Алексей Герасимов - Ведьма на выданье
Так я попала в отряд к кондотьерам.
* * *Аккуратно втерев мазь в спину и отливавшую всеми оттенками фиолетового попку Гансика, я накрыла его теплым покрывалом.
— Полежи так минутку, пусть мазь впитается, — приказала я, — Понял?
— Угу, — похоже мальчишка готов был размурлыкаться как котенок, — Клархен… Ты добрая.
— Никому не говори об этом. — усмехнулась я, и, присев на табурет, начала зашивать его рубаху. — Тогда все побегут ко мне за бесплатными мазями и притираниями.
— Хорошо, — кивнул мальчик, и поудобнее растянулся на сундуке — Не скажу.
Нет, вы посмотрите, лапа какой. Вежливый, со всем соглашается… Ой, не к добру этот шкода вдруг шелковым стал!
— Кла-а-архен?
— Что?
— А почему люди говорят, что ты ведьма?
— А потому, что так оно и есть. — вздохнула я. — Ведьма-травница.
Вот интересно, кто ж это такое говорит? Может этот кто-то моему последнему ухажеру и шепнул на ушко что-то про меня?
— Да ну. — Гансик смешно сморщил нос. — Разве ж ведьмы такие? Мне мама на ночь сказки рассказывала про ведьм, я помню. Ведьма всегда старая, страшная, живет за городом, в лесу, а в избушке у нее кругом дохлые летучие мыши и сушеные жабы. А еще ведьмы детей едят, вот.
Ну, вы посмотрите какой том «Malefic Maleficium» выискался! Хоть сейчас в университетскую вивлиофику сдавай.
— Жабы и мыши у меня, положим, тоже есть. — хмыкнула я. — Прямо в том сундуке, на котором ты лежишь, хранятся.
Мальчонка слегка вздрогнул.
— Травами переложены душистыми, чтобы вонь в лавке не стояла. — объяснила я. — А насчет старой и страшной… Хех, хорошо, что ты это мне сказал, а не моей наставнице. Она б тебя так выдрала, что ты бы очень сильно пожалел о том, что есть она тебя не будет.
— Значит, в сказках все вранье? — вздохнул мальчишка.
— Ну, все — не все… — я неопределенно покрутила рукой в воздухе, потом вздохнула, и решила сказать правду. — Ведьмы, как и люди, разные бывают. Есть такие, что людей едят, многие детскую кровь пьют, чтобы сохранить или вернуть молодость, некоторые мальцов да девчоночек… гм… рано тебе про такое. В общем, неприятных типов среди ведьм и ведьмаков хватает, куда же без этого? А поскольку люди предпочитают помнить про причиненное им зло, а не про сделанное добро, получается, что слухи про нас ходят самые жуткие. Ну, это еще ничего — вот про магов что рассказывают…
— Все равно, ты не такая. — упрямо мотнул головой Ганс. — Ты никому никогда злого не делаешь, наоборот, лечишь.
Хм, медикуса в Кирхенбурге отродясь не было, так что пару раз пришлось мне местных с их похабными хворями пользовать (простуду лечить любой дурак умеет, тут и ведьма не нужна), но оголец-то откуда про это знает?
— И кого же это я лечу? — осторожно закинула удочку я.
— Сейчас — меня. — хмыкнул Гансик. — А еще ты фрау Хелену, купчиху, от бесплодия вылечила. Все про это знают.
— Вот же дура языкастая. — вздохнула я. — Не делай людям добра, и не получишь полный кошель неприятностей. Если падре Лебенау узнает, что я влезла в промысел Вездесущего, то устроит мне такую сладкую жизнь…
— Он знает. — сказал Ганс. — Падре говорит, что все в руках Вышнего, и если б не было его воли, ты бы ничего сделать не смогла, а значит, на самом деле от бесплодия купчиху вылечила не ты, а Он. — вот же старый лис! При всей наше обоюдной нелюбви и мне умудрился не подгадить, и повернул все так, что я, вроде бы, не при чем, а он на коне.
— Раз падре это говорит, значит так оно и есть. — хмыкнула я.
— Это хорошо. — изрек Гансик. — Я, когда вырасту, тоже тогда ведьмой стану.
Ну и что прикажете делать с эдакой непосредственностью? Лично я — поперхнулась и уколола иголкой палец. Ответить, впрочем, ничего не успела.
— Клархен, а зачем ведьмам сушеные жабы? — тут же переключился на другую тему Ганс. — В Меровенсе, говорят, жаб едят, но свежих…
— Бородавки сводить, зачем же еще? Ну, или насылать…
Мальчонка покосился на меня одним глазом.
— А ты умеешь?
— Будут бородавки — придешь, проверишь. — сухо ответила я.
Не хватало еще, чтоб такие шкеты в моем умении сомневались.
— Да не сводить. — прыснул Гансик. — Я же знаю, что ты Клауса-трубочиста от них вылечила. Насылать.
Мндя, герр Шорнстейнфегер и впрямь год назад напоминал жабу, вследствие чего жена собиралась давать ему полную отставку. Не могу сказать, что без бородавок он стал сильно красивее, но хотя бы похож на человека.
— Умею. — вздохнула я. — Даже все утро думала, не наслать ли этакое счастье на одного нехорошего человека.
— Знаю я этого нехорошего человека. — фыркнул мальчишка. — Не иначе тот Гейнц-гуртовщик из Альтенкирхе, что последнюю неделю поблизости крутился. Его молочница Элиза у тебя увела. Между прочим, так ей и надо! На улице говорят, что Гейнц часто пьет по черному, и девушек своих колотить начинает. Гнилой человек, чес слово! Даже нищий Йохан ему не доверяет.
Да уж, это аргумент, однако. У Йохана на людей чутье, как у собак на мясо. Интересно, и почему я про своих бывших ухажеров такие подробности последней узнаю? Предупреждал бы хоть кто, что ли… Ну, да, конечно — так я, дура, кого и послушала.
— Ты из-за него не расстраивайся. — продолжал меж тем Гансик. — Этот крендель тебе в женихи — ну никак.
— Ну, еще скажи, что вырастешь, и сам на мне женишься. — не то, чтобы я расстроилась, но съязвить сочла необходимым. Не хватало еще, чтоб мое разбитое сердце соседские малолетки склеивали.
— Я не успею. — вздохнул Ганс. — Ты раньше замуж выйдешь.
— Это за кого же интересно? — порой взрослая и безошибочная логика этого мелкого ехидины меня поражает. — Что-то не наблюдаю очереди из желающих.
— Это потому, что ты в лавке все время сидишь, и ничего-то не знаешь! — торжественно произнес мелкий. — А к нам в город, между прочим, приехал настоящий медикус и алхимик! Бургомистр предложил ему у нас поселиться, и тот, вроде как не отказался. Красивый, стройный, умный, холостой — хватай, пока не увели.
Вот откуда у восьмилетних пацанов такие познания берутся?
— Алхимик? — обречено переспросила я. — Невысокий, темноволосый, с глазами цветом аки василек?
— Ага. — кивнул Гансик. — Откуда знаешь?
— Встречались уже. — ох, ну что за невезуха-то такая? Конкурентов мне только в нашем городишке и не хватало. — Понимаешь ли, алхимики, они… Они всё свой философский камень ищут, так что на женщин им с высокой колокольни наплевать. Не интересно, ну конечно и некогда. Да и на кой оно мне? Была я уже замужем…
Елочки пушистые, да что у меня за день откровений такой сегодня?
* * *Марко был самым молодым, и единственным симпатичным десятником в отряде ди Валетты. Высокий, статный, смуглокожий, с черными, словно ночь, глазами — по нему сохли девки везде, куда только не приходили кондотьеры. А приходили мы много куда.
Дела капитана в те времена шли превосходно. Удача сопутствовала старому лису, он ни разу не нанялся к проигравшей стороне, умело маневрируя умудрялся избегать серьезных столкновений, споро поспевал на грабеж, и смог позволить себе увеличить отряд до сотни копейщиков и трех десятков кавалерии. Он даже нанял гадалку и боевого мага. Маг был, прямо скажем, так себе. Слабенький. Пара мелких молний, да магический щит были пределом его возможностей. Еще он наколдовывал амулеты на все случаи жизни, но что-то я не замечала, чтоб они кому-то помогали. Впрочем, маг был скорее оружием психической атаки и показателем успешности капитана, чем серьезной боевой единицей.
Хельга, которая и сама была спецом по талисманам, пообщалась с магом, затащила разок его в постель, и больше он свои поделки не изготавливал. Для солдат нашего отряда, по крайней мере. А вот с гадалкой у моей наставницы вышла настоящая вражда, плавно переходящая во взаимную ненависть. Невозможно знать и уметь все, тем более — все хорошо. А вот фрау Хельга мнила себя во всех областях ведьмовского мастерства светочем и истиной в последней инстанции. Желающих поспорить, обычно, не имелось, хотя гадала, например, она прямо отмечу, погано.
Так что, если мага-мужчину она еще согласна была терпеть, появление гадалки расценила как плевок себе в лицо. Ума не цапаться с капитаном ей хватило, но вот на бедную старушку Франсуазу Хельга ополчилась со всей неистовостью своего пламенного сердца и вредного характера. Вражда доходила, порой, до смешного — так, например, мне было строжайше запрещено приближаться к палатке Франсуазы и разговаривать с ней, причем под предлогом того, что «порядочным девицам, особенно входящим в брачный возраст (было мне тогда уже тринадцать лет) никак невозможно общаться со всяким отребьем, проходимцами и шарлатанами, как эта…» — далее следовал такой набор эпитетов, каковой, как раз, порядочной девице-то слушать и не пристало.