Чингиз Цыбиков - Бабайка
— Всё.
— Что всё?
— Будет держаться.
Я потрогал тампон указательным пальцем. Тампон был обычный — мягкий, сооруженный из сложенного несколько раз бинта. Вот только почему-то был он словно присохший к ране. К свежей ране.
— А-а-а… А как я его сниму?
— Что такое? — бабайка озабоченно показал лапой, дескать, наклонись, взял с раны тампон, посмотрел на него. Я же напряженно таращил глаза исподлобья, пытаясь разглядеть собственную макушку.
— Всё нормально, — сказал бабайка и снова пришлепнул тампон на рану.
Чёрт знает что такое. Не падает. Держится и не падает.
XII
Прошла неделя. Ольгой я был беспощадно за свое легкомыслие отруган. Никитка немного за меня испугался, и каждый день тыкал в подсыхающую рану пальчиком — проверял. Кстати, мой вам совет: не повторяйте моей ошибки. Если получите рассечение кожно-волосяного покрова — сразу идите к травмпункт. Там вам рану зашьют, и она уже через пару дней будет выглядеть вполне прилично. Я же этого не сделал, и заживала она у меня подольше и выглядела похуже.
XIII
Была пятница. Не самый плохой день недели. Некоторые даже считают его лучшим — трудовая неделя позади, впереди выходные.
Хорошо!
Я принял ванну и, наконец, помыл голову, с разрешения хирурга, который закрыл мне больничный намедни.
М-м, ага, а мы гуляем, мы крутые, ага
А мы хорошие, не злые, ага,
Пада-бада-ба-будет вечер,
Будут выходные.
Напевая так, двигался я в махровом халате, по направлению к своему кабинету, вытирал голову полотенцем и чувствовал себя прекрасно.
— … я не боюсь.
— И правильно. Давай, лезь. Там тебе будет хорошо.
— Купишь мне мороженое?
— Конечно, куплю.
Вот такой диалог между Никитой и бабайкой слушал я, стоя перед дверью своего кабинета, и холод снова бежал по позвоночнику, и бухало сердце, отдавая в виски. И тут голоса начали стихать, словно удаляясь, и тихо стукнула дверца стола. Я сильно толкнул дверь и вбежал в свою комнату.
В ней некого не было.
Продолжая обманывать себя, я дёрнулся в детскую — никого. Заглянул в туалет — пусто. Прижавшись спиной к стене, какое-то время я бездумно слушал, как на кухне напевает Ольга, готовя ужин. Нет, это даже помыслить было нельзя — вовлечь её в этот бред.
И я вернулся в свой кабинет. Открыл дверцу стола. Тупо посмотрел на свои бумаги, в беспорядке сваленные внутри. Взял верхний лист и, классически нервно обламывая грифель карандаша, написал: «ОЛЯ НЕ ВОЛНУЙСЯ МЫ СКОРО БУДЕМ». Положил записку на крышку стола, скинул из стола на пол всю эту безобразную бумажную кипу и полез внутрь. Трудно было первые полметра. Против здравого смысла я не ткнулся головой в заднюю стенку стола, а продолжал движение, и стенка словно удалялась от меня. Представив невольно, как дрыгаются мои торчащие из стола голые ноги, я нервно хихикнул, но не остановился, а, извиваясь как червь, продолжил движение вперед. Тихо пристукнула дверца стола позади, и стало темно. Вскоре я обнаружил, что стало достаточно широко для того, чтобы я мог помогать себе руками. До этого-то они были у меня по швам, как у стойкого оловянного солдатика. Чувствовал я себя как заживо погребенный в длинном-предлинном гробу. Сколько я так полз? Думаю, не больше пары минут. Но зуб за это давать не стану. Не знаю. Слишком всё происходящее было ирреально.
И вдруг всё кончилось. Я упал примерно с полутораметровой высоты. Вот только что я полз по гробу и вдруг вывалился куда-то наружу.
А снаружи всё было не так.
Я словно на Марс попал.
Мир, окрашенный в различные оттенки красного.
Красный песок. Багровые барханы. Светло-красное небо. Ярко-красное солнце. Булыжники самых разных оттенков красного, прихотливо раскиданные по песку.
И ни малейших признаков моего стола.
Только двойная цепочка следов, ведущая за холмы.
И я в белом махровом чуть влажном халате.
2. Красная черепаха
I
— Роскошно выглядишь!
Чей-то голос из-за спины в незнакомом и даже, скажем прямо, мрачном месте — это хороший повод блеснуть реакцией, и я его не упустил. Резко развернулся, ткнул при этом большим пальцем левой ноги какой-то булыжник цвета бордо, от боли втянул сквозь зубы воздух и уставился на того, кто сделал мне этот комплимент. Было ясно, что субъект этот не опасен. Конечно, внешность бывает обманчива, но ожидать угрозы от черепахи, пусть она даже и красная и довольно крупная, но все равно это ведь черепаха!
Которая сделала мне комплимент.
И тут я не выдержал.
Не утешайте меня, нет мне оправдания. Да, я шёл по этим пескам уже часов шесть и сильно хотел пить, и почти ничего, кроме халата, на мне не было, и припекало порядочно, но всё равно…
Ковбой не теряет сознания при виде черепахи.
II
— Роскошно падаешь!
Я открыл глаза. Лежать на теплом песке было даже приятно. Во рту было влажно, и чувствовался привкус вишневого сока. Черепаха печальными глазами смотрела на меня, рядом с ней на плоском багровом камне стояла красная полулитровая кружка.
Вокруг всё те же пески, барханы, булыжники.
— Выпей ещё, — дружелюбно предложила черепаха.
Это было хорошее предложение, и я его принял. Сел, взял кружку и сделал глоток.
— Почему вишнёвый?
— Потому что красный.
Вот так.
Задаёшь идиотский вопрос, получаешь идиотский ответ.
— Откуда ты взялся?
Теперь, видимо, её очередь задавать вопросы. Интересно, а как она поила меня из кружки?
— Ниоткуда. Я здешний.
Против желания интонация вышла ворчливая, почти сердитая. Дескать, незачем разным черепахообразным субъектам знать, кто я и откуда.
— Ты нездешний, — черепаха говорила почти равнодушно, сообщая мне факт, сомнению не подлежащий.
— С чего ты взяла? — в моей семье не только Никита бывает упрям.
— На тебе белый халат.
— А что, здесь не носят халаты?
— Носят.
— Так в чём же дело?
— Здешние обитатели понятия не имеют о том, как выглядит белый цвет. Зато они прекрасно разбираются во всех оттенках красного.
Я огляделся ещё раз. Красное солнце, красный мир.
Стоп. Как такое возможно? Если солнце красное, то почему халат на мне белый?
III
Ладно, подумал я, пусть это красный мир. Она мне это очень хорошо объяснила. Она даже объяснила мне, что это мир, с которого все начинается. И ещё я понял, что она здесь фигура масштаба значительного. Правда, она не объяснила мне, почему мой халат даже в красном свете остаётся белым. Но что мне до этого? Это знание (и незнание) нисколько не приближает меня к сыну.
— Спасибо, это всё интересно… Я, пожалуй, пойду, — сказал я.
— Я с тобой.
Здрасьте.
— Не стоит, — сказал я. — У тебя, наверное, срочные дела.
— Знаешь, — сказала черепаха медленно, — черепахи живут долго, а я живу довольно долго даже для черепахи.
— Долго, это сколько? — спросил я, не понимая, куда она клонит.
— У людей есть очень подходящее слово — «вечность». Так вот, когда ты живешь целую вечность, то у тебя не бывает срочных дел. Ну или почти не бывает. И потом… я знаю, куда идти.
Ага… а я с ней на ты…
— Куда идти — я и сам знаю… — буркнул я.
— Правда? — сказала черепаха. — Как хорошо, — и отвернулась.
Впрочем, отвернулась — это неточно. Но у меня нет подходящего слова для того, чтобы описать, что она сделала. Черепаха всунула голову внутрь своего панциря, и спустя миг высунула её с противоположной стороны.
Я молчал. Отчасти от некоего ступора, а отчасти оттого, что сказать было нечего. Что тут скажешь?
Так мы стояли секунд пять. Я глазел на черепаху, черепаха смотрела скучающе куда-то вдаль, и по-прежнему уходила в барханы двойная цепочка следов.
И тут я почувствовал, как прохладный воздух коснулся моей щеки. Через секунду ветер стал теплым, и волосы на моей голове зашевелились. Затрепались полы моего халата. Ударили в лицо первые колючие песчинки.
— Какая досада… — сочувствующе сказала черепаха. Следы, заметаемые крепнущим ветром, теряли свои очертания прямо на глазах. И тут ветер ударил по-настоящему. Я лег на песок, свернулся в клубок и прикрыл голову руками. Интересно, сколько таких, как я, подумалось мне. Занесенных песком в неизвестно каких вселенных.
…
— Ладно, вставай.
Я встал и медленно обвел взглядом окрестности, пытаясь уложить в голове произошедшие изменения.
Вокруг по-прежнему было все красное. Но барханы исчезли. Равнина была ровная как стол.
Я отряхнул песок с халата, помотал головой, прочистил мизинцем уши.
И пошёл.
Бешенство стучало в моих висках красной волной. Да будь она хоть сам господь бог здешних мест, так издеваться надо мной я не позволю.
— Куда ты? Я могу проводить тебя, уж я-то знаю дорогу.
Я молчал с минуту. Ненавижу такое. Компромисс — даже на слух звучит гадко. И так часто приходится на него идти.
А тут вообще никакого выбора нет. Там ведь Никита.
И не надо думать об Ольге. От этих мыслей ты слабеешь.
