Александр Рудазов - Сын архидемона
Открыв ковчежец, я едва удержал его в руках. Пазузу вырвался на свободу с ревом, воем, криками. Он мгновенно вырос до потолка и ринулся вперед с яростью бешеного торнадо. Сейчас ему было наплевать, кто перед ним, — архидемон жаждал выместить на ком-нибудь плохое настроение.
И он его выместил. Клон Нъярлатхотепа был буквально сметен. Разъяренный Пазузу не остановился, пока не размазал его тоненьким слоем. Прошли считаные секунды, а вместо огромного чудовища перед нами вяло булькало несколько лужиц. Я даже не успел понять, что стало со всей этой бескрайней лавиной плоти. Кажется, большую часть оголодавший Пазузу попросту сожрал.
Расправившись с клоном Нъярлатхотепа, Пазузу запоздало сообразил, что уничтожил кого-то не того. Уже не обращая внимания на все еще шевелящиеся останки, он резко развернулся — и его совино-черепа-шья морда озарилась хищной радостью.
— Ла-ла-ртууууууууу! — взревел он, шарахая кулачищем в стену и проламывая ее на хрен. — Теперь ты.
— На место, Бобик! — скомандовал я, роняя в ковчежец красную капельку.
Ох, как же страшно завыл Пазузу! Поняв, что его затягивает обратно, он вцепился когтями в пол и завопил-заверещал так истошно, что мне даже стало его жалко. Громогласный рев архидемона мгновенно истончился до комариного писка, а сам он свернулся плотным коконом и с жутким хлюпаньем влетел в крошечный ковчежец.
Сработало все-таки. Леди Инанна говорила, что кровь должна быть свежепролитой, — а капнул я сейчас той, что полгода назад собрал в ромецианской ратуше. Однако она выглядела совершенно свежей, даже не думала свертываться. ну я и решил, что можно попробовать и так. И до чего же здорово, что я оказался прав.
Повернувшись к остальным, я встретил три совершенно охреневших взгляда. Щученко тупо пучил глаза, у Гадюкина на лице застыла неестественная улыбочка, а Святогневнев часто-часто моргал — и это особенно странно, потому что так-то он никогда не моргает.
— Товарищ Бритва, а це шо таке було? — потребовал объяснений Щученко.
— Да, Олег, это кто. это что такое сейчас было? — осторожно спросил Святогневнев.
А Гадюкин ничего не сказал — только сверлил взглядом карман, в который я спрятал ковчежец. Чувствовалось, что ему ужасно хочется заполучить эту штуку в свои лапки.
Объяснять я ничего, конечно, не стал. Отделался туманной фразой, что это такая особая секретная технология. Типа биооружие. Где я его раздобыл? Где-где. там же, где и все остальное. В секретных лабораториях ШангриЛа. Потом как-нибудь расскажу подробнее, за чашечкой кофе и кальяном.
Кстати о кальяне. Одержав блистательную победу, я почувствовал, что до смерти хочу курить. Сейчас бы три сигары разом засмолил, честное слово. Удовольствия, конечно, никакого — у меня ведь даже легких нет, — но все лучше, чем тупо пялиться на изгваздан-ный коридор. Стены и потолок выглядят так, словно здесь взорвалась цистерна с мантами — тесто и фарш вперемешку.
Переломанные конечности уже начали потихоньку срастаться. Нога все еще зудит, но ступать можно без опаски. И теперь, когда путь свободен, надо быстренько отсюда сваливать. С пустыми руками, зато живые.
Почти все живые. Нас таки стало на одного меньше, и профессор Гадюкин сейчас как раз подобрал то, что от него осталось, — кисть левой руки.
— Лелик, а можно мне взять эту штучку? — задумчиво попросил он.
— Зачем? — удивился Святогневнев.
— Попробую клонировать.
— Лучше не надо, — нахмурился Святогневнев. — При жизни эта тварь была очень агрессивной и обладала какими-то странными способностями. Не знаю уж, что у тебя получится, но предчувствия нехорошие.
— А если с человеком скрестить? Или с гориллой, допустим?
— Да забирай его на доброе здоровье, — отмахнулся Святогневнев.
— Если что-нибудь родится, назови в мою честь.
— Договорились, Лелик! — обрадовался Гадюкин.
— Руку на дружбу!
Святогневнев насмешливо подал ему руку. Ту, которую он до этого держал под мышкой.
— Лева, тебе помощь не нужна? — спохватился я.
— Ты себя как вообще чувствуешь?
— Как я могу себя чувствовать? — досадливо посмотрел на меня Святогневнев. — Я мертвый. Я никак себя не чувствую. Домой вернусь, как-нибудь пришью швы наложу. разберусь, в общем. Ты за меня не беспокойся.
Но я все равно беспокоился. Если ваш лучший друг будет стоять с оторванной рукой, вы тоже забеспокоитесь. А если не забеспокоитесь. ну хреновый из вас друг тогда.
— Кстати, я бы на вашем месте тут не задерживался, — напомнил Гадюкин.
— Двигайтесь к выходу, пока свободно. А то сейчас охрана набежит.
— Давайте и вы с нами, профессор, — предложил я. — Я вам могу политическое убежище обеспечить. вон у полковника на родине, например.
— Спасибо за предложение, тронут. Но я считаю так — где родился, там и пригодился.
— Патриотизм — это правильно, — одобрил я.
— Я сам горячий патриот. Слава России и все такое. Только у вас ведь проблемы будут, профессор.
— Да не будет у меня ничего, батенька, — отмахнулся Гадюкин. — Я просто скажу, что вы меня силой заставили.
— А если не поверят?
— Тогда под психа закошу. Мне не привыкать. Хотите посмотреть, как я падучую разыгрываю?
Мы вежливо отказались. Гадюкин обиделся. На обратном пути нас никто не потревожил. Ну как никто? Лифты отключили, конечно. Был бы я один, так и по шахте нормально бы влез, но у однорукого мертвеца и толстого полковника КГБ это вряд ли получится. А вот интересно, где у них эти самые лифты включаются?
Короче, ориентируясь через Направление, я влез по шахте, добрался до станции управления, вырубил охрану и врубил электричество. Святогневнев и Щученко, с которыми я заранее все обговорил, тут же поехали наверх, используя карточку Гадюкина. Я же вытащил охрану наружу, аккуратно разложив их у стеночек, запер дверь снаружи и ушел тем же путем — через лифтовую шахту. О конспирации я больше не заботился. Поздно пить боржоми, когда почки отвалились.
Святогневнев и Щученко дожидались меня в вестибюле. Причем Щученко с гордым видом держал в руках штуковину, похожую на кривобокий огнетушитель. Оказалось, однако, что это совсем не огнетушитель, а вовсе даже наоборот — огнемет. Тот самый, о котором упоминал Гадюкин. Щученко, как и положено чекисту, ничего мимо ушей не пропустил, все зафиксировал. И я даже не сомневался, что при необходимости он этот огнемет применит без раздумий. Да и без необходимости тоже.
Входную дверь я вырезал. А то она тоже почему-то была заперта. Еще и турель кто-то додумался включить. нет, ну вот это нормально — устанавливать на входе в НИИ пулеметную турель? Хорошо, что там оказался именно я, я пуленепробиваемый. А человека и убить бы могло.
Потом мы прорвались к вертолетной площадке. Я решил, что лучше так, чем возвращаться прежним путем, — там нас всяко ожидают. Хотя у вертолетов нас тоже ожидали — одиннадцать мужиков с автоматами . Я велел Святогневневу держаться за мной, а Щученко — за Святогневневым, сам же пошел вперед, демонстративно сложив руки на груди.
— Сдавайтесь, пожалуйста, — неуверенно попросил паренек с лейтенантскими погонами.
— А то нам велено вас пристрелить.
— Вы знаете, кто я такой? — прохрипел я. — Я яцхен!
— Да мы знаем.
— Не перебивай!!! — взревел я, резко подаваясь вперед. Все остальные сразу подались назад.
— Я яцхен! Мои когти режут сталь, как поролон! Моя шкура выдерживает пулеметную очередь! Зная это, подумайте — есть ли у вас шанс хотя бы ранить меня, прежде чем я превращу вас в кучу фрикаделек?
В качестве демонстрации я быстрым движением срезал стволы сразу у трех автоматов. А лейтенанту срезал козырек на фуражке. Он аж присел, когда у
него перед лицом промелькнула моя семипалая ладошка. Выстрелить никто не успел — когда яцхен движется, он движется быстро.
Нет, конечно, я никого не убил и даже не ранил. Я так то не беспредельщик, без крайней необходимости никого когтем не трону. Тем более теперь, когда меня
в монахи постригли. фигурально выражаясь, конечно. Дедушка Торквемада наказал мне быть кротким, смиренным и вообще всегда поступать так, как поступил бы он. Ну я так и делаю. Я ведь добрый человек яцхен.
Отобрав у охраны автоматы и покидав их в ближайший сугроб, я забрался в вертолет, где уже сидели мои кореша. И вот тут я запоздало сообразил, что в моем плане есть слабое место. Я же вертолет-то водить не умею. Святогневнев умеет — собственно, я на него и рассчитывал, — но он сейчас не в форме.
— Лева, вести сможешь? — без особой надежды спросил я.
— С одной левой рукой? — вздохнул Святогневнев. — Попытаться можно, но я.
И тут у вертолета затрещали лопасти. Из пилотского кресла нам показал большой палец Щученко — другой рукой он усиленно дергал какую-то ручку.
