Павел Минка - Невообразимо далеко от дома

– Затем мы переходим к началу двадцатого века, – подхватила Продавщица. – Сын Ивана – Модест Петрович Пличко – был известным вызывателем дождя. Эту профессию он изобрел сам. Селяне платили ему, и он выставлял свои диковинные приборы, танцевал, что-то пел, бил в бубен – и начинался дождь. Его хотели репрессировать, но сверху дали команду не трогать этого удивительного дождевызывателя, за что он был обязан в итоге бесплатно заливать новообразованные колхозы.

– А его сын, – продолжал Петрович, – по неизвестной причине переехал в Тибет и стал ламой. Некоторые даже видели в нем перевоплощение бодхисаттвы Аваломавалошмары. Потом к нему стали ездить паломники и больные со всего света. Говорят, он мог излечить словом или взмахом крыла. Но потом ему было видение, и он решил жениться, оставив свое служение. По дороге домой он возродил казачество в виде мужского хора и сплавал на Северный Полюс, причем не на корабле или лодке, а гребя своими руками. Там он прожил с пингвинами в мире и здравии, научил их мантрам и стихам Тараса Григоровича Шевченко, и лишь потом женился. От этого брака и родился…

– И родился великий доктор Пличко? – не дождавшись ответа, спросил нетерпеливо Иванов.

– А? Что? – рассеяно посмотрел на него Петрович. – Нет, это мы тебе рассказывали родословную одного из далеких родственников доктора…

– А зачем мне родословная другого Пличко? – возмутился Иванов.

– Для сравнения! – ответила Продавщица. – Теперь же слушай о предках нашего Пличко!

Но вдруг Петрович остановился и сказал:

– Как-нибудь в другой раз! Вот мы и добрались до корабля. Думаю, нам не стоит тратить время на треп.

Иванов увидел космическую ракету, стоящую на небольшой поляне. Она была белой, и на ее корпусе величественно красовался государственный флаг. Перед кораблем в позе лотоса сидел мужчина. Несмотря на то, что он сидел, было очевидно, что он высокого роста. Он был мускулистым и немного смуглым. На руках у него были синие боксерские перчатки. Но самое главное, что выделялось, так это раздутая от мозга голова.

– Вы пришли в самую последнюю минуту, – сказал он. – Во-первых, меня уже ищут на Земле. Мне надо возвращаться к своим делам…

– Пличко недавно избрали мэром, – шепотом пояснил Петрович.

– Во-вторых, – продолжал Пличко, – злые силы уже здесь. Я готов был защищаться, – он показал перчатки, выставив их перед собой, – но, поскольку вы прибыли до этого, то нужно избежать боя и спасаться. Поэтому скорей в корабль!

Петрович двинулся к входу быстрыми шагами. Продавщица схватила Иванова за рукав и потащила за Петровичем. Иванов отметил, насколько же она хороша, когда ведет трезвый образ жизни. От нее совершенно не тянет табаком, нет мешков под глазами и хронической усталости на лице.

– Скверное положение, – пробормотал доктор Пличко. – Мои расчеты предполагали, что в завтрашний день смотреть могут не все, а только те, которые окрасили себя в нужные цвета, а также погибшие милиционеры, но…

Пличко продолжал говорить что-то непонятное для Иванова, и он перестал слушать. Вместо этого он вдруг вспомнил про Курчи и задержался перед широким входом:

– Думаю, я должен проститься с Курчи и предупредить, что его помощь больше не нужна. Я, кроме того, должен поблагодарить его за отзывчивость!

– Курчи! – воскликнул Петрович, обмениваясь многозначительными взглядами с Продавщицей. – Я так и думал, что за всем этим стоит именно он.

– Определенно, это его почерк, – сказала злым голосом Продавщица.

– Вы о чем это говорите? – спросил Иванов.

– Мы говорим о том, – начал недовольным голосом пояснять Петрович, – что за всем этим стоит Главная Масонская Ложа Галактики, и ты стал пешкой в их скрытой игре. Их заговор охватил по меньшей мере восемьдесят две системы и еще две-три сотни населенных астероидов, и теперь они тянут свои грязные лапы к Земле… Но у меня нет времени на объяснения! Улетаем, скорей!

– Ах, Петя, поторопись! – закричала Продавщица. А потом добавила страстным голосом, блеснув игривыми глазами:

– На Земле у меня есть для тебя сюрприз.

– Ладно, – сказал Иванов. – Но как только мы полетим, вы тут же все мне объясните!

– Объясним, объясним, не переживай, – сказал Петрович, как только Иванов вошел внутрь ракеты. – Прямо сейчас все и объясним!

Иванов уловил в последней фразе Петровича нотку угрозы и обернулся. И вздрогнул. Рядом больше не было ни Петровича, ни Продавщицы, ни сверхчеловека-мэра. Их образы начали меняться и вдруг сложились в гигантские клыки размером в человеческий рост, торчащие из пасти, которая еще секунду назад была люком, ведущим в космический корабль. Иванов с ужасом понял, что он угодил в самую пасть. Рядом зашевелилось что-то, похожее на гигантский язык. Иванов попробовал вырваться, но вдруг пространство заросло новыми клыками, закрывая путь к спасению. Он был в ловушке, в пасти у невообразимого чудовища. Отчаянье охватило его, сердце бешено билось в груди так, что все тело вздрагивало. Руки и ноги онемели. Стены и потолок корабля (или того, чем это был на самом деле) стали влажными, красными, живыми, сомкнулись вокруг Иванова и проглотили его. Последнее, что почувствовал Иванов, это то, что его тело будто бы зафиксировано огромными тисками. А дальше наступил тьма…

Глава 16

Вокруг ничего не было. Тьма. Но вдруг как бы сквозь сон послышался голос:

– Что думаете, доктор? Есть надежда на спасение?

Иванов пытался узнать этот голос. Он был женским. «Продавщица! – решил он. – Хотя нет… Тогда кто же? Ах да, это же Халява!»

– Верните его к жизни, и я отплачу все расходы, – послышался другой голос, и Иванов узнал его – это был Курчи. – Можно его еще спасти?

– Спасти можно, – произнес третий, по-видимому, врач. У него был спокойный мягкий голос. Говорил он медленно и невозмутимо. – Медицина может все. Ее возможности не имеют границ. Ограничены лишь возможности пациента. Хотя знавал я одного йога, – таким же невозмутимым голосом продолжал доктор. – Так тот утверждал, что как раз все наоборот: это ограничены возможности медицины (ее он даже называл «дрянью»), но не пациента. И в качестве примера он глотал ножи и ходил по раскаленным углям.

– И что случилось с вашим йогом? – спросил Курчи. – Небось, помер от своих фокусов?

– Нет, от фокусов не помер, – тем же неизменно спокойным тоном ответил доктор. – Помер от ласторианского гриппа. Простейший грипп, от него умирает один из десяти миллионов, а если лечить, так летальный исход вообще невозможен. Но этот уважаемый йог как человек просвещенный отказывался от лечения, и теперь уже больше не глотает ножи…

– Да, поучительная история, – протянул Курчи. – Но почему всегда в любой поучительной истории участвует очередной кретин?

– Куда ж без них, без кретинов-то? – заметил доктор меланхолично. – Знаете, по статистике львиная доля болезней вызвана кретинизмом пациента и соответствующим его поведением. Это совсем невыгодно для пациента и очень выгодно для меня.

Иванов пытался открыть глаза или рот, но тело не слушалось. Он предпринял несколько отчаянных попыток заговорить, но не смог.

– С ним все очень серьезно? – спросила Халява, возвращая разговор к Иванову. – Вы поможете ему?

– Вопрос слишком сложен, чтобы дать точный ответ, – сказал доктор. – То, что один считает помощью, для другого – настоящий вред. Конечно, я в первую очередь – врач, но как не увязывать свою врачебную практику с этикой – не знаю. Когда вы спрашиваете, можно ли помочь пациенту, надо сначала определиться, что будет для него помощью. Помню, я как-то вернул к жизни одного пациента. Он был долгожителем с планеты Пакасяка, прожил почти вечность и никак не мог умереть. И в один прекрасный день он решился броситься с горы. Шлепнулся он, значит, на землю, а мы – тут как тут. Достал я его с того света. А он говорит мне, придя в себя: «Зачем ты, нехороший человек, вытащил меня из желанных объятий смерти? Я, – говорит, – уже почти откинул копыта (у пакасяков действительно есть копыта), а ты вернул меня из блаженного забытья в этот проклятый мир!»

– Какое это отношение имеет к Иванову? – спросил Курчи.

– Почти никакого, – ответил доктор. – Но я это рассказал вам специально, чтобы вы поняли, почему я так много беру за свои услуги. Работа у меня, почти что универсальная: и медицина, и этика, и метафизика, и многое другое.

– Насколько положение Иванова худо? – настаивала Халява.

– Прекрасно осознаю, что вам не до философии, – сказал доктор, – но кто знает точно, что такое худо? Может быть, пациент сейчас пребывает в счастье, мире и покое, и совершенно не воспринимает свое положение как плохое. В данном случае я могу констатировать факт, что больной не мертв. Но чем он болеет, не знаю.

– А привести его в себя вы можете? – спросила Халява.

Доктор заморгал.

– А разве он не в себе? – спросил он. – Во-первых, до сих пор лучшие умы Галактики не решили, что такое личность и есть ли она вообще. Поэтому я не знаю, в каком смысле вы употребляете слово «я», «самость», и, конечно, надо определиться, что значит «привести в себя». Во-вторых, неужели пациент не в себе? А где же он тогда? Мы видим пациента перед нами, значит, он здесь и, выражаясь вашим языком, в себе. Не так ли?