Андрей Евпланов - Чужаки
— Деньги-то хорошие, да вот хорошо ли вы их пристроите, — не выдержала Клавдия. — Вот в чем вопрос.
— А никакого вопроса тут нету, — приняла вызов Степанида. — Дом был отписан Геннадию, стало быть, и деньги его.
— Он же не хочет их брать, — сорвалась Клавдия. — Понимает, что все одно пропьет. А вы, мамаша, ему их силком впихиваете, только чтобы нам назло.
— Клава, — сказал Николай как можно строже, но прозвучало довольно-таки вяло.
Жена это восприняла по-своему, как нежелание мужа вмешиваться в бабские дела, и пошла в новое наступление:
— У Васятки вон из пальто вата полезла, ботинки — одна видимость. Николай двадцать лет в одном костюме ходит, от соседей стыд, а вы все Генке норовите отдать. Он пьет, подзаборничает, а вы на него молиться готовы…
— Так Генка, значит, подзаборник, пьянь? Ладно, сношенька, спасибо тебе, что глаза нам открыла, — зло усмехнулась Степанида.
— Пожалуйста! А молчать больше я не намерена. Вы у нас ни в чем недостатка не знаете, живете как у себя дома, так будьте любезны… А то как чего нужно, так Николай купи, а денежки Геночке на книжку…
— Клавдия, — Николай саданул рукой по столу так, что его папироски попрыгали на пол. — Придержи язык. Дом братов и деньги братовы, что он захочет, то с ними и сделает. А перед мамашей извинись. Не она должна нам спасибо говорить, а мы ей. Кабы не она, так все наше хозяйство пошло бы прахом. Какие мы с тобой хозяева.
Клавдия замолчала, но извиняться не стала. Собрала свое шитье и пошла стелить постель.
«Чтоб вас всех Чупровых… — думала она, ворочаясь под одеялом, — До чего несуразные люди. Черт меня с ними связал».
А в это время Глеб уже почти подъезжал к Москве. Все шоссе впереди чего и позади напоминало гигантский эскалатор, сплошь уставленный легковыми автомобилями.
Казалось, они не катятся вовсе, а плывут в ночи, нанизанные на невидимый трос. Так и хотелось бросить баранку, вытянуть ноги и прищурить глаза, чтобы из каждого огонька, как в детстве, выросли лучики.
«А славно все получилось с этим домом… И хозяева славные люди… И начальство… И этот эстонец… — думал Глеб в такт плавному движению автомобильной кавалькады. — Такой домина, впору клуб оборудовать, и всего за пятьсот рублей. Вот что значит далеко от Москвы… А в общем-то не так уж и далеко, еще нет двенадцати, а вот уж и окружная… Зато какой воздуху какая река… Слава богу, что все так устроилось. Теперь можно и докторской заняться».
Настроение у Глеба от самого Синюхино было приподнятое. Он чувствовал себя чуть ли не врачом, который только что спас жизнь человеку. Хотя, конечно, врач — это уж чересчур, и насчет жизни тоже, пожалуй, слишком резко. Но никто же не станет спорить, что он выполнил сыновний долг, позаботившись о здоровье отца.
Естественно, то, что сделал для него отец, нельзя оплатить никакой заботой, а только всей своей жизнью, которая ему, Глебу, как человеку семейному, принадлежит уже не вполне. Но не стремиться отдать долг порядочный человек не может. Иначе можно ли его назвать порядочным? Вот он и стремится, вот и пытается. И первая попытка вроде бы удалась: человек, который всю свою жизнь добровольно отдал на общее благо, наконец-то обретет заслуженный покой.
«Дорогой мой старик, — радовался Глеб почти вслух. — Проснется завтра, а в окно сирень заглядывает, петухи орут из конца в конец деревни… Благодать».
Тамара тоже обрадовалась, когда Глеб рассказал ей, что все устроилось наилучшим образом. Она только спросила:
— Как отец с тобой прощался?
— Чуть слезу не пустил, скупую мужскую, — признался Глеб. — Весь день улыбался как ребенок, а тут что-то на него нашло. Видимо, нервное напряжение…
— Да, конечно, — согласилась Тамара. — Отец последнее время весь издергался и нас издергал.
— Но теперь-то ему нечего волноваться, — сказал Глеб.
— А как ты думаешь, — спросила вдруг Тамара, — он не сбежит оттуда в первую же неделю?
— Чего ради? — удивился Глеб. — Он же сам хотел…
— Конечно, сам, но нужно учитывать, что он не привык один. Затоскует вдруг по тебе, по Женьке и прикатит…
— Не должен, — возразил Глеб, но не совсем решительно. — На неделю у него есть работа. Дом осел на один бок, и его нужно выправить, потом сменить рамы… Там один эстонец вызвался помогать. А на выходные я обещал приехать.
— Хорошо, — сказала Тамара. — Но на всякий случай нам нужно поторопиться с отпуском. Он очень обрадуется, когда мы заявимся к нему все вместе. А там, глядишь, он привыкнет к месту, появятся новые знакомые, его оттуда и калачом не выманишь.
— Ты у меня умница, Томка, что бы я без тебя делал, — сказал Глеб и нежно дотронулся губами до ее носа. — Завтра пишу заявление на отпуск.
На следующий день Федор Христофорович проснулся чуть свет. Чей-то петух бесстыдно исходил криком под самыми его окнами. Простыня, одеяло, надувной матрас, на котором Федор Христофорович спал, — все отсырело. Его била дрожь, он никак не мог согреться под одеялом. Пришлось вставать, махать руками и приседать. Таким образом он малость согрелся, но уснуть уже не смог. Чтобы как-то скоротать время до прихода Пиккуса, с которым накануне договорился осмотреть дом на предмет ремонта, Федор Христофорович попробовал читать. Но получалось как-то глупо: один в сыром доме, лежа на полу ни свет ни заря с книгой…
Тогда он решил позавтракать, достал из рюкзака колбасу, хлеб и стал жевать. Но хлеб всухую не лез в горло. «Вот бы чаю сейчас», — подумал новоиспеченный домовладелец и попробовал поискать в своем владении какую-нибудь посудину, куда можно было бы набрать воды, но ничего похожего не нашел. В сенях, на стене, висело коромысло, а емкостей в доме не имелось. Тогда он взял свою алюминиевую кружку и пошел к колодцу. Там он встретил Клавдию.
— Чего это вы, товарищ полковник, в такую рань встали? — удивилась она.
— Попить, — смутился Федор Христофорович, как будто его уличили в чем-то непристойном.
— Ах, ты господи, — всплеснула руками женщина. — Да пошлите к нам, чайку выпьете.
Он хотел было отказаться, но представил себе, как горячий чай согреет его изнутри, и пошел к Чупровым.
Степанида встретила его как будто не столь радушно, как прежде, но все же вдобавок к чаю и хлебу с маслом, которым его угощала Клавдия, поставила на стол еще тарелку с толсто нарезанной финской колбасой, его же вчерашним презентом. Разговор как-то не клеился.
Из мужчин в доме был один Васятка. Отец его уже ушел на работу, а Геннадий дома и не ночевал.
— Дядя, а ты правда полковник? — спросил Васятка.
— Неправда, — признался Федор Христофорович.
— Вот и я говорю бабе Степе — не похож он на полковника, а она заладила: «Половник, половник…» А ты огород копать будешь?
— Буду.
— А нельзя тебе. Сельсовет сказал: пусть живет, а копать тебе не разрешается, потому что земля совхозная.
— Значит, не буду, — сказал Федор Христофорович, поблагодарил хозяев и пошел к себе, дожидаться Пиккуса.
Эйно Карлович пришел все в той же вязаной шапке, но в белой рубашке, поверх которой была надета вязаная жилетка. И весь он был какой-то выстиранный, приятный, выходной и немного праздничный. Федор Христофорович даже позавидовал и подумал, не надеть ли и ему свежую рубашку, но потом решил, что не в рубашке дело. Должно быть, чистый воздух и размеренный образ жизни так благотворно действует на человека.
По-хозяйски, без всякой спешки, Пиккус обошел дом снаружи, обстучал каждое подозрительное бревно, поковырял ногтем паклю в щелях, потом поднялся на чердак и долго там пробыл, затем спустился в подпол, после чего осмотрел помещение изнутри. Все это он делал молча, то и дело цокая языком и покачивая головой, так что трудно было понять: одобряет он или не одобряет. Время от времени он доставал из кармана засаленный блокнот и что-то заносил в него огрызком карандаша, медлил и еще добавлял. «Так, должно быть, стихи сочиняют», — думал Федор Христофорович, пряча улыбку. Ему хотелось заглянуть в книжечку, узнать поскорей, что же все-таки нашел эстонец в его доме такого, достойного быть отмеченным в стихах. Или, может, он рецепты выписывал? Но подступиться к хозяину блокнота он не решался. Больно уж важничал Пиккус.
Наконец осмотр дома был закончен, и Эйно Карлович сам снизошел до Федора Христофоровича. Он пролистал свои записи и заговорил каменным голосом:
— Теперь можно делать смета. Смотреть перспектива, как говорится, и тихо-тихо начинать забивать гвозди.
— Много работы? — спросил Варваричев неуверенно.
— Есть немного, — сказал, нет, произнес Пиккус. — Начнем от печки, как это говорится. Старую печку нужно разобрать, она вся прогорела, и сложить новую. Плита, решетка, задвижка — все это есть возможность купить в районном центре. Кирпичи в основном будут старые, но некоторые придется заменить. У меня есть, я дам. За работу, я думаю, возьмут не меньше пятидесяти рублей.
