Далия Трускиновская - Я объявляю им войну
Визжала полуголая девка, которую боярин радостно облапил.
Дальше началось столпотворение.
— Моя! Мне ее эмир в гарем пожаловал! — вопил боярин, держа девку одной рукой, а второй — размахивая тяжелым посохом. — Эмирово подаренье отнимать не позволю!
На него наскакивали невесть откуда взявшиеся люди, одетые, надо думать, эмировыми евнухами — кто ж еще может состоять при гареме?
Начались суматоха, околесица и кутерьма — все разом. В путешественников летели стулья. Два молодца отбивались саблями. Вдруг вызванный турками шайтан ударил в боярина тугой и толстой водяной струей. Струя пошла гулять, лупя по боярским деткам, кожаному мужику и приблудившимся молодцам. Била она больно.
Пришлось отступить в какие-то мрачные закоулки.
Наконец путешественники оказались в помещении, где висела одежда всех видов и размеров, и немецкая, и турецкая, и с самоцветами, и с перьями. Там кое-как перевели дух.
— Ух, — сказал боярин, не отпуская девкиной руки.
— Я те дам гарем, ирод окаянный! — с этим криком боярыня нанесла супругу изрядную оплеуху.
И быть бы супружеской драке, но следующая оплеуха поразила отнюдь не боярина, а невесть откуда взявшегося недоросля, годков этак восемнадцати. Он как-то так ловко случился меж боярином и боярыней, что схлопотал мощный удар и, пролетев шага два, прилип к стене.
— Ты еще отколь взялся? — спросил недоросля Ванюшка.
— Я простой советский попаданец, — плача, отвечал тот. — Ученик краснознаменного кулинарного техникума имени товарища Оливье… Мне из восемьдесят первого года в сорок первый… Мне мотострелковую дивизию из окружения вывести, еще Ленинградской блокады не допустить, а в сорок втором Генштаб возглавить!..
— Наш человек, — мрачно заметил подвешенный за шиворот двумя богатырскими ручищами кожаный мужик.
Глава 6
— Какая тебе блокада? Айда с нами на гражданскую! — уговаривали кулинарного ученика красногвардейцы с обнаженными саблями.
Эти сабли несколько смущали боярских сынков — оружие полагается таскать в ножнах и подвешенным к поясу, а как раз ножен у этой парочки и не было.
— Сперва бы вылезть отсюда, — шептал братцам Ванюшка. — Наделали мы беды! В эмирский гарем сдуру вломились…
— Да еще батюшка…
Боярин как ухватился за девку, так и не отпускал. На тонкие намеки сыновей и рыдания супруги отвечал кратко:
— Кыш!
Кожаный мужик, которого поставили на пол, но шиворота не отпускали, вертел головой.
— А вот окошко! — сообщил он. — За портьерой. Бизончики, пока нас лассами не повязали, уходим в окошко, а?
И точно — задернутое дерюжное портище скрывало довольно большое окно.
— Не может быть, чтоб слюда, — сказал Никишка. — Цены ему тогда нет.
— Стекло, — объяснил кожаный мужик.
— Стекол столь огромных не бывает!
Мужик показал на оконную ручку и объяснил, как ее нажимать. Внизу оказалась трава, прыгать было невысоко, и более всего хлопот доставила боярыня. А боярин выскочил с девкой в охапке, неожиданно ловко, как юный стольник, которого по государеву приказу учат всяким татарским конным штукам, вроде прыжка с седла на седло.
— Куда теперь? — спросил Илейка.
— На гражданскую! В сорок первый! Искать Айгульгуль Бизонью дочь! — вразнобой ответили ему.
Решили для начала отойти подальше от эмирова дворца.
— Если умом рассуждать, то лучше выйти к экспресс-проколу, может, еще не все там затянуло, — предложил кожаный мужик. — Там, если что, и спрятатулиться можно.
— И ты через экспресс-прокол? — спросили мнимые красноармейцы. — Он что, в обе стороны работает?
— А вы не знали?
— Не-е, мы на гражданскую — навсегда… заради победы коммунизма…
Пришлось опять переходить черную дорогу. Кожаный мужик объяснял некое загадочное устройство, которое поможет выбраться на войну и кулинарному ученику, и красноармейцам. Понять его было совершенно невозможно.
Уже почти дошли до того места, где боярин с семейством вышли из махины, а кожаный мужик возник ниоткуда, окруженный остаточным ореолом, и тут в глаза путешественникам ударил луч.
Исходил он из фонарика, а фонарик держала в руке женщина в синем кителе с петлицами, облегающем невероятных размеров бюст, занимающий пространство от шеи до талии.
— Ваши хроновизы, — сказала она жестяным голосом. — Если хроновиз нет — снимаетесь с маршрута и возвращаетесь домой за свой счет.
— Вот моя хроновиза, — красноармеец показал саблю.
— Меня комитет комсомола послал, — сообщил ученик. — Вот путевка.
— Я по заданию Антибольшого Антикостра, если тебе это что-то говорит. Вот мой знак. Пустите, я жетонку достану. Сам Бизон, и дух его предка, Самого Опоссума, и знак Великого Скунса. Великого Скунса!!!
— Предъявите хроновизы, — повторяла женщина. — Или будете ссажены с маршрута.
— Во имя Одноглазого Бизона и его рогов, когда внедровучили визы? — наконец спросил кожаный мужик.
— В две тыщи четыреста шестьдесят седьмом, — мрачно сказала женщина. — Выдают в попадан-консулатах…
— Так меня ж тогда еще не народилось! — обрадовался кожаный мужик.
— Незнание закона не освобождает от ответственности, — увесисто произнесла женщина. — Возвращайтесь домой и учите законы.
— Законы, которых еще не понапридумывали? Да ты посмотри на хроноватую шкалу! — кожаный мужик завертел головой, высматривая боярыню, у которой хранилась за могучей пазухой его загадочная шкатулочка.
— Ваш документ и виза, — обратилась женщина к боярину.
— Кыш! — отвечал боярин, скрутив кукиш той же степени мощности, что бюст под кителем, и сунув это произведение женщине под нос.
За ее спиной образовался тускло-розовый овал. В нем зародился черный силуэт. Овал медленно гас, а силуэт, напротив обретал краски. Когда обрел — путешественники увидели мужчину средних лет с преогромными усами, одетого щеголевато — в сияющие сапоги, в мундир с блестящими пуговицами, перетянутый лакированными ремнями вдоль и поперек. На поясе мужчина имел кобуру с револьвером и шашку в ножнах, на голове — фуражку.
— Слава те Господи! — с чувством произнес мужчина и перекрестился. — Люди добрые, где тут расположение корпуса генерала Юденича? Я к нему с пакетом, дайте проводника.
Глава 7
Этот мужчина, по прозванию — поручик Голицын, как-то произвел хорошее впечатление на контролершу. Очевидно, дело было в усах. Она даже не жестяным, а человеческим голосом ответила о возможности прорваться без визы.
— Безвизовый режим только с две тыщи восьмого по две тысячи десятый двадцать первого века, в одну сторону, — сказала женщина. — А по мусульманскому, как там ее…
— Потому что туда никто не хочет! — воскликнул кожаный мужик. — Оттуда разбегались, как крысы, а туда — двойной бизоний хрен! Что там делать? Там какая-то такая финансовая пертурбация, что ее вручную не разгребанить. А в банки — кто ж нас пустит?
— Ага, мы из две тыщи восьмого, — сказал красноармеец. — Нас чертовым кризисом пришибло. Тут мы и поумнели. У Вадьки блинная накрылась, у меня — секс-шоп. А почему? А потому, что неправильно советскую власть строили. Если бы правильно — она бы еще продержалась, и на нас бы хватило!
— Я те дам советскую власть! — зарычал поручик Голицын. — Я сам из две тыщи восьмого! У меня диссер накрылся медным тазом и мимо американского гранта я пролетел! Восьмой!!! Кабы не ваша советская власть, его бы вообще не было!
— Ах ты белая кость!
— Ах ты мужик сиволапый!
Жертвы восьмого года схватились рубиться на саблях. Поручик оказался более ловок, чем красноармейцы, а, может, более зол.
— Ух ты! Бей их, бей! Бизонье дерьмо! — выкрикивал кожаный мужик. — Вот кого я с собой возьму Бизонью Мать добывать!
— Дураки, — угрюмо сказала контролерша. — Не хотела я дядю Васю с Абдуллой вызывать, а придется…
Красноармейцы запросили пощады.
— Вот только пленных мне сейчас недоставало, — вздохнул поручик. — Кадет, сторожи пленных.
Это относилось к кулинарному ученику.
Тут издалека донеслась строевая песня:
— Шел отряд по бережку,Шел издалека!Шли совсем недорогоВсе на букву «ка»!
— Это что еще такое? — удивился Ванюшка. Вскоре стало ясно, что это такое. Из-за поворота показалась колонна — по четверо в ряд. Шли, печатая шаг, петровские гренадеры и ахтырские гусары, флибустьеры и комиссары, опричники Ивана Грозного и какие-то загадочные древнерусские князья. Поверх доломанов, мундиров и живописных лохмотьев у них были приколоты желтые кружки величиной с блюдце с буквой «К», пропечатанной шрифтом «Times New Roman». Знамя, на коем изображались решительно все виды оружия, сколько их накопилось со времен фараона Аменхотепа, было украшено таким же кружком, в поперечнике около метра.
