Андрей Курков - Пуля нашла героя

Возле Белорусского вокзала процессия сделала круг и тронулась в обратном направлении.

К Кремлю подошли около часа. Там, под Кремлевской стеной, стоял военный оркестр.

Военный тягач остановился слева от Мавзолея.

Левитан вдруг замолчал. В городе стало до ужаса тихо. И вот в эту напряженную тишину врезался многократный стук сапог о булыжник площади: траурным маршем прошли мимо лафета курсанты Московского ракетного училища.

Добрынин осторожно оглянулся по сторонам и незаметно подсунул правую руку под левую, уже онемевшую. Подсунул и перехватил доску.

Тем временем, после траурного марша, люди в черных костюмах, все статные, почти двухметрового роста, сняли гроб с лафета и опустили его на траву.

Внезапно подул ветерок, и в воздухе приятно запахло горелой листвой, запахло поздней осенью.

Добрынин чувствовал себя удивительно уставшим. Взгляд его не отрывался от Кремлевских башенных часов.

Заиграл военный оркестр, и сразу стало как-то веселее, несмотря на мрачность звучавшей музыки.

Добрынин увидел, как люди в черных костюмах закрыли гроб крышкой, подсунули под гроб толстые веревки, подняли, перенесли чуть ближе к стене, где между двумя елками была выкопана могила, и стали осторожно, медленно опускать его вниз.

Из-за елок показалось множество людей в таких же черных костюмах, но эти люди были среднего роста и все худые, словно родственники.

— ЦК! — наклонившись к народному контролеру, шепнул Волчанов, указав на них взглядом.

Кто-то поднес к куче выкопанной земли несколько лопат.

Люди из ЦК приблизились, каждый брал лопату земли и бросал в могилу, потом отходил за елки. Это все длилось удивительно долго. Уже над могилой вырос желтоватый песочно-земляной холмик, а люди из ЦК все подходили и соскребали с травяной поверхности какую-то земляную осыпь — лишь бы бросить еще немного на могильный холм. Оставалось, должно быть, еще человек пять в этой странной очереди, когда стало ясно, что больше соскребать с травы нечего. И тут, к удивлению Добрынина, появился на мгновение у могилы человек с ведром, полным земли. Он высыпал землю и тут же юркнул за деревья, а оставшиеся пять членов ЦК закончили свою миссию, перебросив землю на могильный холм.

— Ну все, сейчас кончится, — прошептал Волчанов уставшим голосом.

Траурная колонна с венками действительно зашевелилась и поползла к могиле, но, пройдя мимо нее, задержалась у самой Кремлевской стены.

И тут Добрынин увидел, что венки выстраивают на земле прямо под стеной.

Минуты через три Волчанов и Добрынин прислонили к стене свой венок и пошли по узенькой тропинке к следующим воротам.

Когда зашли в Кремль, Волчанов с облегчением вздохнул.

— Ну что, хочешь на поминки? — он посмотрел на Добрынина.

Павел пожал плечами.

— Давай лучше в буфете посидим, — сказал Волчанов. — Помянем его сами. Я этих официальных поминок не выношу… — Тут Волчанов перешел на шепот. — Завели тут новый порядок. Представляешь, каждый член ЦК речь об умершем говорит… Да еще не короткую, как раньше было… — И тут генерал развел руками. — Ты бы их послушал! Они, кто бы ни умер здесь, и орлом его назовут, и медведем, и богатырем, ушедшим в другую страну… Чудно! Оно сначала и интересно было, все думал — кто им эти речи пишет, но теперь все так приелось, ведь одно и то же каждый раз, одно и то же…

— Ну, давай в буфет, — согласился Добрынин. В буфете второго этажа никого не было. Буфетчик даже удивился, увидев их. Видно, думал, что все на поминки пойдут в Георгиевский зал.

— По двести водки, — заказывал Волчанов. — Два салата из капусты, бутерброды с салом, шесть штук, и бутылку лимонада…

Сели за столик у окна.

— Ну что, помянем? — Волчанов взял в руки стакан.

Помянули. Закусили бутербродами с салом. Волчанов сходил, взял еще водки, но уже по сто.

— Жалко старика, — просипел, держа стакан в руке, Волчанов. — Надо будет его жену из тюрьмы выпустить… Нехорошо, даже на похороны не попала…

— А чего она в тюрьме? — удивился Добрынин, и тут вспомнил он, что сам Тверин ему как-то об этом говорил, но ведь это было давно!

— Да по глупости, я уже не помню, чего она села… Старик так переживал все время, я ему уже сколько раз говорил — подпиши амнистию, и пусть она выйдет — никто, говорил, и не подумает, что ты ради своей жены амнистию объявил. А он: «Никто не подумает, но я ведь коммунист, как я потом на себя в зеркало смотреть буду, даже если никто и не узнает!» Упертый был, как… — и тут Волчанов не договорил, вспомнив, должно быть, что о покойниках плохо не говорят.

— Да, — Добрынин кивнул. — Надо выпустить…

— Теперь уж выпустят без всякой амнистии. Мне и так кажется, что она лишнего пересидела, но сам понимаешь, сначала война, потом восстановление… никому до нее дела не было… Сейчас посидим, а потом я тебе одну штуку покажу. Сюрприз, так сказать…

И Волчанов посмотрел вдруг на друга с хитрецой во взгляде.

— Тебе понравится, — добавил он.

Добрынин ел салат и думал о справедливости. Возникло в нем в этот момент сомнение в том, что справедливость в основном существует. Думал он о том, что и сам не был на похоронах Маняши, и даже не знал о ее смерти. Думал о жене Тверина, тоже не приехавшей из тюрьмы на похороны мужа. Понимал Добрынин, что неправильно это. Понимал и поэтому сомневался.

— Ты чего? — спросил Волчанов. — Еще, может, по сто, да и пойдем?

Добрынин кивнул.

Выпили еще по сто. В этот раз за здравие всех живых родственников. Настроение из-за этого тоста у Добрынина улучшилось, подумал он о своей дочери Дарье, живущей теперь со своей семьей в Киеве.

— Ты мне адрес ее дашь? — спросил он Волчанова. Волчанов сразу понял, о ком его друг спрашивает.

— Ладно, дам, — пообещал он.

Подошел к ним вдруг буфетчик, улыбаясь наклонился, прошептал что-то на ухо Волчанову. Генерал тоже улыбнулся.

— Давай два! — сказал он.

Буфетчик ушел в подсобку и через минуту вынес оттуда два бумажных килограммовых пакета желтых спелых груш.

— Пошли! — скомандовал Волчанов народному контролеру.

Сели в кабинете за стол.

— Я груши страшно люблю, — признался Волчанов. — С самого детства. Сколько я, помню, их ел. До отвала! Ну давай, наедимся от души!

Добрынин особых чувств к грушам не питал, но решил друга поддержать. И даже понравилось это Добрынину, не сами груши, а то, что ели они фрукты молча, а значит, была у народного контролера возможность думать о жизни.

Минут двадцать они ели груши, пока не наелись досыта. Лежала теперь на столе одна-единственная желтобокая Бэра, но ни у Волчанова, ни у Добрынина не было ни сил есть, ни желания.

Добрынин чувствовал шевеление в животе и боялся, как бы его не стошнило после такого количества фруктов.

Волчанов икнул, отвернулся. Посмотрел на телефон. Рука его медленно сняла трубку. Набрал номер.

— Пост? — спросил он. — Кто? Это ты вчера вечером на посту был? Нет? А кто? Сержант Павлюк? Ты разыщи его мне, и пусть сейчас же придет сюда! Ясно?

Положил трубку и снова икнул.

Минуты через две в дверь постучали., Зашел тот вчерашний милиционер, который приносил вещмешок. Испуганно посмотрел на Добрынина, потом доложился Волчанову: «Сержант Павлюк по вашему приказанию прибыл!» — Ты вот что, — заговорил неожиданно мягко генерал Волчанов. — Ты эту грушу возьми, — он показал на спелую Бэру указательным пальцем правой руки. — Я там на тебя вечером вчера по телефону накричал… Ты ничего такого не думай, я на всех кричу. Не обижаешься?

— Никак нет!рявкнул сержант Павлюк.

— Ну хорошо. Бери грушу и иди!

Когда милиционер ушел, Волчанов поднялся из-за стола, достал из шкафа военную форму и переоделся.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — сказал он с устало-довольной улыбкой на лице. — Помнишь, я тебе сюрприз обещал?

В Кремле было тихо и безлюдно. Ранний осенний вечер сгущал сумерки, и уже вылупились из потемневшего неба некоторые звезды.

После такого громкого, заполненного классической музыкой и скорбным голосом Левитана дня вечерняя тишина казалась какой-то нездешней, словно и не по Кремлю шли они, а по дикому, отдаленному от человеческого жилья лесу.

— Эти, на поминках, еще, наверно, выступают, никто и стопки не выпьет… О, уже почти пришли!

Впереди среди синих кремлевских елок показался невзрачный одноэтажный домик-сторожка. Краска с деревянной двери облупилась, окна были забиты фанерой.

Добрынин удивленно оглянулся на Волчанова, но тот только усмехнулся в очередной раз. Потом достал из кармана кителя ключ, открыл двери.

Вошли. Домик оказался вовсе и не домиком, а входом в подвал: сразу за облупленной дверью начинались аккуратные бетонные ступеньки вниз, и оттуда, из еще не видимого низа, шел непривычный восходящий свет, заставлявший каждую нижнюю ступеньку отбрасывать тень на внутренней стороне двери и потолке. Странное ощущение возникло в Добрынине, словно была это не реальность, а сон.