Арсений Миронов - Двенадцатая дочь

— Ну да… Плеть — символ рабства. Змея — символ насильственной, гипнотической власти…

— Ага. Плетка превращает противника в зомби. Нужно только знать заклинание.

— А ты его знаешь?

— Да.

— Откуда? Прочитал в чернокнигах?

— Алеша, я тебя прошу. Не бросай тень. Я пытаюсь загорать…

— Ты нашел формулу в волшебных книгах?

— Нет. Авторы предлагают разные версии заклинания. Но они все ошибаются.

— Утром во время допроса… Ты произнес это страшное заклинание, и зубы высунулись из кольца… Я тогда еще поразился, откуда ты знаешь нужные слова?

— Разве не помнишь? Мне сказал Плескун.

Князь Лисей молча покачал головой. Скрипя сапогами по песку, прошелся взад-вперед вдоль краешка воды. Покосился на свое зеленоватое колеблющееся отражение.

— Вот еще странное дело, — сказал он наконец. — Зачем Плескун дал тебе формулу заклинания? Он-то знает, что ты — вовсе не настоящий Чурила… Разве Плескун враг самому себе?

Данила дернул плечом:

— А ты не думал, что гномик… и вправду мог думать, будто я — Чурила?

— Ты хочешь сказать, все эти причитания «о мой повелитель!» — это было всерьез? Гм. Знаешь, честно говоря, у меня тоже было странное чувство… что карлик не врет. Не хотел тебе говорить.

— Вот-вот.

— Может быть, он почувствовал, что у тебя на пальце Змеиное Жало? И воспринял это как свидетельство? Решил, что ты и есть Чурила?

— По твоему, он никогда не видел настоящего Чурилу в лицо?

Вещий Лисей вздохнул.

— Знаешь, Дань… я сейчас, наверное, скажу страшную глупость… А что, если никакого Чурилы нет в природе?

— В смысле?

— Все вокруг шумят, что Чурила идет на Русь — а на самом деле никто не идет. Просто у Сварога элементарный расчет: внешняя угроза спровоцирует на разбухание нашу собственную, внутреннюю русскую гадость…

— Ты хочешь сказать, что я — разбух?

— Не обижайся. Давай взглянем трезво. Кто мы такие? Мы нездешние. Мы взялись невесть откуда, из будущего. А что, если мы — это и есть Чурила? Что, если Русь инстинктивно отреагировала на наше вторжение из будущего, создав народную легенду о таинственном чужестранце без лица, который грядет на Русь, чтобы ее завоевать и подчинить себе? Смотри: чужестранец-агрессор весьма силен, хитер и очарователен, он подчиняет себе людей… Не про нас ли сказано? Разве мы не считаем себя на голову выше аборигенов…

— Гм, фигня какая. — Зверко хотел было сплюнуть, но передумал. — Редкая и страшная фигня.

— Пойми, я ничего не хочу доказывать, я просто решаюсь довести логический ряд до абсурда: а что, если мы — это коллективный Чурила? Сапог Чурилы — у Мстислава. Перстень Чурилы, Змеиное Жало, — у тебя. Скоро, может быть, у меня тоже обнаружится что-нибудь Чурилино. Я уже ничему не удивлюсь…

— Значит, приход Чурилы на Русь — это не наезд одного конкретного ублюдка?

— Это наезд явления, Дань. Приход Чурилы — это процесс. Процесс очуривания, окуривания, очарования Руси. Сварог превращает всех нас в маленьких Чурилок. Он заставляет нас хитрить, ссориться, подличать, даже убивать!

— Стало быть, по-твоему, я и есть образцовый мобилизованный чурилка? Очарованный столь качественно, что даже Плескун принимает меня за своего начальника…

— Я ничего не утверждаю. Я размышляю…

— Да вранье все. Просто парни хотят отвлечь нас от дела. А наше дело — засадить в табло конкретному негодяю, который движется с поганого Востока с черным камушком за пазухой. Вот и все. Остальное — интеллигентские разговоры, холостая философия.

— Ты думаешь, Плескун просто пытался сбить с толку? Отвлечь нас от главного дела? — Князь Лисей помолчал. — А смотри как забавно сходится: и Берубой ведь говорил, что Чурила — славянин, наследник Властовский…

— Опять на меня тень кидаешь?

— Я не кидаю, Дань. Просто… ты сам провозгласил себя наследником Властовским. Понимаешь, получается, что Берубой косвенно подтвердил версию Плескуна, будто ты — настоящий, замаскированный Чурила. Смешно, правда?

— Вот уж Берубой точно врал. Врал, чтобы накатить на психику Плескуна! — Зверко не выдержал и пружинисто вскочил. — Уверен, что это была ложь. Ну как Чурила может быть сыном князя Всеволода?! Это смешно. Берубой пытался одурить Плескуна. Это была провокация, но она не сработала. Потому что у Плескуна оказалась более сильная и яркая ложь…

— Ложь…

— Конечно, ложь. — Наследник подхватил с травы тяжелую рубаху, резко встряхнул в руке. — Это был поединок двух пропагандистов экстра-класса. Берубой предупреждал: нельзя верить ни единому слову.

— Но если Плескун говорил только неправду, тогда… почему Стенька не выходил на связь? — Князь Лисей жестко сцепил руки за спиной. — Бедняга Берубой не смог опровергнуть, что связь с Траяном прервалась… Автоответчик Траяна отвечал бедному семарглу, будто хозяин отдыхает. Согласись, это подозрительно. Стенька отдыхает во время допроса вражеского жреца!

— Мне нечего сказать, — промычал наследник, путаясь мокрой головой в недрах широкой рубахи. Наконец голова вылезла из расшитого ворота. — Остается надеяться, что Стенька нажрался в стельку и отмокает. Это все-таки лучше, чем то, что наговорил Плескун. Помнишь, он каркнул о каком-то больном Дойчине…

— Болен Дойчин, — кивнул вещий князь. — Известный былинный персонаж. Немец, идейный вдохновитель тотального натиска ледяных рыцарей на Русь. Большой колдун, алхимик, технолог. Гроссмейстер ордена.

— Ну вот, теперь немцы какие-то возникли, — хмыкнул Зверко, поглаживая мокрый затылок пятерней. — У всех свои интересы. Как все запущено на Руси…

— Запущено и запутано. — Князь Лисей потер бледными пальцами переносицу. — Но самая большая загадка — это дети покойного князя Всеволода Властовского. Сколько их? Я давно сбился со счета.

— По-моему, все просто. Два пацана и девочка.

— Ну, с девочкой все ясно. Рута — единственная в своем роде…

— Гм.

— …А вот с пацанами сложнее. По легенде, двух сыновей Всеволода приютил Траян. Стало быть, это Берубой и Мечитур. Однако есть еще некий Михаиле Потык, которого тоже считают наследником властовского трона. Далее: по одной из версий, незаконнорожденным сыном Всеволода является известный персонаж по имени Чурила. И наконец, на престол претендует наследник Зверко…

— Все гораздо проще. — Наследник медленно поднял взгляд. — Сыновей было двое. Потык и Зверко. Потык мертв. А Зверко — это я.

— Дань, прекрати. Ты Каширин, а не сын князя Всеволода. Я понимаю, ты притворяешься наследником для славян. Это твое решение, твоя ответственность. Но мне-то не ври…

— Не понимаю тебя, князь Алеша. — Белые зубы оскалились в прохладной улыбке. — О каком Каширине ты говоришь. Каширина больше нет. И никогда не будет.

Он помолчал, сплюнул на камни:

— Да и не было.

Князь Лисей молча смотрел на воду. Темная рыбина, лениво перебирая плавниками, стояла на мелководье под берегом. Будто подслушивала.

— В конце концов, сейчас мы все узнаем, — добавил Зверко, затягивая пояс на портах. — Надо еще раз допросить гномика. Только теперь не надо лясы точить. У меня другой метод.

— Бить — неправильно, — глуховато сказал Лисей.

— Еще как правильно, — возразил Зверко. — Но не очень приятно. Поэтому я буду действовать круче. Хватит прохлаждаться, время зомбировать колдунов. Верни мне, пожалуйста, черное колечко…

Вниз, вниз, в тесный каменный мешок, будто в гулкий желудок подземного Индрик-зверя.

Туда ведет узкий, совершенно мрачный винтовой спуск в двадцать четыре ступени, каждая высотой в локоть. На шестнадцатой ступени подошва наследника, шедшего впереди, опустилась не на гладкий камень — а в нечто мягкое, будто ступила на смятый ковер. Вонючий факел в руке Зверки сперва осветил желто-оранжевое скуластое лицо наследника, быстро пригнувшегося, а затем с трудом выявил бледное пятно — белый базиликанский плащ, небрежно брошенный на ступени. Факел поднесли ближе. На внешней стороне плаща красиво искрилась блестками хитроумная заморская вышивка.

На изнаночной стороне плаща виднелись два свежих кровавых пятна.

«…Пятью ступенями ниже окровавленного плаща обнаружен труп катафракта Сергиоса Псуми с единственной смертельной (сквозной) раной под левой ключицей, нанесенной, судя по всему, колющим холодным оружием. В правой руке охранника — базиликанский меч с лезвием, хранящим следы крови.

Катафракт Сергиос Псуми, 32 лет от роду, лежит на спине, причем голова и туловище находятся на пару ступеней ниже ног — как если бы тело некоторое время скатывалось (а точнее, соскальзывало) по лестнице вниз, до тех пор, пока голова убитого не уперлась в высокий каменный порог под дверью камеры.