Татьяна Чернявская - Пешки
— Ага! Вот и ты, моя дорогая! Какая красавица! Ну, иди же ко мне, я обижать тебя не буду! Ну-у-у, очень — очень сильно постараюсь. Иди на ручки к тёте Алеандр… — девушка бухнулась на колени и азартно поползла на четвереньках к мелькнувшему в осоке крючковатому хвосту льдисто — голубого цвета. — Куда, шельма? Куда поползла, скотина вислобрюхая? Думаешь спрятаться от меня? Сейчас случится торжество человеческого интеллекта над инстинктами позлобрюхой дряни. А чей это хвостик? А ну иди сюда…
Травница прикусила кожаный шнур именной мензурки и горной козой заскакала по кочкам вслед за не к месту проворной гадиной. Кочки тут же осыпались с глухим лопающимся звуком вызревшего пылевика, что только подзадоривало вошедшую в азарт девушку. Если бы травница имела возможность на миг задуматься об экосистеме Чвыра, то, будучи последовательной и вынужденной по долгу службы любительницей девственной природы, очень сильно пожалела бы колонию достаточно редких земляных лисиц, чьи норы только что лишились специальных камер — отдушин для зимних запасов. Помимо земляных лисиц пострадал крупный лопух со спорами, в который нечаянно попал камень, несколько маленьких кустарников, пласт мха и аист, вполне обычный до встречи с травницей, теперь же наверняка заикающийся.
— Сфтой, — злобно и неразборчиво бубнила себе под нос Алеандр, упрямо преследуя вожделенный объект своих травницких посягательств.
Маленькая серо — голубая рептилия, вопреки всем змеиным нормам, резво мельтеша в густой траве тонкими передним лапами, либо обладала крайне плохим слухом и не заметила мольбы преследователя, либо не обладала совестью, потому что не сбавляла темпа и успешно уворачивалась. В место лап задних у гадины был толстый хвост, который совершенно не подходил для зелий и поэтому, будучи оторванным просто оставался в руке травницы.
— Сфтой, сафаза! — девушка едва не распласталась поперёк полусгнившего бревна.
Зараза останавливаться не планировала, а напротив, ускорилась, когда впереди заблестело вожделенное озерцо с изгибом поросшей камышом и лозняком старой запруды. Кромка воды — и поминай, как звали. При всех своих способностях к плаванью угнаться за водной змеёй в водной стихии не смог бы и водяной — спринтер. Алеандр, в отличие от боевых чародеев, читать заклятье ускорения, прыгать, держать в зубах мензурку и дышать одновременно не могла, но здоровой охотничьей злости, силы ног и благоприятного стечения обстоятельств хватило, чтобы девушка, оттолкнувшись от колоды, жабой — переростком воспарила над бренным миром. Приземление на влажную землю было безрадостным, но результативным.
— Ага!!! — победно завопила травница, извлекая из‑под живота изрядно помятый и порядочно контуженный улов. — Что я говорила, рептилия позорная? Трепещи перед мощью человеческой!!! Сейчас мы сделаем «а-а-а» и выдавим из тебя чуточку яда. Совсем не много, только на донышко. Ну-у-у, сейчас. Что? Совсем нет. Давай же, давай, жадная скотина! Давай, дура бесхвостая или хуже будет. Быстро!
Девушка с пыхтением тыкала так и не пришедшую в себя водяную змею раззявленной пастью в плёночную крышку мензурки, забыв про всё на свете и упиваясь собственной победой с восторгом пьяного берсеркера.
* * *Общая дорожка из деревни к хозяйскому саду со звучным названием «Чвыровы кущи» была хорошо известна всей местной ребятне. Как нельзя лучше подходила она для детских забав. По такой и гурьбой пробежаться можно, и силами меряться удобно, и игры — забавки придумывать не напридумывать, знай, радуйся да новые колдобины выделывай…. Только что на лошадях не покатаешься: хозяин за этим строго следит и ещё вышибал к хулиганам послать может. В «Чвыровых кущах» отдыхать изволят не только простые жители княжества, но, по блажи, на берегах родной земли греют изнеженные тела и обитатели «Золотого поселения», и родственники градоправителей, мелкие ратиши и военные чины. А таким не объяснишь, что для лошадок отдельные туалеты не придуманы, что уборщиков по десять штук на участок не напасёшься, и мётельному искусству всех не обучишь. Вот и приходилось местным, кто самолётными мётлами не владеет, пешочком от деревни до сада таскаться. Ох, и «добрыми» же словами поминали обыватели элиту светлого княжества.
А дорога всё же была хороша. Широкая и местами достаточно ровная, как того и требует статус княжеской здравницы, она огибала старый неухоженный, но весьма дорогостоящий участок возле Чвыра по кругу и расползалась в заросли кривыми, узкими, бугристыми тропками. По обочинам её были насажены низкие кустарники с имитацией художественной стрижки; разложены в почти естественном беспорядке древние валуны, свезённые селянами с пашни по две монеты за пуд. «Дикий» луг с посеянными ещё с весны «дикими» цветами хмуро поглядывал через неё на девственный лес, ставший таковым из сада за несколько лет хозяйского равнодушия. Но особой гордостью «Чвыровых кущ» были расписные деревянные столбики с цветастыми насашниками и резными стрелками у каждой тропки. Стрелки оптимистически констатировали названия гостевых домов внутри леска. Подчас, когда творенье злобного гения прошлого хозяина «Кущ» было полустёрто и вместо «Золочёных клубочков» звало в какие‑нибудь «Злачные клубы», поворачивать совсем уж не хотелось.
Тропка, чьё название выцарапали на бумажке и для пущей доходчивости трижды повторили, не сулила особых проблем шустрому, но не самому сообразительному посыльному. Что «Коврижный домик» на листочке, что «Овиный дом» на указателе выглядели одинаково безопасно. Вот только что‑то сразу не понравилось пареньку: может, след от женской туфли возле самой верхушки столбика, может, сама стрелка с подпаленным не человечьим образом ободом, а может, и то, что смотрел указатель в чисто поле, крепясь одним разнесчастным гвоздиком к перекошенному и явно недавно вывернутому и возвращённому на законное место столбу. Чувствовал Мигор неладное, и ноги прям идти отказывались в глубину сада, где уже начинали просвечивать кусты шиповника. За своих неполных десять лет он уже чётко уяснил, что Мастера ведьмам рознь и, если чутьё твердит не рисковать шапкой, и к тем, и к другим лишний раз лучше не соваться. Вот только соваться на постоялый двор, не выполнив получение хозяина, грозило не чутьём, а опытом по той же самой шапке получить.
Чутьё паренька, по большому счёту, основывалось исключительно на его обонянии, хотя он об этом ещё даже не догадывался. Крадучись по заросшей тропке в разом пострашневший «Овиный дом», паренёк никак не мог взять в толк, от чего ему местный дух напоминает чертовщину и ночные рассказы старшего брата в купе с баней (когда там под полом сдыхает крыса). Для полноты картины не хватало клубов сизоватого тумана и ужасающего уханья за спиной, но их вполне можно было додумать, чем он, впрочем, всю дорогу и занимался. Поэтому к тому моменту, как из‑за деревьев показался небольшой, порядком запущенный сруб, Мигорка уже трясся как осиновый лист и был настолько напряжён, что мысленно перебирал все известные заговоры жрецов и формулы Мастеров, сплетая их в одно торопливое, запинающееся подвывание. Такой аккомпанемент не развеивал мрачную атмосферу, но порядком подбадривал.
Сруб этот был одним из самых маленьких в «Чвыровых кущах» и уж точно самым старым из них. Местная ребятня любила одно время развлекать себя тем, что пробиралась вечерком в сад и мерялась храбростью, подползая к страшный скрипучим ставням заброшенного дома местной блаженной. Старая бабка была, с головой не слишком дружила. Но почти не мешала отдыхающим: походит под дверями, похихикает упырём, возвращение Кровавого Князя напророчит и пойдёт весь день в своём срубе отсиживаться. А только перестала хихикать, так хозяин быстро хату к рукам прибрал, почистил, подправил и уж второй год как отдыхающими из не слишком богатых сдаёт. Вот и появилось у детворы новое развлечение: каждое полнолуние к «Коврижному домику» приходить и в кустах караулить, когда призрак блаженной вылезет, чтоб своему убийце отомстить. Местные не слишком любили разъевшегося на лёгких хлебах хозяина постоялого двора, поэтому ждали с интересом. То, что подслеповатая бабка могла в озере утопнуть или по доброй воле марре душу отдать, селянам думать было не так уж интересно. Мигорка поднапряг память и убедился, что до полнолуния ещё с неделю времени. А холодок со спины так и не слез.
Очень уж сруб этот подозрительно выглядел. Старый, он, казалось, ещё сильнее завалился на бок, цепляясь только печью, чей дымоход отчего‑то поблёскивал зеленоватыми, болотистыми пятнами. Из‑под плотно закрытых ставень сочились струйки — ленточки не то пепла, не то дыма. Дверь была распахнута настежь, а за ней сплошным пологом шла непроглядная тьма. И лишь пара истоптанных и очень грустных ботинок ютилась под низким порожком. Пожалуй, рваная обувка пугала аккурат больше всего, поскольку видали её в последний раз на той самой блаженной.
