Ярослав Веров - Третья концепция равновесия

— Да дливов шесть, как не бузили, — с готовностью подтвердил Цыц.

— А что, дружище Цыц, — повернулся Кеша к тому, — имеет право труженик-техник по окончании тяжкого пука на полноценную прочуханку, а?

— Об чем речь, Луц, — поддержал разговор Цыц, — полноценная прочуханка — главное в нашем деле, когда дела закончены.

— Да-а. Приходишь, понимаешь, в культурное заведение, восходом Сверхновой, понимаешь, насладиться, за любимым, понимаешь, столиком, а тут тебе никакого покоя.

— А покой мы уважаем и поддерживаем, — развязно поддакнул один из дружбанов, издеваясь над официальными принципами КСУ.

И без лишних слов, тем же боевым порядком, колонна двинула в направлении поруганного столика.

— А позвольте поинтересоваться, мужики, — без предисловий начал Лукреций, — если, конечно, не в обиду, вы отдаете себе отчет относительно этого стола?

Сборище южных никак не отреагировало на спокойную разумную речь Техника. Парни с юга, как у себя на исторической родине, произносили невнятные спичи, производили ритуальные чавки вкупе со сморками и всплювами. Ни на шаг не отпускали от себя официеток. Нестройно подвывали коллектору и требовали от него немедленного исполнения своих национальных гимнов, потрясая увесистыми пачками кредитов. В общем-то равнодушный к наличности коллектор ловил общее настроение эмоционально активной массы и исполнял одновременно дюжину гимнов, в купе с популярным южным романсом «Где же ты мое, е-мое».

Лукреций выдержал четко рассчитанную паузу перешел ко второй фазе разворота, известной среди завсегдатаев как «ну ты, кажется, не въезжаешь». По знаку Лукреция один из дружбанов прыгнул и оказался на столе. Остальные трое, включая Лукреция, заняли углы равностороннего треугольника вокруг сборища. Коллектор, как обычно в подобных случаях, трусливо притих, изготовясь к исполнению «Победной Песни».

Один из южных с интересом уставился на наглеца и извлек из-за пазухи пачку денег.

— Танцуй, дарагой! — воскликнул он с гортанным пришелептыванием. — Бруздинку!

Дружбан на столике слегка опешил и даже протянул хваталку за кредитами, но его опередили. Цыц спокойно сгреб со стола пачку, неторопливо взвесил в передней и нарочито удивленно повернулся к южанину:

— Как? И это все? За лихой танец этого не достаточно.

— Сколко? — полез в нагрудный рет южанин.

— Ну, много.

— Столко? — и южанин вывалил еще пачку, на вид втрое тяжелее предыдущей, и протянул половину. Цыц сгреб деньги, немного подумал и, потянувшись, забрал остальное. Еще немного подумал и, глядя прямо в выпуклые роговые гляделки южанина, проникновенно произнес, адресуясь к Лукрецию:

— По-моему, он нас не уважает.

— Мне тоже так кажется, — согласно покивал головой Лукреций.

Главного это озадачило.

— Зачем нэ уважает? — начал обижаться он. Остальные южане принялись озираться и совершать темпераментные движения. Зашикали, зацокали и загундосили, обильно смачивая пол вонючими всплювами.

— Видите ли, уважаемые, — якобы сбавил обороты Лукреций, — перед вами один из четырех лучших Танцоров Галактики. За один Протяг он зарабатывает втрое больше, чем вы можете заплатить. — Южные сочувственно закивали. — Но мы не жадные. А ну, Бац, покажи им первое коленце!

И самый бурый южанин принял на себя первый заряд. Траектория отнесла его к Цыцу. Тот через второго дружбана переслал его Лукрецию. Ну а тот уж рассеял его своим коронным «винтом».

К чести южан, они пришли в себя быстро, но не настолько, чтобы дать достойный отпор.

Троих Лукреций рассеял по касательной. Один застрял в стойке бара, другой беспомощно барахтался среди радужных пузырей коллектора, который с музыкальными охами выдувал его на периферию, еще один, застряв в проломе стены, обреченно созерцал вечерний восход Сверхновой. За любимым столиком Лукреция стало заметно просторнее…

Далее последовала третья фаза разворота. А там и триумфальный блюм, релаксация напряжений. И наконец — «Победная Песнь»…

Е-мое, я вроде даже пьяный. И кулаки приятно ноют. И движение в крови на уровне. Ух, оттянулся-то как! «Во Луц, вот это оно самое. Ради такого и трудимся. И оскорбления терпим. Ты ведь уже слыхал, что нас мыслюганами величают. Это нас-то — Рыцарей Чистого, заметь, Разума». «Ну хорош, Цыц, что ты занудил, в самом деле. Давай углубимся в воспоминания девяносто шестой мыслеформы, мы же как раз наметили на сейчас». «Ты как, Луц, с нами, решился?»

А чего там. Раз остается только мыслить и вспоминать, так будем это делать с размахом. Только очень уж непривычно. Да чего там. Поехали, мои мысли — мои скакуны.

Шел год 385-й Второй Фазы Великого Откровения. Малоизвестный учитель математики Зяма Жердочкин, преподававший среди негуманоидных формаций, подвернул себе ногу, причем на ровном месте и среди бела дня.

Вынужденная прикованность к постели не прошла даром для него и, как выяснилось позднее, для всего человечества.

Умученный бездельем, Зяма взял чистый лист бумаги, оставшийся еще от предков и по наследству передававшийся от отца к сыну по мужской линии семьи Жердочкиных, и мучительно задумался.

— О предки, предки, кто вы? — вырвалось из него сакраментальное.

И это вырывалось из него многажды, буквально весь день. Вот до какой хандры довел себя человек.

Вечером Зяма накатил сто пятьдесят коньячку, и ноющая боль в ноге временно отступила. Но это, честно сказать, уже мало волновало Зяму. Что-то болезненное было связано с предками.

А ночью Зяму посетили мысли. Первая посетившая мысль была такова:

«Является ли реальность нашего бытия единственной? Нельзя ли предположить субстанциональную вариантность мироздания?»

Поскольку Зяма был математиком, то в сонную голову полезли аналогии из мира чисел, в том числе, мнимых.

Вторая мысль сформулировалась следующим образом:

«Если есть реальность объективная — должна быть и мнимая. Любопытно».

Через лет, эдак, несколько Зяма исчез. Одни говорили — умер, другие — погиб. Но обнаружились и третьи. Эти таинственно помалкивали.

И вот еще через лет, эдак, несколько десятков, на никому не известной планетке был построен монастырь. Конфессионалы назвали это сооружение Отстоем. Потому что именно Отстоем оно и было.

Суть учения конфессионалов-зямаистов сводилась кратко к следующему:

1 — Человек по природе своей несовершенен.

2 — Несовершенен потому, что объективная реальность в которую он погружен с рождения не позволяет достичь совершенства.

3 — Но существует Мнимый Мир — Мир Чистой Мысли.

4 — Чистота Мнимого Мира заключается в том, что в нем нет Единого Довлеющего Разума, нет диктата.

5 — Мнимый Мир доступен всякому Жаждущему Приобщения.

6 — Но Приобщиться может только тот, кто отточит свой разум длительными мыслесозерцаниями и отрешением от привязанности к объективному, тот, кто осознает в себе неизбежность Перехода.

Вот так и возник Отстой. Правда, вскоре среди зямаистов возникли распри и брожения. Со временем Отстой стали покидать (тогда его можно было покинуть обычным способом) наиболее могучие в интеллектуальном отношении индивиды, сея этим сомнения среди неофитов. За могучими норовили потянуться и прочие. Можно, конечно, объяснить это неким вполне понятным страхом перед необратимостью Перехода, со страху, мол, могучие интеллекты и пустились сочинять нелепые сложноумные схемы, запугивающие даже их самих, не говоря о прочих, что послабже мыслью.

Естественно, появился некто, именовавший себя Пророком, хотя, по идее, пророчествовать было никак не возможно, ведь из Мнимой Реальности никто никогда не возвращался, и сигналов оттуда не поступало. Да и как бы они могли выглядеть, эти сигналы? Энергичный Пророк, обладавший немалым организаторским талантом вкупе с ощутимой туманностью мысли, смог таки организовать наиболее примитивных Приобщающихся на почве страха, в том смысле, что того нельзя, этого не смей, иначе, сам понимаешь, быть беде.

Так и превратился Отстой в отстойник с односторонним движением. А после гибели гуманоидов и вовсе в тривиальную тюрягу. Негуманоиды же выяснили, что зямаизм не имеет никакого отношения к Мнимой реальности. Она просто есть и в нее стекают нарушившие Внутренний Устав, начатки которого были заложены еще Пророком.

А в Мнимой Реальности жизнь шла своим чередом. Первые, наиболее могучие гуманоиды, быстро оставили зямаистские замашки, освоились и слили после определенных усилий свои мыслеформы в один коллективный разум, именующий себя Основной Мыслеформой. Как видно из именования, изрядная доля тщеславия, присущая гуманоидам, не оставила их и здесь.