Сергей Синякин - Реинкарнатор
— Ну напишу я, — недобро прищурился он. — Скажем такое: «Я обращаюсь к стране: Выдай оружие смелым! И в первую очередь мне!» И что? Думаешь, я не слышал, как вы с мамой разговаривали, что от армии меня отмажете, когда подрасту? Конечно, папашка — мэр города! Ясное дело, служить не придется! Так чего же людям врать? Хорошая рифма всегда правды жизни просит!
— Родители тебе только добра хотят, — назидательно и вместе с тем растерянно сказал Валерий Яковлевич. — Ты еще маленький, не знаешь, какая армия сейчас стала. Дедовщина там, наркотики… Прапорщики пьяные!
— Вот и я говорю, — засопел малыш. — Какие стихи, когда тебя от суровой правды жизни оберегают!
Валерий Яковлевич потоптался в нерешительности. Кто после таких разговоров рискнет ребенка по голове погладить? Валерий Яковлевич и не рискнул. Только вздохнул печально и тоскливый взгляд в сторону отвел.
— А ты все же попробуй, — уныло посоветовал он. — Может, что и получится… У тебя ж, Мишенька, дар Божий!
Миша шумно вздохнул и развел ручонками, словно хотел сказать: «Ну что с ними поделать, с такими непонятливыми родителями?»
— Не хочу я растрачиваться на однодневки, — сказал он. — Вон Женька в свое время написал строчки: "Какую же должны мы вкладывать страсть, себя и других поднимая, в слова «Коммунизм. Советская власть. Революция. Первое Мая!» До сих пор ведь стыдится, все боится, как бы не припомнили! С начала перестройки, говорят, сборники с этими стихами у букинистов скупает и вечерами сжигает на кострах в переделкинских лесах. Ты этого хочешь, да?
Валерий Яковлевич в поэзии не был силен, поэтому стыдливо поинтересовался, какого именно Женьку имеет в виду ребенок.
— Да Евтушенко, кого же еще! — вскинул упрямый подбородок Мишенька. — Талант ведь, Маяковскому с Есениным не уступит, а смотри, какими кривыми тропками в литературу входил!
— Ты лучше рисуй, — посоветовал Валерий Яковлевич, несколько шалея от последних слов сына. Ты только посмотри, едва с горшка слез, а уже критикует. И кого? Евгения Евтушенко Брюсов, несмотря на свою поэтическую фамилию, никогда не читал, все некогда было, но Валерий Яковлевич слышал об этом поэте много. А много говорят и много пишут лишь о талантливых и потому значительных людях. Но критика значительных людей всегда опасна, лучше уж помалкивать в тряпочку. Слова ребенка резали слух. Это все равно как если бы сам Валерий Яковлевич Брюсов взялся критиковать президента или хотя бы, скажем, министра торговли. Впрочем, такое могло случиться лишь в случае его душевной болезни или временного помутнения рассудка. Только глупый медведь из анекдота будет пилить сук, на котором сидит. Опасные слова говорил маленький Мишутка, такие слова только на кухне шепотом говорят, и то лишь тогда, когда окна плотно закрыты. Брюсову даже перекреститься захотелось, только он вспомнить не мог, как это правильно делается. Пусть уж лучше рисует. Картинку всегда спрятать можно, а слово, оно, как говорится, не воробей вылетит — не поймешь!
Мишутка независимо пожал узенькими плечами, взял карандаш, лег на живот и снова принялся подрумянивать президентские щеки. Красивый у него получался президент, здоровый такой, веселый.
— Ты не волнуйся, старик, — рассеянно сказал Миша. —
Придет время, и стихотворения напишу, и поэмы, и в Союз писателей меня обязательно примут. Не дурнее других. Глянь вон, на полочке стишки лежат. Вот уж действительно люди пишут! Уж если с такими принимают…
На полочке действительно лежало несколько тощеньких разноцветных книжечек. Не иначе, Анна Леонидовна стихотворные сборники покупала. Пыталась таким образом интерес к поэтическому творчеству у сына пробудить. Валерий Яковлевич сгреб книжки и вышел, чтобы не тревожить увлеченного делом сына.
На кухне он сел за стол и открыл первую попавшуюся книжицу. Книжица эта называлась «Земное удивление» и принадлежала перу известной царицынской поэтессы Валентины Мамуриной,
…как у нас в казачестве водится,на столе догорает свеча,За столом сидит Богородица,пьет из блюдечка крепкий чай…
М-да! Валерий Яковлевич перелистнул несколько страничек и снова уткнулся в текст.
…Девок красных сводит с умадеревенский крепкий первач.Вот и я хватила сама —и теперь хоть смейся, хоть плачь…
Брюсов торопливо захлопнул коварную книжицу и подумал, что, может быть, они напрасно придираются к ребенку, может, это просто необходимо для вдохновения — дерябнуть соточку, притомить немножко принятую водочку пивком и сесть за стол нетленку лепить. Вон и поэтесса знаменитая первача не чурается, хлопнет стаканчик, с девками попляшет, попишет немного, а потом всю ночь с Богородицей чай пьет. Впрочем, это еще разобраться надо — чай ли они по ночам пьют.
Валерий Яковлевич взял в руки следующую книгу. С разворота на него глянул бравый сокол пенсионного возраста с лауреатским значком на лацкане пиджака. Владимир Маковецкий делился с читателями своими избранными стихами. Книжица была старая, еще времен начала перестройки. Стихи были написаны в ногу со временем. Впрочем, и поэт был отнюдь не романтическим юношей.
И вспомнилось мне в сельской дали,как при покупке молокамы по ошибке водки взялив окне молочного ларька.
Валерий Яковлевич Брюсов вспомнил то веселое время, толпы у магазина в дни завоза спиртных напитков, разъяренных пенсионеров, штурмующих отдел, и хмуро подумал.
«Прибедняешься ты, Владимир Дмитриевич! Тебя за молоком стоять, в то время под пулеметом не заставили бы! Три бутылки водки по талонам урвал бы, еще пять своей ветеранской книжечкой вытряс! И директор магазина хорош, это додуматься надо было — заставить молочный отдел водкой торговать! Не иначе он госторгинспекцию и обэхээсников прикормил». Впрочем, Валерий Яковлевич несколько кривил душой. Хорошее было время, перестройка только начиналась, законом была тайга, а медведь — хозяином. Дорогой ты наш Михаил Сергеевич, уважаемая Раиса Максимовна! Именно тогда начали сколачивать свои состояния наиболее предприимчивые директора. А ради благой цели и уборщиц заставляли торговать, и из личных гаражей навынос водку продавали. А как же! Бизнес есть бизнес. На прилавок закрытого отдела копейка не падает. Он улыбнулся неожиданным воспоминаниям и отложил Маковецкого в сторону. Покачивая головой и задумчиво улыбаясь, Брюсов взял со стола следующую книгу.
Автором ее был некий Оскар Гегемонов, поэт городского шума, гений трамвайных искр и промышленной электросварки, как скромно было указано в аннотации. И называлась книжечка этого самого Гегемонова «Мелодии проката». Широка была строка у Оскара Гегемонова. Широка и объемна. В стихах своих Оскар Гегемонов душою не кривил, писал честно, что думал и чувствовал:
После работы тяжелой,выйдя за проходную,так хорошо с устаткувыцедить кружечку пива,с белой, как облако, пеной,янтарного нежного цвета.
Город родной мой Царицын!Как хорошо в нем летом!Да и зимой прекрасно.Выйдешь зимой с работы,сядешь в кафе уютном,примешь сто грамм с устатку…
«Свят, свят, свят! Избави меня от лукавого! Сговорились они, что ли? И Анна, похоже, вконец сдурела — больному ребенку такие книжки покупать! Да после чтения таких стихов и трезвенник запьет!» Валерий Яковлевич торопливо открыл третью книгу и успокоился — это был сборник стихов Евтушенко. И это обнадеживало. Евгений Александрович о пьянке писать не станет. Евгений Александрович — серьезный поэт. Евгений Александрович обычно пишет о любви или о политике. Политический лирик. И впрямь, первое стихотворение было нежным и лирическим, Брюсов прямо размяк душой, читая его. Но строки следующего стихотворения его повергли в тихое и отчаянное недоумение:
В старой рудничной чайной городским хвастуном,молодой и отчаянный, я сижу за столом.Пью на зависть любому, и блестят сапоги.Гармонисту слепому я кричу: «Сыпани!..»
М-да! Валерий Яковлевич крякнул, торопливо захлопнул томик, посидел немного над разноцветными книжицами, встал, прошелся по кухне, постоял задумчиво у окна, потом решительно поставил на стол хрустальную рюмку, открыл холодильник и достал ледяную запотевшую… «Интересно, — подумал он, наливая холодную водку в пузатую рюмку, — носил ли Евтушенко сапоги? И если носил, то где? Неужели в Кремль на приемы ходил?» Поднести стопку ко рту он не успел.
— Андрюша! — Услышав голос жены, Брюсов испуганно повернулся, привычно пряча бутылку за спину.
Анна Леонидовна белой лебедушкой вплыла на кухню, царски взмахнула рукой, в которой была зажата рекламная газета. Бутылки в руке мужа и рюмки на столе она пока не замечала.
