Андрей Белянин - Верните вора!

Счастливый торговец, уносимый двумя запыхавшимися «ханум» в паранджах, не умолкал ни на минуту. Сомневающиеся стражники вновь изъявили нездоровый интерес к его последним словам…

— Ой, не так быстро, вы совсем пережали мне локти, и я уже чувствую замедление циркуляции крови. Не надо волноваться, мы сторгуемся, каждый предмет имеет свою цену, но вам я уступлю. Но только вам и один раз, иначе меня ждёт разорение, потому что покойная жена вечно пилила меня: «Забар, ты глупый поц и опять торгуешь себе в убыток!» Мир её праху… Но что поделаешь, когда я вижу, что такие чудесные женщины изо всех сил нуждаются в масле иланг-иланг. А чего мы остановились?

— Ты ребе Забар? — тяжело дыша, спросила высокая ханум.

— Ну да, иногда меня называют и так. Но чаще просто Забар-аптекарь или Забар — знаток трав и ароматов, или Забар-парфюмер, или…

— Ходжа, линяем от него, я читал Зюскинда!

— Но, Лёва-джан, нам нужен этот человек. — Низенькая ханум ловко сменила направление, втолкнув жертву в маленький проулок. Разговор был короток и конкретен.

— Ладно, колись, ботаник, это ты три дня назад продал другому юному медику (через букву «п») волшебное снадобье, превращающее человека в осла?

— Я?! Ой, нет, — юля, замотал пейсами торговец маслом. — Во-первых, я об этом ничего не знаю. Во-вторых, он сам это украл. В-третьих, где доказательства? И пусть меня судит суд нашего квартала, антисемиты проклятые!

— Это он, — с рыком признал домулло. — Где твой дом, ибо мы имеем к тебе важнейшее дело?

— Какое?

— То, за которое всем нам будет уплачено звонкими таньга, — бесстыдно соврал герой народных анекдотов. — Примерно по тысяче таньга на брата! Бешеные деньги, между прочим. А теперь пойдём к вам домой и…

— Таки всего тысяча? Ой вей! Это же несерьёзно. — Ребе Забар мигом сменил тон и внёс конструктивное предложение: — А давайте вы угостите меня кое-чем в одном хорошем заведении и мы побеседуем о двух тысячах таньга только мне, а вам по пятьсот?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Мы будем распевать странные песни, будем танцевать странные танцы, мы будем рисовать странные знаки, там, где цветут маки-и!

Лев и Ходжа страдальчески переглянулись, но выбора не было. Устраивать допрос с пристрастием в еврейском квартале — это нарваться сразу на два обвинения: в антисемитизме и феминизме одновременно. А оно никогда никому не надо.

Хитрый торговец поддельными эфирными маслами указал длинным носом в нужную сторону. Не так далеко, слева по улице, виднелась вывеска маленького кошерного кабачка «У Юдифи». Спустившись вниз по стёртым каменным ступенькам, друзья оказались в небольшом вонючем полуподвальном помещении с резким запахом лука, подгорелого теста и дешёвого винца.

На стене красовались провокационные лозунги: «Бей филистимлян, спасай Израиль!», «Ты — гой Евсеев, а я внук Моисеев!», «Арабы — вон из сектора Газа!» и просто «Сектор Газа», что вызвало у бывшего москвича плохо контролируемый всплеск ностальгии. Но, прежде чем он припомнил бессмертные строки: «Привет, ребята, добрый день! Послушайте нашу дребедень», ушлый еврей церемонно усадил парочку за самый дальний из трёх столов.

— Лучшую мацу и худшую водку! — громко потребовал он. — Гулять так гулять, всё равно не я плачу!

Лев выдохнул через нос так, что едва не прорвал чёрную сетку паранджи.

— Слышь, ты, Буратино, не наглей! Официант! Да, я к тебе обращаюсь, и нечего делать такое лицо, словно с тобой неодушевлённый предмет разговаривает. Живо сюда всё, что хотел наш новый друг. А к тому в придачу лично мне — рёбрышки на гриле, шурпу с бараниной, говяжью вырезку, полкило пахлавы, орешки в меду, зелёный чай с чабрецом и варенье из айвы. Ходжа?

— Люля-кебаб, лепёшки и бастурму, — скромно дополнил Насреддин, поняв, что и далее скрывать свою половую принадлежность уже бессмысленно. — Только вместо чая холодный айран.

— Клянусь фиговым листком праотца Адама, вы таки действительно при деньгах! Тогда мне ещё, пожалуй…

— Фигу, — жёстко хлопнул ладонью по столу Оболенский. — Пока не сожрёшь мацу и не выхлестаешь водку, ничего не получишь.

— Ясно. Понял. Бизнес превыше всего.

— Вот именно. А теперь к делу, почтеннейший… Разговор задался с самого начала. Разбитной еврей, успешно занимавшийся по жизни всеми аферами, какими только было можно, не стал корчить из себя человека высоких принципов. Разумеется, он прекрасно понимал, кто такой Ходжа, и уж стопроцентно был наслышан о Льве Оболенском, как и о сумме награды, выставленной за их головы. Но любой умный человек понимает, что лучше заработать рубль и быть живым, чем десять, но тебя убьют. Одного взгляда на пудовые кулаки Багдадского вора было достаточно, чтобы крикам «стража, стража!» предпочесть линию конструктивного диалога.

— Ах, вы хотите знать за того мелкого юношу, что спёр у меня зелье, превращающее в животное? Так я его знаю, ибо этот поц имеет наглость ухаживать за моей дочерью! А вот дочка у меня, смею сказать, умница и красавица, я уже молчу, что она играет на скрипке с трёх лет, так шо просто вай мэй! В смысле ой вей! То есть я с неё горжусь и не намерен выдавать за каждого голодранца, хоть им только этого и хочется. А что при этом чувствую я как папа, их не волнует. Выпьем за детей!

Дальше было выяснено, что ребе Забар, как человек без специального образования, ничего, по сути, и не умеет. То есть да, тот молодой ростовщик действительно стащил у него какую-то старую склянку с остатками волшебного порошка, который ребе непонятно как сам получил в «наследство» с прошлого места работы в Великобритании. А ведь только-только наклёвывалась хорошая сделка с неким чёрным шейхом, сулящим немалые деньги, и, главное, он брал бы на вес, а значит, в порошок можно было добавить песку, соли и пару камушков…

— Да чтоб мне, как старому Ною, по гроб жизни таскать на своём горбу корабельные доски и, приглашая каждой твари по паре, следить, чтоб их не стало уже трое, молчу о кроликах и крысах… Я всегда говорил своей любимой дочке: «Солнце моё, у нас, евреев, родство передаётся через женщину. Поэтому десять раз подумай, а потом всё равно откажи этому бесчестному ханыге, что называет себя ростовщиком, а сам тырит у меня мелкие вещи, думая, что я уже настолько ослаб глазами и ничего не вижу. Я устал подкладывать ему кошачий помёт в обувь! Пусть думает, что мой кот тоже его не любит…»

— Получается, что парнишка решил попользоваться вашими химикатами по собственному усмотрению, — дедуктивно вывел бывший помощник прокурора. — Сам связался с Хайям-Каром, сам получил от него первое задание, как-то проник во дворец… — С помощью визиря, — вставил домулло. — Иначе бы мог ждать приёма эмира месяц. Его целью изначально был не ты.

— А вот это уже домыслы. Возможно, парень шёл именно на главу государства, а наше присутствие было лишь идеальным поводом предстать перед Сулейманом аль-Маруфом и…

— Таки какое вы сейчас протянули глубокомысленное «и»… — Быстро пьянеющий старый еврей пустил умилённую слезу. — А что оно значит? Неужели тот нехороший хлыщ, чтоб у него в Пурим болела печень и над ним смеялись, не тока спёр мой волшебный порошок, но и уже где-то его использовал? Да ещё забесплатно?!

Лев и Ходжа мрачно кивнули и долили дедушке.

Выходила патовая ситуация. На первый взгляд опять во всём виноваты евреи. Это уже традиционно и крайне удобно вписывается в любую концепцию захвата власти. Причём казнить надо не исполнителя, а «технический центр» заговора — того самого ребе Забара, что честно пил с ними маленькими глотками тёплую водку и старательно давился подгоревшей мацой.

Сумрачная фигура шейха Хайям-Кара как бы пребывала на втором плане. Он далеко, использует совсем иные методы, и призвать его к ответу за превращение эмира в осла очень маловероятно. Не говоря уже о том, что даже сам факт этого деяния держался в жуткой тайне. Но шила в мешке не утаишь. Пришлось всё рассказать…

— Ой вей! А вы таки нелогично во всём подозревали меня? Ну конечно, на кого возложить все грехи, кроме как на бедного старого еврея. Но истина должна торжествовать, и, если вы поможете мне, я, клянусь мамой, помогу вам! В конце концов, что такое две тысячи таньга, раз я готов привести вас к тому румяному мерзавцу, что охмурял мою невинную дочь, как Иаков Рахиль!

— Не слишком ли велика твоя цена, о почтеннейший? — уточнил домулло, снимая паранджу, дабы хоть теперь поесть спокойно. — Вряд ли хоть кто-то в еврейском квартале не знает того бедного юношу, которого сначала ограбил голубоглазый громила, потом побила городская стража, а когда он пошёл в поисках справедливости к самому эмиру, то и там всё сложилось не самым лучшим образом…