Борис Лапин - Ничьи дети (сборник)
Итак, три сорок пять. Пора.
Лодка мягко вынырнула из люка, oписала длинную петлю и на пределе скорости устремилась к судну. Теперь все решают секунды. Эх, если бы судно… не брыкалось. Но если бы оно не брыкалось, тебе не пришлось бы принимать экстренных мер, друг мой Руно. Однако в том-то и беда, что оно вращается, взбрыкивает, заваливается набок и тем самым в тысячу раз усложняет твою задачу. И уж тут никакой компьютер не поможет — только твоя воля, твоя интуиция, твоя натренированность, точность глаза, твердость рук…
Судно приближалось стремительно и неотвратимо. Казалось, не он несется навстречу кораблю, а «Толчинский» всей своей громадой падает на лодку. Руно знал: подобные иллюзии не редкость в космосе — и все же это впечатляло.
Очень важно, чтобы все получилось. Он обязан любой ценой спасти Ларри Ларка. Впрочем, дело даже не в Церре. В конечном счете Церр — уже вчерашний день, прошлое человечества и, как представителя прошлого, его можно понять и простить. Ведь он любил Аниту. И с нею потерял все. Но там еще стажер, мальчишка, впервые выпорхнувший в космос. Птенцу будет полезно узнать, что такое космическая этика. Да и нельзя допустить, чтобы птенец разуверился в человеке. Не в нём именно — в человеке вообще. Каждый из нас в силах чуточку приблизить будущее, стало быть, обязан приблизить.
Ну что ж, рискнем. Раз… два…
Три! Руно Гай резко принял штурвал на себя. Едва не коснувшись брюхом обшивки судна в месте повреждения, лодка взмыла вверх и прошла в полуметре над «Толчинским».
— Неплохо для первой примерки, — сказал себе Руно, пытаясь сдуть щекочущую струйку пота. — А теперь — к черту Церра, к черту стажера, к черту меня самого! Теперь я имею право думать о Норе. Только о Норе…
Но у него уже почти не оставалось времени думать о Норе. Описав петлю, лодки снова устремилась к судну.
«Так вот, Нора, — думал он азартно, весело и легко, как в лучшие свои годы, — вот что хочу я сказать тебе на прощанье, золотая моя, а ты поразмышляй на досуге. Все идет к тому, что рано или поздно люди станут практически бессмертны. Мы уже сейчас живем вдвое, втрое дольше, чем двести лет назад. И все, что мы делаем — мы делаем для человека, для его блага, для его счастья, для расцвета его талантов и способностей. Но поверь мне, Нора, поверь, голубка: как бы ни любили мы жизнь, мы никогда, слышишь, никогда не будем бегать от смерти и прятаться от нее. Пусть она от нас убегает. Как в той старинной песне: „Смелого пуля боится, смелого штык не берет“.»
Раз…
И тут он вспомнил, что такое штык. Это острый клинок на военном ружье. Еще в двадцатом веке люди кололи друг друга этим штыком. Насмерть. Трудно представить: государства посылали миллионы людей, чтобы они кололи друг друга штыками! Это называлось — война…
Два…
«Но и тогда, Нора, уже тогда штык не брал смелого. И пуля боялась! И так будет всегда, покуда человек останется человеком».
Три!
Его ослепило, сплющило и, закрутив штопором, отшвырнуло прочь.
13
— Он сумасшедший! — закричал Мелин. — Он пошел на таран!
Бентхауз сел, спрятав лицо в ладони, Другоевич хрустнул пальцами и отвернулся. Только Церр, казалось, был удовлетворен: разве он не предсказывал?..
— Ха, струсил! — возликовал Мелин. — В последний момент струсил и свернул. А я-то перед ним преклонялся! По-моему, коллега Церр прав, лучше нам трогать отсюда, он явно не в своем уме.
— Зубами… — пробормотал Ларк, не открывая глаз. — Он хочет зубами…
Бентхауз поднес ему воды.
— Выпейте, Ларри. Не пьет. Бредит.
— Я не брежу. Ты понимаешь, Другоевич, что он хочет? Понимаешь?
— Да, капитан. Сейчас он зайдет снова. Я обязан воспрепятствовать этому. Черт с ним, с риском — включаю все двигатели. Он же убьет себя!
Ларри помотал головой:
— Поздно.
— Это опасно, капитан? — схватил его за руку Мелин. Ларри Ларк не шевельнулся. — Скажите, Другоевич, это опасно?
— Очень, — усмехнулся бортинженер.
— Он хочет убить нас, да? Это он мстит вам, Церр. Не надо было называть ваше имя. Но, может, еще не поздно… если включить двигатели?
— Не мечитесь, юноша! — не глядя в глаза, обратился к нему Церр. — Стоит ли так дрожать за свою жизнь? Это опасно не для нас — для него.
«Толчинского» подбросило, потом послышался скрежет, будто по корпусу провели гигантской пилой. Когда на экране появилось изображение, на несколько, секунд сбитое ударом, от борта судна плавно отваливался изуродованный, с рваными краями обшивки двигатель. Из срезанной трубы плазмопровода хлестало пламя, но уже не вбок, а почти точно назад. Лодки нигде не было видно.
Они долго не могли прийти в себя. Вдруг Бентхауз испуганно вскрикнул: стена, на которой он сидел как на полу, постепенно снова превращалась в стену.
— Соломоново… решение, — уголком рта улыбнулся Ларри Ларк.
— Вот и все, вот и нет двигателя, — устало проговорил Другоевич. — А реактор гонит в него плазму, как ни в чем не бывало. Что ж, Руно Гай и это предусмотрел: люк остался закрытым, значит, нам остается одно — идти навстречу спасателю.
— А как же… бакенщик? Что с ним? Может… нужна помощь?
Церр не дождался ответа. Его тревожные вопросы повисли в воздухе — и растаяли.
— Включите радио! — хрипло приказал Ларри Ларк.
— Вы забыли, капитан, — повреждена антенна.
— Антенна в порядке. Включите.
— Да его и не выключал никто.
— Тогда плохо.
Голос Бентхауза дрогнул:
— Что вы имеете в виду, Ларри?
— А я категорически протестую! — фальцетом выкрикнул Церр. — И как врач, и как человек! Мы не имеем права уходить, пока не выясним…
— Браво, Церр!
Было похоже, капитан взбодрился. То ли потому, что изматывающие толчки прекратились, то ли так подействовал иа него поступок Руно Гая. Зато Бентхауз чувствовал себя прескверно. Он по-прежнему сидел на полу, спрятав лицо п ладони, однако уши его пылали. А Мелин плакал, плакал в открытую, размазывая слезы по лицу.
— Ничего, Мелин, — повернулся к нему Ларри Ларк. — Тебе только двадцать три. Ничего. Урок полезный… и наглядный. И тебе, и нам всем. Может быть, ты еще проникнешься… духом космоса.
— Черт! Вот ч-черт! — раздался в салоне чей-то незнакомый голос. Все оборотились к двери, но там никого не было.
Ларри рванулся, сел и со стоном упал обратно на подушку:
— Ну, что я говорил!
Потом в динамике послышался свист. Задорный, задиристый. На мотив старинной песни «Смелого пуля боится».
— Он жив! — ударил в ладони Церр.
— Другоевич, Другоевич, я Руно Гай. Вы меня слышите? Я Руно Гай.
Другоевич переключил переговорное на салон.
— Да, я вас слышу. Я Другоевич. Как вы там, Руно?
— В порядке. Почти в порядке. Как вы? Я вас не напугал?
— Было немножко. А вы не ранены?
— Я выбил пару зубов, ребята. Или три, еще не сосчитал. Но дело не в этом. Сейчас я заделаю вам трубку, чтоб не барахлила. Пока.
— Руно! Руно! Гай! Что вы делаете?! Там же радиация! Безобразие, он выключился! Черт знает что! Действительно, сумасшедший! Мы и с трубкой могли бы.
— Другоевич! Переносной микрофон! Быстро! — глаза Ларри Ларка обрели прежний стальной блеск. — Ни черта он не выключился, все слышит. Руно, это я, Ларри Ларк. Повторяю, говорит Ларри Ларк. Я вам категорически запрещаю приближаться к плазмопроводу. Я вам приказываю. Не послушает же…
Микрофон упал на простыню. Кажется, сил капитана хватило только на эту тираду — он снова потерял сознание.
— Ничего не слышал, — упавшим голосом подвел итог Другоевич.
На экране было отчетливо видно, как помятая, покореженная лодка подплыла к изрыгающей пламя трубе, медленно, страшно медленно выпустила манипуляторы и, дав полную боковую тягу, — закрутила обрубок плазмопровода.
Голубой хвост плазмы истончился, померк, наконец вовсе иссяк. Другоевич ничком упал на диван и затрясся в бессильном рыдании.
Церр всех по очереди обвел виноватыми собачьими глазами-на него никто не смотрел. И сказал, обращаясь в пустоту:
— Я умолчал на суде. Я сам виноват в ее гибели. Полагается держать племенные экземпляры и часть мальков в изолированном бассейне, а я спешил вырастить их к выставке. Я сам виноват. Как только вернемся на Землю, потребую повторного суда и открою всю правду. А еще… попробую повлиять на Нору…
— Поздно! — в лицо ему выпалил Мелин. — Там, по крайней мере, пятикратное…
— Другоевич! — опять появился в динамике веселый голос Руно. — Порядочек, починил вам трубку. Можете запускать, а на ходу займетесь ремонтом. Сейчас я открою люк. У вас не найдется лишней койки?
Другоевич остался лежать лицом вниз. К переговорному подошел Бентхауз.
— Слушайте, Руно! Какого дьявола вы полезли туда, мы бы и так обошлись. Там же пятикратное превы…
