Антон Твердов - Реквием для хора с оркестром
Видимо, из всего шквала вопросов и восклицаний Гмырь понял только последнюю фразу — поэтому он поднял голову, некоторое время удивленно смотрел на двухголовое страшилище перед собой — и вдруг завыл дурным голосом:
— Скака-а-ал казак чере-е-ез долины-ы-ы… Через широ-о-окия-а-а поля-а-а-а!…
— Когда вступил в преступный сговор с преступником?! — продолжал рычать Гаврилыч. — Почему направил против общества и правительства противообщественные и противоправительственные действия?! Сесть! Встать!!! Молчать! Отвечать, когда с тобой разговаривают!
Гмырь икнул, почесал затылок о батарею и снова запел:
— Зайка моя, я твой тазик… ручка моя, я твой глазик…
— Молчать!!! Отвечать!!! Щас как дам больно!
— Больно… Мне больно! Не унять эту злую-у бо-о-оль!
— Ага! Значит, все-таки решил запираться?! Все-таки решил пойти по кривой дорожке антиобщественной деятельности?!
— На Муромской дорожке-е-е стояли-и-и три сосны-ы-ы…
— Напился, сволочь такая!
— Пей пиво-о-о! Ешь мясо-о!!!
— Прекратить! Чтобы я этого не слышал больше!
— Не слышны-ы в саду-у даже шо-ро-охи-и…
— У-ф-ф… — выдохнули одновременно Эдуард и Гаврилыч, вытирая пол со лбов.
— Хэ, нэ, чэ… шэ, щэ… э, ю, я… — немедленно продолжил Гмырь, — м-мягкий знак, — подумав, добавил он и снова уронил голову на руки.
Эдуард Гаврилыч вскочил со стула и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Паучок-секретарь, отложив перо, разминал пальцы. Эдуард Гаврилыч начал разговаривать сам с собой. Паучок по опыту знал, что это записывать необязательно, тем более что Гаврилыч в разговоре использовал слова, совершенно не предназначенные для записи, а Эдуард оперировал такими понятиями и терминами, которых паучок никогда не слышал и, следовательно, не понимал.
Эдуард Гаврилыч навернул пару кругов по комнате и снова бухнулся на стул.
— Н-да… — глубокомысленно пыхтел Эдуард, — в высшей степени удивительно. За весь допрос ни одного мало-мальски существенного вопроса не выяснили. На каком-то странном воляпюке наш подследственный изъясняется.
— Фуфло гонит, — рычал, подтверждая, Гаврилыч, — и ничего удивительного в том нет. Нажрался, как чушка, вот и несет его, как после регидрона. Врезать бы пару раз по шее — вмиг протрезвел бы…
— Избивать подследственного не позволю! — возмутился Эдуард, но, кинув вдруг взгляд на пустившего теплую сонную слюну Гмыря, добавил нерешительно: — Разве если только чуть-чуть…
— И зуботычина вряд ли поможет, — отвечал Гаврилыч, — по себе знаю — после такой дозы «бухла» его хоть час колоти, все равно ничего не добьешься. У-у, гнида, мать твою так… И так…
— Резюмирую, — морщась, произнес Эдуард, — перенести допрос подследственного на… пока он не протрезвеет. А теперь — в камеру его!
— Ни хрена! — запротестовал Гаврилыч. — В камеру! Чтобы он там на нарах отдохнул? Пускай тут повисит на батарее! И поймет, что мы здесь не чаи с ним распивать собираемся…
— Предложение не лишено смысла, — заметил Эдуард, — конечно, это антигуманно, но разумная доля пристрастности не повредит. Итак, на сотню-другую сглотов оставляем подследственного одного.
Понятливый секретарь тут же поднялся и, ловко семеня всеми своими ножками, укатил за дверь. Эдуард Гаврилыч вышел следом. Железный замок в двери скрипнул. Несколько минут полная тишина стояла в камере. Потом стул, на котором только что сидел Эдуард Гаврилыч, жалобно заскрипел, будто все еще ощущая на себе тяжесть ифрита. Скрип раздавался все громче — и в нем, кажется, послышалось что-то осмысленное. Затем стул пошатнулся и опрокинулся на спинку, издав вместо ожидаемого грохота глухой звук, какой бывает при падении тела. Впрочем, это телом уже и было — то, что еще пару секунд назад выглядело как обыкновенный деревянный стул.
Билл Контрр, в совершенстве познавший искусство конспирации, сбросил с себя маскировочный костюм стула и выпрямился.
— Мазафака, — с неподражаемым оксфордским акцентом проговорил он, растирая себе шею, — это надо же как не повезло. Чертов ифрит! Сидел прямо на моем ухе, так что я ни хрена не слышал. А ведь собрался весь допрос подслушать…
Билл Контрр крадучись прошелся по комнате. Подкрался к Гмырю и внимательно посмотрел тому прямо в лицо. Гмырь открыл один глаз, икнул и сказал:
— К едр-р-рене фене…
Билл содрогнулся. Это же странное словосочетание он слышал за несколько секунд до своей смерти — от председателя совхоза «Красный истребитель» Прокофьева. Нервно потирая мгновенно вспотевшие руки, Билл Контрр отошел в сторону.
— Мазафака, — повторил он и вдруг заметил протокол допроса, забытый секретарем на столе.
— Грейт! — обрадовался Билл, от избытка чувств переходя с языка, общего для всех загробных жителей, на родной, — итс вандерфул!
Он схватил листок в руки и погрузился в чтение. Но уже через несколько секунд на лице его появилось выражение чрезвычайного изумления. Билл почесал в затылке и проговорил негромко:
— Что за дрянь?.. Ить-ить-ить, — прочитал он вслух, — ить-ить твою мать… Ах-х-х… Бу-бу-бу… Скакал казак через долины… Зайка моя… На Муромской дорожке… Пей пиво, ешь мясо… Не слышны в саду даже шорохи… У, ф, х, ц, ч, ш, щ… э, ю, я… Ничего не понимаю… Что за загадочные письмена?
Билл положил протокол допроса обратно на стол и глубоко задумался. Думал он довольно долго — и вдруг догадка озарила его:
— Шифр! — проговорил он, улыбаясь. — Самый настоящий шифр! Как это я раньше не подумал о подобном методе сокрытия сведений! Значит, этот бывший участковый догадался, что правительство направило на поиски преступника сыщика — то есть меня, — и решил, так сказать, не делить лавры, а самостоятельно изловить Вознесенского и получить повышение… Зашифровал все сведения! Протокол допроса… Вот почему он так безбоязненно оставляет бумаги в этой комнате. То, что я поначалу принял за беспечность, оказалось хитрым приемом. Таким образом он, предугадывая здесь мое появление, хочет сбить меня со следа! Но ничего у него не выйдет!
Проговорив все это, Билл запустил руку в карман и вытащил большую клизму, в которой что-то бултыхалось. С хитрой улыбкой на лице и клизмой в руке он приблизился к бесчувственному Гмырю и улыбнулся.
— А я и сам узнаю все, что мне нужно, — прошептал Билл. — Одна доза моего фирменного раствора — и арестованный выдаст мне подробности дела. Более того, эти подробности будут сыпаться из него, как из дырявого мешка. И очень просто…
Однако, против ожидания Билла, процедура оказалась очень не простой. Гмырь, конечно, не мог понять, что собирается с ним сделать этот странный человек с клизмой в руке, но сопротивлялся Биллу изо всех сил, очевидно, из-за врожденного чувства противоречия, которое и привело его когда-то па путь организованной преступности. Наконец с невероятными усилиями сыщику удалось перевернуть Гмыря задницей кверху и стащить штаны.
— А теперь… — прохрипел Билл, поднимая над головой клизму, как торжествующий убийца — нож для последнего удара, — приступим…
Ухнув, сыщик с размаху всадил клизму точно в цель и тут же обеими руками сдавил резиновую грушу. Раствор, клокоча, ушел в недра тела Гмыря.
— Три сглота, — проговорил, ухмыляясь, Билл Контрр, — всего три сглота… Раз!
Гмырь икнул. Билл Контрр ждал, склонив голову.
— Два! — слыша все возрастающее бурчание в животе своей жертвы, прошептал сыщик.
Гмырь икнул много громче прежнего.
— Три! — почти выкрикнул Билл.
И тут началось.
Правда, началось не совсем так, как ожидал Билл Контрр. Очевидно, из-за перенасыщения мертвого организма Гмыря «бухлом» раствор стал действовать не по запланированной программе. Некоторое время Билл ждал, пока Гмырь заговорит, но так и не дождался. Гмырь молчал. Губы его были плотно сдвинуты. Полная тишина стояла в комнате, а потом до помятых массивным седалищем ифрита ушей сыщика донесся странный гул. Билл прислушался и довольно быстро определил источник шума — торчащая кверху задница Гмыря, в которой все еще торчала клизма, гудела теперь так сильно, что заставляла вибрировать все большое гмыревское тело.
— Что за дела? — нахмурился Билл и, потянув, вытащил клизму.
Тотчас струя серо-бурой жидкости сбила его с ног. Билл шлепнулся на пол, но тут же вскочил. Струя быстро иссякла, и вместо нее из заднепроходного отверстия несчастного бесчувственного Гмыря заструились целые водопады слов, предложений, словосочетаний и междометий.
Забыв о том, что он с ног до головы окачен вонючей какой-то гадостью, Билл жадно слушал заднепроходные звуки, одновременно записывая их на портативный шпионский диктофон.
Монолог гмыревской задницы длился довольно долго. За это время Билл успел узнать мельчайшие подробности детства, отрочества и юности своей жертвы, а также яркие, эмоционально окрашенные характеристики всех следователей, оперуполномоченных и надзирателей, встреченных Гмырем на долгом и трудном его жизненном пути. Когда речь зашла о периоде загробного существования Гмыря, Билл уже порядком устал от бесконечных деталей — к тому же в его портативном диктофоне закончилась пленка. Все это настолько утомило сыщика, что он находился уже в полуобморочном состоянии, когда до пего донеслись слова:
