалось, не изменило время, а растрёпанные тёмные кудри как будто никогда не знали гребня. Неизвестно, каким образом, Манароис узнала Чери и разочарованно сказала:
— А, это ты...
Повернувшись к Леметрии, она ехидно спросила:
— А где мой Фогги?
Чери перетерпела, тем более Леметрия саданула её в бок, чтобы не выпендривалась.
— У меня сын пропал? — сообщила Чери, глядя на Манароис.
— Мой мальчик, — заворожённо сказала Манароис, кружась вокруг себя, — мой мальчик Дуклэон, — сказала она с закрытыми глазами, подняв одну руку вверх и кружась. Чери смотрела на неё широко открытыми глазами, поражённая тем, что Манароис знает имя сына. Неожиданно Манароис остановилась и захлопнула дверь. Было слышно, как она задвинула засов.
— Открой! — озверела Чери, колотя в дверь ногой.
— Открой, зараза! — кричала она, сотрясая дверь кулаками. Леметрия пыталась её остановить, но Чери унялась только тогда, когда упала возле дверей и зарыдала.
— Ищи его в воде, — глухо прозвучал голос Манароис из-за дверей.
— Что она сказала? — не поняла Чери.
— Что она имела в виду? — спрашивала она у Леметрии. Поднявшись, Чери снова заколотила в двери, но Леметрия её остановила:
— Больше она ничего не скажет.
Растерянные и опустошенные они пошли к флаэсине. Вопрос: «Что Манароис имела в виду?» — так и оставался открытым. Леметрия подозревала, что Манароис сама не знает значение сказанного.
* * *Хенк и Перчик летели в бывшую столицу, Фаэлию, чтобы попросить Туманного Кота помочь им в поиске Байли и детей, а Фогги, несмотря на его протест, Хенк отправил в Боро, чтобы он заменил его в управлении страной, и, к тому же, кому-то там нужно быть, чтобы координировать поиски пропавших. Лететь в Фаэлию приходилось по большой дуге, через Борото, чтобы обойти высокие горы в верховьях реки Леи.
Перчик стоял у штурвала и смотрел на трепыхающийся вымпел на клотике. Поднимая флаэсину то вверх, то вниз он искал попутный ветер, чтобы поднять стаксель на носу. Поймав воздушный поток, Перчик закрепил концы и выверил курс, а потом опустил глаза вниз, туда, где под лучами солнца, волнами колыхались степные травы.
В этих широтах больше всего преобладала степь, изредка запятнанная берёзовыми рощами, поэтому раскинувшийся внизу пейзаж наводил скуку и способствовал плавному течению мыслей, так или иначе связанных с сестрой и пропавшими детьми. То, что Перчик первым озвучил мысль о репликациях, наводило на размышления о том, что он, отправляясь к Хенку, уже успел об этом подумать, а если рассматривать последствия таких репликаций, то они всегда заканчивались плохо. Перчик боялся, что Байли, как и Элайни, исчезнет, а потерять сразу двух сестёр, едва успев с ними познакомиться, казалось несправедливым и горьким наказанием неизвестно за что.
— Почему? — машинально спросил он.
— Что? — не понял Хенк, но Перчик только сказал: — Лея.
И, правда, под флаэсиной показалась река Лея в начале своего пути, недалеко от того места, где в неё вливается почти равная ей река Горне. Они пролетели немного по руслу Горне, а потом оставили её по правому борту флаэсины, направляясь к городу Ханзе. Было жарко, и только ветер в спину освежал лицо. В любом другом случае они обязательно остановились у какой-нибудь реки, чтобы окунуться с головой в освежающей воде, очищающей и душу, и тело, но их дело требовало безотлагательных действий, поэтому о прохладе необходимо забыть.
Только к вечеру они добрались до Фаэлии, и Перчик направил флаэсину на посадочную площадку за дворцом, за ненадобностью уже порядком заросшую травой. Хенк, не дожидаясь остановки, спрыгнул на землю и понёсся к дворцу. Стратег Вейн, видимо увидевший флаэсину из балкона, где он обычно отдыхал, спускался по ступенькам вниз, навстречу Хенку. О чём они говорили, Перчик не слышал, но Хенк мчался назад, к флаэсине, и, ещё не забравшись на борт, крикнул:
— Взлетаем.
Когда они взлетели, на молчаливый вопрос Перчика он ответил:
— Туманный Кот куда-то ушёл.
Куда ушёл кот, Хенк, видимо, не знал, иначе сказал бы, и Перчик не стал тревожить его расспросами. Он направил флаэсину в сторону Литу и, дальше, в Боро, но Хенк неожиданно сказал:
— Поворачивай к озеру Сван.
Перчик повернул, и, кажется, понял, куда Хенк хочет отправиться, но не стал говорить об этом вслух. Возможно, мысль была верная, да и выбирать им особо было не из чего.
Солнце пряталось за горы, и при последних его лучах Перчик посадил флаэсину на остров, в устье реки Вьюнки, впадающей в озеро Сван. Хенк вылез из флаэсины и отправился искать вход в подземную пещеру, где мог находиться Творец[6] данного мира Харом. Перчик шагал сзади за Хенком, с содроганием вспоминая последнюю встречу с Харомом, когда тот подарил Хенку браслет для Байли. Хенк был прав, уж кто и может помочь в поиске Байли, так это Харом. За последние годы остров густо зарос кустарником и деревьями, так что найти заветную дверь им удалось не сразу. Когда, продираясь сквозь кусты, они, запыхавшись, остановившись перед ней, Хенк, взглянув на Перчика, спросил: — Что, пойдём? — а тот, вздохнув, только кивнул головой.
