Кир Булычев - Из огня да в полымя
Прекрасная дама имела талию, а Минц давно уже ее лишился. С натугой Минц застегнул пояс и, втянув живот, замкнул его ключиком. Потом выкинул ключик за окно, в крапиву, полагая, что если его ночью прихватит желание, ключика в крапиве ему не отыскать. Так что он спасет русалку от бесчестья, а себя – от разорения.
Подойдя на цыпочках к двери в комнату, он заглянул внутрь.
Русалка спала на диване, а может быть, делала вид, что спит.
Плед обрисовывал округлости ее тела, и девушка выглядела даже более соблазнительной, чем в обнаженном виде, ибо человеческому глазу интереснее догадываться, чем лицезреть. А излишняя открытость и обнаженность способны отвратить мужчину.
Потушив свет, Минц на цыпочках вернулся на кухню. Пояс верности жал и резал во всех местах.
Улегшись на раскладушку, Минц принялся мучиться, он ворочался, закрывал глаза, задремывал, снова просыпался... это был не сон, а забытье.
Потом вдруг появилась учительница Марья Степановна, из второго класса.
– Лев, – сказала она, – я ухожу из школы. Так работать невозможно. По твоей милости я получила класс из тридцати идентичных девочек, которым самое место в колонии для малолетних преступниц. Знаешь ли ты, что лишь одна из них готовит домашнее задание и затем они размножают его на ксероксе в тридцати экземплярах! Лишь одна из них выучивает урок, и сколько бы я ни вызвала учениц к доске, выходит та же самая, переползая предварительно под партами с места на место! А уж на контрольной страшно подумать... – и добрая учительница зарыдала.
Минц проснулся. И вспомнил, что Марья Степановна учила его пятьдесят лет назад и уже тогда была женщиной в летах.
Он понял, что это был сон, всего-навсего... И тут явился представитель мафиозной структуры. Он вытащил из кармана пачку долларов.
– Больше вам никто не даст, – сказал он. – Отдай мальков, мне братки нужны!
– С дороги! – возмущенно крикнул полковник из военкомата. – Не получишь ты наших русских ребят! Мы соберем из них отдельный стрелковый батальон. Чечня ждет квалифицированного пополнения...
И опять Минц проснулся.
Просыпаясь, сказал полковнику и мафиози:
– Мне говорили, что у нас вывелись только девочки.
Было темно. За окном надрывался соловей. Пятый час. Как там русалка?
– Нет, я не встану. – Минц ощупал чресла. Они были закованы в металл.
И тут образ нежного девичьего тела, прикрытого клетчатым одеялом, с такой силой ударил в сердце Минца, что он понял: надо искать золотой ключик от пояса.
Он проиграл борьбу.
Хотя что сделал праведник у Толстого, когда к нему стала женщина приставать? Кажется, отрубил палец? Может, и мне отрубить палец?
Но нет, палец мы сбережем.
Минц поднялся. Он старался не шуметь. Даже если русалка откажет ему в любви, он хоть снимет этот проклятый пояс!
Минц вывалился в палисадник через открытое окно. Шлепанцы остались в комнате. Густая крапива обожгла его, как десяток плетей!
Казалось, что с него содрали кожу!
Или он уже взошел на костер, как Джордано Бруно.
Темно, хоть глаз выколи.
Минц шарил руками по земле и чувствовал, как его тело краснеет и раздувается от ожогов.
А ведь повезло!
В тот момент, когда, отчаявшись, Лев Христофорович был готов оставить поиски, пальцы сомкнулись на кусочке металла!
Еще мгновение, и пояс верности глухо стукнулся о землю.
И Прекрасная дама мужского рода испустила шепотом клич свободы и любви.
Расчесывая обожженную кожу, Минц ввалился обратно в дом.
Теперь – десять шагов, и наступит момент счастья!
И пускай пойдут дети! Пускай будут сложности, пускай его не поймут соседи и друзья. Зов плоти сильнее.
От вожделения даже зудеть перестало. Минц вспомнил о классической сцене: Нехлюдов соблазняет служанку Катюшу.
А может, это моя лебединая песнь?
Минц вошел в комнату. Его колотила дрожь.
Он нащупал путь к дивану.
Его рука протянулась к тому месту, где должно было находиться плечо русалки.
Плеча на месте не оказалось.
И вообще никакой русалки на диване не оказалось.
– Милая, – прошептал Минц, – я сдаюсь. Я больше не могу оставаться морально устойчивым.
Никто не ответил Минцу. Только настенные часы громко, как сердце испуганного зайца, отсчитывали секунды.
Минц зажег свет. Свет был слишком ярок.
Смятое одеяло лежало на диване.
Минц кинулся к туалету. Может быть, она там?
Но и в туалете ее не было.
Минц подошел к письменному столу и тяжело уселся возле него.
– Ну что ж, – сказал он, – судьба меня спасла. Она избавила меня от соблазна.
Наверное, так же говорил монах, увидев, как скрывается в пыли бричка с развратной помещицей.
Потом Минцем овладела жалость.
А что, если она так испугалась за свою девичью честь, что предпочла погибнуть в загрязненных водах реки Гусь, только не отдавать тело старику Минцу?
Ну что ж, и в этом случае я остаюсь, к сожалению, в выигрыше.
Взгляд Минца упал на белый лист бумаги, лежащий посреди стола.
Это была записка, адресованная ему:
Дорогой Лев Христофорович!
Спасибо за гостеприимство. Наш расчет оказался верен. Мне удалось возбудить в вас обычную мужскую похоть. И вы забыли об осторожности. Вы ворочались на своей раскладушке, натянув на нижнюю часть живота какое-то ржавое сооружение. Когда-нибудь вы нам расскажете, что это такое.
Пока вы мучились, я изъяла у вас все рабочие тетради с расчетами, а также выгребла из компьютера все, что было возможно. Мы давно охотились за вашими изобретениями. Без них у нас возникли трудности с завоеванием мирных планет Галактики. Наши шпионы и генералы заранее благодарны вам за помощь в наших разбойничьих войнах.
Еще раз спасибо. Надеюсь, вы снова все изобретете.
На всякий случай, чтобы вы не мучились от нашей разлуки, я оставляю вам свою истинную фотографию, без камуфляжа. Посмотрите на нее, когда вас снова посетит страстное желание прижать меня к груди.
Ваша НГ № Х238-98.
Можете по старой памяти звать меня Нинелей.
Минц посмотрел на фотографию. Объемную, цветную, видно, очень похожую на оригинал.
Страшнее твари Минцу еще не приходилось видеть. Единственный глаз злобно таращился из-за шипов и бородавок.
Чтобы не видеть больше эту шпионку, Минц перевернул фотографию. На обороте было написано:
Пусть на память тебе останется
Несказанная личность моя.
Если нравится – храни, а не нравится – порви.
Минцу хотелось порвать фотографию. Но он был настоящим ученым. Он сделал над собой усилие и положил фотографию в стол.
А потом принялся подсчитывать убытки и потери и жалеть обитателей планет, пострадавших от его запоздалой чувственности.
