Terry Pratchett - Роковая музыка (пер. Н.Берденников под ред. А.Жикаренцева)

– Что ж, придется самому все выяснить, – прорычал аркканцлер и решительно направился к лестнице, остальные поплелись следом.

Он шагал, не сгибая коленей и локтей, – верный признак того, что аркканцлер пребывал сейчас в самом дурном настроении.

Музыканты не произнесли ни слова, пока возвращались из «Барабана», и молчали до самой кулинарии Буравчика. Они молчали, пока стояли в очереди, а потом произнесли только следующее:

– Так… нам нужно… один кватре-крысенти с тритонами и без чили, клатчское жаркое с двойной порцией салями и четыре страты без уранита.

После чего сели за стол и стали ждать. Гитара мурлыкала четырехнотный мотивчик. Они старались не думать о ней. Старались думать о чем-нибудь другом.

– Наверное, мне стоит сменить имя, – сказал наконец Лава. – Ну, то есть… Лава… Разве это имя для музыкального бизнеса?

– И как же теперь тебя звать? – поинтересовался Золто.

– Думаю… может… только не смейтесь… что-то вроде… Утес?

– Утес?

– Настоящее тролльское имя. Очень каменное. Скалистое. И звучит, – попытался оправдать свой выбор Утес, урожденный Лава.

– Ну… Да… Но… Как бы… Утес? Не знаю никого по имени Утес, кто бы надолго задержался в нашем бизнесе.

– Это уж всяко лучше, чем Золто.

– Я был и остаюсь Золто, – решительно сказал Золто. – А Дион остается Дионом, верно?

Дион посмотрел на гитару. «Что-то не так, – подумал он. – Я ведь почти не касался ее. Я только… И я так устал… я…»

– Не уверен, – устало произнес он. – По-моему, Дион тоже не совсем подходящее имя, какое-то оно не такое… – Он замолчал и широко зевнул.

– Дион? – позвал его Золто.

– Гм-м? – откликнулся тот.

Там, на сцене, он чувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Ерунда какая-то… И рассказать он ничего не может. «Я стоял на сцене и чувствовал, что на меня кто-то смотрит…» Его товарищи отнеслись бы к нему с сочувствием…

– Дион? – снова позвал Золто. – Почему ты все время щелкаешь пальцами?

Юноша опустил взгляд.

– Правда?

– Да.

– Просто задумался. Мое имя… оно не подходит к этой музыке.

– А кстати, что оно значит на нормальном языке? – спросил Золто.

– Весь мой род носит фамилию Селин, – Дион решил не обращать внимания на оскорбление древнего лламедийского языка. – По-лламедийски это значит «падуб».

Он немного подождал, но его товарищи, чьи предки больше знали о видах камней, нежели о флоре Плоского мира, никак не отреагировали.

– Падуб – это каменный дуб, – продолжал Дион. – Только они растут в Лламедосе, все остальное гниет.

– Не хочу тебя обижать, – встрял новоявленный Утес, – но, по-моему, Дион Селин звучит как-то… по-женски.

– Мои родители рассказывали мне, что в детстве я очень любил петь. Особенно по ночам. И всех будил… – задумчиво сказал Дион. – Будил… Буди… Бадди?

– Бадди? – сказал Золто. – По-моему, это еще хуже, чем Утес.

– А мне кажется, – возразил юноша, – звучит очень даже неплохо.

Золто пожал плечами и достал из кармана горсть монет.

– У нас осталось чуть больше четырех долларов, – возвестил он. – И я знаю, как мы должны с ними поступить.

– Мы отложим их. Чтобы заплатить членский взнос Гильдии Музыкантов, – догадался новоиспеченный Бадди.

Золто задумчиво уставился в пространство.

– Нет, – возразил он. – Мы еще плохо звучим. То есть все было здорово, очень… необычно. – Он посмотрел на Диона-Бадди. – Но кое-чего не хватает.

Золто снова смерил Бадди, урожденного Диона, пронзительным взглядом.

– Ты в курсе, что тебя всего колотит? – осведомился он. – Ты ерзаешь на стуле, словно у тебя в штанах муравьи.

– Не могу удержаться. – Он очень хотел спать, но ритм не отпускал его, бился у него в голове.

– Я тоже заметил, – сказал Утес. – Когда мы шли сюда, ты все время подпрыгивал. – Он заглянул под стол. – И ты отбиваешь ритм ногами.

– И постоянно щелкаешь пальцами, – добавил Золто.

– Не могу не думать о музыке, – признался Бадди. – Ты прав. Нам нужен… – Он забарабанил пальцами по столу. – Звук, похожий на… пам-пам-пам-Пам-пам…

– Ты имеешь в виду клавишные?

– Клавишные?

– В Опере, на другом берегу реки, есть одна новомодная штука, пианино называется… – задумчиво произнес Золто.

– Да, но она не подходит для нашей музыки, – покачал головой Утес. – На пианинах обычно играют всякие толстые мужики в напудренных париках.

– Я полагаю, – сказал Золто, украдкой бросив взгляд на Бадди, – Ди… Бадди как-нибудь приспособит его для нас. Решено, нам нужно пианино.

– Я слышал, эта штуковина стоит целых четыреста долларов, – ответил Утес. – Тут никаких зубов не хватит.

– Я не имел в виду «купить», – ухмыльнулся Золто. – Мы его… позаимствуем. На время.

– Это называется воровством, – сказал Утес.

– Совсем нет, – горячо возразил гном. – Мы же вернем его. Сразу как закончим.

– О, тогда все в порядке.

Поскольку Бадди не был ни барабанщиком, ни троллем, он сразу уловил в доводах Золто некий логический изъян. И всего несколько недель назад он бы честно сказал, что обо всем этом думает. Но тогда он был странствующим бардом, играющим на друидских жертвоприношениях, примерным пареньком, который не пил, не ругался и не водился с дурными компаниями.

А сейчас ему позарез нужно было это пианино. Да, звук будет в самый раз.

Он щелкал пальцами в такт свои мыслям.

– Но у нас некому на нем играть, – напомнил Утес.

– Вы достаете пианино, а я – пианиста, – пообещал Золто.

Они то и дело посматривали на гитару.

Волшебники в полном составе прибыли к органу. Воздух вокруг инструмента вибрировал и колыхался.

– Что за жуткий шум! – закричал профессор современного руносложения.

– Не знаю! – крикнул в ответ декан. – А музычка ничего, запоминается!

Синие искры бегали по трубам органа. У пульта управления всей содрогающейся конструкции восседал библиотекарь.

– А кто качает мехи? – заорал главный философ.

Чудакулли заглянул за орган. Рукоятка насоса опускалась и поднималась без посторонней помощи.

– Этого я не потерплю, – пробормотал он. – Где угодно, но не в моем Университете. Это ХУЖЕ СТУДЕНТОВ.

Он поднял арбалет и выпустил стрелу прямо в главные мехи.

Раздался продолжительный визг в тональности ля, после чего орган взорвался.

События следующих нескольких секунд были воссозданы во время обсуждения в магической, где обычно собирались преподаватели, чтобы выпить чего-нибудь покрепче или, в случае казначея, теплого молока.

Профессор современного руносложения клялся и божился, что шестидесятичетырехфутовая труба-грависсима улетела в небо на столбе пламени.

Заведующий кафедрой беспредметных изысканий и главный философ сказали, что, когда они нашли библиотекаря, торчащего вверх ногами в фонтане на Саторской площади, далеко за пределами Университета, тот постоянно твердил «у-ук» и глупо улыбался.

Казначей сообщил, что у него на кровати прыгали и резвились обнаженные молодые девушки, но казначей постоянно их видел, особенно если долго не выходил на свежий воздух.

Один декан ничего не сказал.

Его глаза остекленели.

Искры бегали по волосам.

Он думал о том, разрешат ли ему выкрасить спальню в черный цвет.

…Ритм звучал и звучал…

Жизнеизмеритель Диона стоял в центре огромного письменного стола. Смерть Крыс задумчиво расхаживал вокруг и едва слышно попискивал.

Сьюзен тоже смотрела на жизнеизмеритель. Песок в верхней колбе закончился, ни крупинки не осталось, но сейчас ее заполняло нечто другое, загадочная субстанция бледно-синего цвета. Неистово клубясь, как встревоженный дым, она неспешно перетекала в нижнюю колбу.

– Ты когда-нибудь что-нибудь подобное видел? – спросила Сьюзен.

– ПИСК.

– Я тоже.

Сьюзен встала. Сейчас, немножко попривыкнув, она начала понимать, что тени, пляшущие на стенах, вполне материальны и являются составной частью дома. На лужайке перед особняком стоял планетарий. Эти призрачные тени почему-то вызвали воспоминания именно о нем, хотя Сьюзен понятия не имела, какие звезды и какие галактики он показывает. Тени казались ей проекциями предметов, слишком странных даже для этого странного измерения.

Она хотела спасти жизнь пареньку – и ее желание было правильным. В этом она не сомневалась. Только увидев его имя, она сразу поняла… поняла, что это очень важно. Сьюзен унаследовала часть памяти, раньше принадлежавшей Смерти. Она не могла знать этого паренька, но, быть может, ее дед был знаком с ним. Эти имя и лицо засели в ее сознании настолько глубоко, что все остальные мысли теперь кружились вокруг них по орбите.

Но она не успела вмешаться. Что-то опередило ее.

Она поднесла жизнеизмеритель к уху.