Дмитрий Яшенин - Мушкетер. Кто Вы, шевалье дАртаньян?
— То есть лазутчика к ним забросить? — смекнул воевода.
— Именно! Сам-то я хотя во Франции и побывал, а вызнать-то ничего не вызнал. У меня ж подданство российское просто на лбу написано! А при чужестранном подданном разве станет кто о чем серьезном говорить? Нет, нам нужен совершенно иной человек! Молодой, ибо молодые менее взрослых традиции и обычаи дедовы почитают, а напротив — так и смотрят, как бы чего модного, иностранного да чужеродного в жизнь свою привнести, нагнетая тем самым конфликт поколений. Владеющий языком французским, чтобы за своего в Париже сойти, да оружием благородным, чтобы в высшее общество доступ получить, ибо только там, в высшем обществе, можно добраться до необходимой нам информации. Крестьянство с духовенством, как известно, войн не затевают, у них в этой жизни другие цели и задачи. Ну, кому-то здесь еще не ясно, кого я в виду имею? — спросил Игнатий Корнеич, повернувшись к Шурику.
Да уж кому тут могло быть что-то неясно! Не только купец, но и боярин с воеводой испытующе уставились на юношу.
— Ну что скажешь, Александра Михайлович? — спросил его Афанасий Максимыч. — Готов ли ты жизнью своей молодой ради Отечества рискнуть? Готов ли ты отправиться в зловещий град Париж, где вызревают планы новоявленных Чингисханов и Мамаев, ливонцев и шляхтичей? Готов ли ты грудью своей Русь прикрыть от нового удара, который может оказаться сокрушительнее всех прежних? Отвечай нам как на духу!
Испытывая странное чувство отрешенности, словно душа его оставила бренное тело и воспарила, Шурик поднялся из-за стола и ответил:
— Готов. Готов, батюшка Афанасий Максимыч.
— Верно ли ты говоришь? — вопросил боярин, будто бы не вполне поверив, усомнившись в его ответе. — Подумай еще раз! Как следует взвесь свои шансы домой вернуться. Лично я их уже взвесил и скажу тебе по секрету: Александра Михайлович, неважные у тебя шансы домой вернуться! Почти нулевые шансы твои…
— Батюшка-свет! — Шурик перебил боярина, но не устыдился этого, понимая, что сейчас, вот именно сейчас, имеет на это полное право! — Уверен, отец мой, отправляясь следом за Данилой Петровичем на защиту Кирилло-Белозерской обители, не просчитывал никаких шансов! И мой дед, до него землю Русскую оборонявший, не о своей шкуре думал, а об Отчизне помышлял! Так мне ли думать о каких-то шансах, если в моей воле Россию от беды страшной уберечь?! Я отправляюсь в Париж! Седлайте коня!
Боярин встал, обошел стол и, обняв Шурика, троекратно расцеловал его:
— Молодец, хлопчик! Хвалю тебя за храбрость твою, за мужество христианское и верность Отечеству! — На глазах Афанасия Максимыча блеснули слезы, но он сдержался и, усадив юношу на табурет, прибавил: — А насчет коня не торопись. Прежде чем коня седлать, нам с тобой еще ой как много обговорить нужно…
…— Не замерзли стоять-то?
Шурик вздрогнул и обернулся, оторвавшись от созерцания белого полотна заснеженной равнины.
Брат Григорий, надзиравший за отроками во время отлучек Игнатия Корнеича, поднялся на монастырскую галерею и, предосудительно покачивая головой, взирал на своих подопечных, прохлаждавшихся без дела.
— Вот приедет Игнатий Корнеич, я ему обязательно скажу, как вы тут от дела-то отлынивали, — пригрозил инок.
Шурик рассмеялся и снова обременил руку шпагой. Брат Григорий хоть и был строг к мальчишкам, но никогда не жаловался на них вышестоящему начальству. Не считая конечно же Вседержителя Небесного, который, впрочем, и сам находится в курсе всех прегрешений людских…
— Начали! — отсалютовал он Михаилу с Родионом, также принявшим боевую стойку.
Клинки скрестились с пронзительным звоном.
Как выяснилось, отправлять его в Париж немедленно, прямо из-за стола, никто не собирается. Хотя, по мнению боярина Афанасия Максимыча, волею молодого царя Михаила Федоровича Романова назначенного верховным воеводой по борьбе с французами, и купца Игнатия Корнеича, первого его заместителя, мешкать с отправкой разведчика в тыл врага, на берега Сены, было неосмотрительно, по их же мнению, еще менее осмотрительно было торопиться с этим делом. Ввиду уникальности и неповторимости Шурика, единичности его как владеющего разговорным французским языком и фехтовальным искусством во всей земле Русской, рисковать им было совершенно невозможно. Риску нам и так хватит, сказал Игнатий Корнеич, чтоб еще нарочно его преумножать.
Прежде чем отправлять Шурика в дальнюю дорогу, руководство решило потратить хотя бы пару месяцев драгоценного времени на дополнительную подготовку разведчика. Молодость, знание вражеского языка и фехтование — это, разумеется, прекрасно, но, принимая в расчет исключительность миссии, многообразие и непредсказуемость препятствий, могущих встать на его пути, решено было обучить юношу еще ряду премудростей, коих он в силу своего простого происхождения не знал. Так, например, Данила Петрович сразу же обратил внимание сановников на то, что Шурик всего пару раз в жизни держал в руках огнестрельное оружие, да и то не сам стрелял, а просто подносил его воеводе или отцу во времена Кирилло-Белозерской эпопеи. Это немедленно было взято на заметку, равно как и то, что ученик Старого Маркиза абсолютно не владел французским письмом, ибо им не владел и его учитель.
Исходя из этого, Игнатий Корнеич разработал программу подготовки лазутчика, «Курс молодого ратоборца», как он его называл. Этот курс, по его мысли, должен был помочь Шурику с честью выйти из самых нелегких испытаний и победоносно завершить свою миссию. Если, конечно, эту миссию в принципе можно завершить победоносно…
Поскольку данная подготовка (равно как и сам факт существования разведчика) не должны были стать достоянием общественности, решили подыскать уединенное местечко. С одной стороны, не подле самой Москвы (что можно утаить подле самой Москвы-то?!), с другой — не слишком уж далеко от нее, дабы не затруднять сверх меры сношения с Кремлем, который Шурику строго-настрого велели отныне именовать «Центр», и никак иначе. В конечном счете подходящее местечко отыскалось неподалеку от Суздаля. Небольшой монастырь двухсотлетней молодости, малонаселенный из-за оттока значительной части братии в Смутное время в северные скиты и обители, приглянулся Афанасию Максимычу, и он выхлопотал у царя разрешение приспособить его для нужд молодой российской спецслужбы. Малочисленность братии играла исключительно положительную роль, так же как и обет молчания, уберегавший уста иноков от излишней болтовни.
В эту-то обитель Шурик с Игнатием Корнеичем и направились, проведя неделю в Москве. Афанасий Максимыч остался в столице (которую Шурику так и не удалось толком осмотреть, ибо его практически не выпускали за стены Центра, чтобы, не дай бог, ни одна иностранная или же, напротив, русская купеческая морда не могла бы заприметить его, запомнить и потом окликнуть на набережной Сены), а Данила Петрович отбыл в Вологду, обещав скоро быть.
Под конец недели Шурику привели семерых отроков приблизительно его же возраста, велев отобрать из них двоих спарринг-партнеров для фехтования. Были среди них и те двое остолопов-«экзаменаторов», коих он одолел в первый день, однако Шурик, рассудив по-своему, выбрал Мишаню из Малоярославца, отличавшегося немереной силой, да Родиона Тверского — хитрого, верткого (во всех смыслах этого слова) паренька. Как сказал бы Старый Маркиз, идеальное сочетание соперников: сильный и изворотливый.
Они и отправились в Суздальский монастырь[5] вместе с Игнатием Корнеичем и Шуриком, став учениками и оппонентами того в ежедневных схватках.
Возобновив тренировки, заброшенные больше двух лет назад по причине недомогания, а после — смерти наставника, Шурик сразу же почувствовал, как сильно сдал за это время. Сдал не в смысле силы (силы-то у него было дай бог каждому! Пять-шесть часов в день кузнечным молотом махать — это вам не семечки на завалинке лузгать!), а в смысле фехтовального мастерства — оно, как и любое другое мастерство, любит постоянную и непрерывную школу, повторение, которое доподлинно есть мать учения. Но, несмотря на это, он весьма рьяно взялся за своих спарринг-партнеров (придумали же, блин, слово нерусское!), стремясь максимально полно передать им свой опыт. Во-первых, это было нужно ему самому, чтобы обрести в их лице достойных соперников, ну а во-вторых… Во-вторых, Шурик прекрасно понимал, что, приставив к нему учеников, Афанасий Максимыч пытается подстраховаться на случай его провала. Действительно, случись ему сгинуть на брегах Сены, в зловещем Париже, кто-то должен будет продолжить и довести до победного конца его дело.
А значит, или Мишане, или же Родьке придется собираться в дорогу… если ее, дорогу, не одолеет сам Шурик.
И, понимая это, молодой лазутчик, не щадя ни себя, ни тем более своих партнеров, натаскивал их в шпажной науке, часами отрабатывая всевозможные удары и их связки, во французском языке, усердно объясняя, к какой французской бабе нужно обращаться «мадам», а к какой- «мадемуазель», и во многих других дисциплинах, составлявших вместе этот самый «Курс молодого ратоборца».
