Татьяна Устименко - Хроники Рыжей (Трилогия)
Мой чернокожий друг поудобнее перехватил насаженный на длинную рукоять топор. Он осторожно переступал через павших, выбирая очередного противника и оставляя за собой широкую, заваленную мертвыми телами просеку. Высокий и черный, он сегодня казался мне кем–то большим, чем обычный человек, неким чужеземным богом войны – могучим и непобедимым. Из его рта неумолкающе лилась победная песня, повергающая врагов в ужас и обращающая в паническое бегство. Кса–Бун словно взвешивал боевые качества своих противников, придирчиво отбирая, чью жизнь он возьмет в следующую очередь. И похоже, что жизни убитых врагов переходили к нему, преумножая и без того чудовищную силу канагерийца. Его лицо искажала гримаса злой сосредоточенности. Очередной взмах исполинского топора отсек чью–то голову, и она стремительно отлетела прочь, распялив рот в последнем безумном крике и дико вращая выкаченными глазами. И вот тогда мне вдруг стало по–настоящему страшно – так страшно, как не было еще никогда в жизни!
Но все оказалось безнадежно – противник задавил нас количеством, топча копытами лошадей и прижимая к скалам. Мы упрямо шли вперед, теряя друзей десятками и вовлекая в битву все новые и новые отряды врагов. Иногда я мельком видела Ринецею, сопровождаемую некромантами и рассыпающую синие молнии магических ударов. В итоге именно чары и стали тем непреодолимым фактором, сыгравшим против нас и решившим исход битвы, противостоять которому мы не смогли. Чаша весов заколебалась, покачнулась и склонилась в сторону Ринецеи… Мы дрогнули, мы могли бы побежать, но отступать нам стало уже некуда. Я лопатками уперлась в шершавую поверхность камня, обреченно понимая – все, это конец. Битва превратилась в бойню. Шанса на спасение у нас не оставалось: единственное, что мы еще могли сделать, – так это собрать щедрую дань чужой крови, унеся с собой как можно больше жизней врагов.
Я знала, что сейчас умру. Но осознание сего факта меня почти не пугало, потому что я понимала: смерть моя станет быстрой и почетной, хотя, наверно, отнюдь не безболезненной. И возможно, в тот момент я даже хотела погрузиться в ту самую тьму пустоты, которая не так давно приняла и упокоила благородную душу моего любимого. А мое бренное тело навсегда останется здесь, где меня выпьет эта чужая земля, будущим летом возрождая на поле злой брани, позволяя стать пышным цветом высокой травы. Но я сомкну утомленные веки, усну и уже ничего не почувствую…
Нас оставалось десятка три – израненных, смертельно уставших воинов, стоящих на горе трупов.
– Не убивать Ульрику, она нужна мне живой! – донесся до меня требовательный голос Ринецеи. – Все сокровища мира тому, кто приведет мне принцессу живой!
– Хозяйка! – Толстые, жесткие, будто вырезанные из эбенового дерева пальцы Кса–Буна бережно погладили меня по щеке. Я даже не предполагала, что эти руки, еще несколько минут назад ломавшие шеи и запросто, будто орехи, раскалывающие черепа, могут быть такими нежными. – Сдайтесь ей, госпожа! В своем чреве вы носите ее родного племянника. Возможно, она пощадит дитя, снизойдет к вашему положению…
– Правильно! – поддержал его молодой эльф с арбалетом, запомнившийся мне по разговору на руднике. – Вы обязаны выжить – хотя бы ради ребенка!
– Нет! – Я упрямо тряхнула слипшимися от крови волосами, глотая горькие слезы отчаяния. – Я вас не оставлю. Я не вынесу мук нечистой совести… Нам нужно продержаться еще чуть–чуть, наша конница сейчас придет…
– Ваше высочество! – Из плотного строя окруживших нас врагов вышел высокий демон в роскошных доспехах. Его смуглое лицо поражало гармоничностью всех очертаний, практически ничем не отличаясь от нормального, человеческого. В карих глазах светилось смешанное с почтением сочувствие. – Я генерал Рахсагор. Сдайте мне свой меч добровольно – и, клянусь именем моей матери, ни один волос не упадет с вашей головы.
– Окажите мне честь, генерал, – издевательски рассмеялась я, – и попробуйте забрать мой меч силой. Я вызываю вас на поединок!
Демон вздрогнул всем телом:
– Госпожа, я присягал на верность принцу Астору. Я принадлежу к высшему дворянству Нижнего уровня. А кроме того, я мужчина и поэтому никогда не причиню вреда женщине, тем паче супруге моего господина, носящей под сердцем наследника великой династии. Сдайтесь нам, госпожа Ульрика, и обещаю – мы уговорим леди Ринецею помириться с вами. Ради будущего принца… – Он верноподданнически поклонился не мне, а скорее – моему животу. – Умоляю вас…
Солдаты поддержали своего начальника согласованным гулом.
– Мой сын родится свободным, – протестующе прорычала я, поднимая Нурилон. – Он никогда не станет пленником Ринецеи. Защищайтесь, генерал…
Я взмахнула мечом, стараясь достать открытое лицо демона. Тот вынужденно отпрянул в сторону, уклоняясь от моего колющего выпада. Мой удар рассек окованный железом край его щита, глубоко увязая в твердом дереве и металле умбона [45]. Генерал ошеломленно замер, недоуменно хлопая ресницами. Пользуясь его минутной растерянностью, я выпустила рукоять Нурилона и рванула из ножен одну из Алатор, короткую, а потому – более удобную для схватки грудь в грудь. Рахсагор отбросил искореженный щит и потянулся к ножу на поясе. Но я оказалась проворнее. Не оставляя ему времени на размышление, я сильно ударила его головой в лицо и, обхватив рукой за плечо для усиления удара, вогнала острие даги ему под ребра, с каким–то озверелым наслаждением ощущая, как Игла пробивает кольчугу и со страшным скрежетом входит глубоко в тело, пронзая мышцы…
Генерал обвис у меня в руках, обдав мое лицо потоком черной крови, хлынувшей у него изо рта.
– А–а–а! – горестно завопила Ринецея.
– Слава принцессе Ульрике! – хором грянули мои бойцы.
– Слава! – неожиданной поддержкой раздалось совсем близко.
Наша конница неслась во весь опор, торопясь спасти тех, кого еще было возможно спасти. И тогда Ринецея взмахнула белым носовым платком, поднимая в воздух стаю горгулий…
Притиснутая к скале и закрытая телами беснующихся лошадей, я видела лишь бессильно мечущегося Кса–Буна, изрыгающего проклятия, да ощущала жуткий запах паленой плоти. Там заживо сжигали наших друзей, а я ничего не могла с этим поделать.
– Боги! – отчаянно завопила я, падая на колени. – Бабушка Смерть, подскажи мне, чем я могу помочь своим друзьям. Астор, помоги же мне – я не смогу жить без них, ведь их гибель останется на моей совести…
– Пой! – едва слышным шепотом пришел ко мне приказ королевы Смерти.
– Пой! – нежно подсказал невидимый возлюбленный.
– Пой! – из песка струился голос мертвого Маллера. – Пой, как умеешь петь только ты!
И тогда, переполненная горем и слабой надеждой на спасение, путающаяся в мыслях и пытающаяся хоть чем–то воодушевить погибающих друзей, я запела:
Мне странно, люди перестали
Ценить, как в прошлые века,
Разящий свист холодной стали
И росчерк гордого клинка.
Утопнув в быта перепадах,
Они готовы очернить
Тех, кто остался жить в балладах,
Тех, кто еще умел любить.
Тех, кто носил колет из кожи,
Доспехи, шляпы и плащи.
На них мы слишком непохожи —
Напрасно сходства не ищи.
Но иногда в толпе холодной,
Средь лиц, что змеями скользят,
Я замечаю вдруг голодный,
Живой, зовущий, яркий взгляд,
А в нем – тоску по светлой дали,
Безмолвный крик, души протест
И знак, что, видно, нас создали
Иные боги чуждых мест.
Мы не сумели жить на воле,
Добиться счастья не смогли.
И рвется вопль: «Скажи, доколе
Горят под нами корабли?..
Доколе медлить станем сами?
Ведь мы почти костьми легли
За то, чтоб шхуны с парусами
Достигли краешка земли…»
Но я лелею свет надежды —
Услышать новый всплеск имен!
Тех, кто способен жить, как прежде,
Храня завет былых времен…
– Ульрика, ты услышана. Заветы храбрецов не пропадут втуне! – Призыв шел с неба. – Держись, я уже здесь!
Я подняла заплаканные глаза…
Над моей головой кружил Эткин, победно раскинувший мощные крылья и изрыгающий клубы смертоносного пламени, на лету сжигающего горгулий демоницы. Обгорелые туши мерзких тварей с душераздирающими воплями падали прямо на войско Ринецеи, создавая жуткую неразбериху.
– Эткин, – возмущенно заорала я в ответ, грозя летуну окровавленным кулаком, – ты что, с ума сошел? Это же настоящее самоубийство – в одиночку атаковать целую стаю зубастых хищниц! Тебя растерзают в клочья…
