Космический маразм - Сергей Бушов
Короче говоря, я осознал, что зовут меня Владимир Каллистратович Ясоний, что я лежу в тёплой смятой постели – как и обычно, в одиночестве – и только что видел один из своих бестолковых снов, навеянный очередной порцией прочитанной и просмотренной фантастики.
Надо сказать, что сны мне снились часто, особенно про космос. Обычно – просто чёрное небо, усеянное помигивающими звёздами, иногда причудливой формы корабли на фоне этого неба, а иногда… Ну, в общем, некогда мне было рассуждать о снах, поскольку меня ждал Фёдор.
Я откинул одеяло, встал и решил, что не нужно делать зарядку, потому что времени нет, да и лень. Умылся и побрился, заглотил стакан подозрительно пахнущего кефира, параллельно натягивая футболку и джинсы. Обулся, вернулся в комнату за сумкой, остановился возле раскрытой книги Хайнлайна, прочитав несколько строк, затем заметил листочек, на котором были записаны дела на сегодня:
Лекции
Тамара
Соль
Я вообще всегда любил составлять списки. Мне казалось, что если выстроить в ряд несколько единиц чего бы то ни было, да ещё и пронумеровать, это придаст мыслям чёткость и ясность. Ну и глупый же я тогда был. Впрочем, извиняет меня то, что я почти никогда этим спискам не следовал.
В тот раз я, усмехнувшись, вычеркнул из списка Тамару, и, вполне удовлетворённый, вышел из квартиры.
Да. Ну, так вот. О той истории, которую я начал рассказывать. Я тут подумал, а не является ли она заодно и самой длинной историей в моей жизни. Дело в том, что начала у неё, собственно, нет, а конца пока нет, и вообще он вряд ли предвидится. Можно даже сказать, что сейчас я нахожусь прямо в середине этой истории… Впрочем, я забегаю вперёд.
Я скакал по лестнице вниз – примерно так же, как скачут все молодые люди двадцати одного года, вовсе необязательно такие высокие худощавые блондины, как я. Разглядывал надписи на стене, наполненные ужасно ценной информацией типа «Лысый – лох», «Тащюсь от эмо» и даже «Fcak yuo» – что бы это ни означало. Пробегал мимо стареньких почтовых ящиков и заметил, что в моём что-то белеет.
Это оказалось письмо от родителей. Вот уже год как они уехали преподавать русский язык в Свазиленд, так что я был предоставлен сам себе, чем и пытался пользоваться на все сто процентов. Единственным минусом в отсутствии предков я находил нехватку чистых носков и глаженых рубашек, впрочем, и от этого не особо страдал.
Засунув письмо в сумку, я вышел из подъезда и зашагал в сторону проспекта, где и запрыгнул в отъезжающий автобус с цифрами «7», «6» и «1» в номере. На ходу я пытался достать из кармана мобильник, который с завидным упорством уже с минуту исполнял «Имперский марш».
– Привет, – донёсся из туманной дали телефонного эфира знакомый голос Фёдора. – Ты где?
– Я тута, – отозвался я. – Привет. Еду.
– Когда будешь? – уточнил Фёдор.
– Минут через пятнадцать.
– Ладно. Жду возле 14-08.
– Хорошо.
Я подумал, что «четырнадцать-ноль-восемь» – это совсем не 761, и это мне не понравилось. Я любил число 761, и оно попадалось мне по нескольку раз в день. Я много раз пытался подсчитать, какова вероятность того, что одна и та же комбинация трёх цифр попадается так часто.
Вот сколько всего разных цифровых последовательностей встречается за день? Номера машин, квартир, домов, длинные цепочки знаков на денежных купюрах и лотерейных билетах, телефоны и факсы, размеры одежды, показания приборов и слова считалочек…
Меня отвлекли от размышлений утыканные деревьями зелёные холмы, мимо которых проезжал автобус. Вам не казалось когда-нибудь, что Земля – живое существо? Что она дышит, думает, молчит, что деревья, которыми она тянется к небу – это не то пальцы, не то антенны, которыми она общается с космосом?
Кстати, про общение… Я достал из сумки конверт, вскрыл его и пробежал глазами текст. Типичное письмо от родителей, как и следовало ожидать. «Как дела?», «Остались ещё деньги?», «Не заболел?» и прочие риторические вопросы. Мои родители всегда были людьми прошлого века. Писали до сих пор письма на бумаге, фотографировали плёночным фотоаппаратом… На приложенном к письму снимке они стояли в окружении группки белозубых негритят, а отец держал на руках забавную обезьянку. Надпись на обороте гласила «Свази и мы». Я решил, что это имя обезьянки.
Автобус тряхнуло на колдобине, я опомнился и стал протискиваться к выходу. Вырвавшись на свежий воздух из железной коробки, заполненной густыми ароматами пота и перегара, я порадовался жаркому дню, полюбовался дырой в голубом небе, сквозь которую на Землю лился обжигающий поток электромагнитного излучения, а потом засмотрелся на студентку в лёгком сарафанчике. Этому, однако, мешало пятно на моей сетчатке, оставшееся от неосторожного рассматривания Солнца, так что я зашагал в сторону главного здания МГУ.
Оно самодовольно вздымалось впереди, протыкая небо шпилем с огромной звездой, распластав по земле крылья общежитий, громоздя друг на друга этажи, покрытые множеством окон-бойниц, и, казалось, готово было взлететь, как ракета.
Я тут же принялся считать, а способно ли оно взлететь при достаточном количестве реактивных двигателей. «Если не учитывать шпиль, высота здания метров сто пятьдесят», – думал я. – «Можно для упрощения принять его за куб ребром сто метров. Плотность бетона составляет около тысячи килограммов на метр кубический…» Но тут полицейский на входе потребовал предъявить пропуск, и цифры в голове мгновенно осыпались.
Я проследовал мимо пустующих гардеробов, кинотеатра и книжных киосков. Здание строилось в те времена, когда ещё грезили о коммунах, поэтому его создатели позаботились о быте основательно. Люди, которые жили в главном здании МГУ, могли вообще никогда не выходить на улицу. Магазины, парикмахерские, столовые, буфеты, библиотеки, музеи, уже упомянутый кинотеатр и даже бассейн – это малая часть того, что существовало внутри. Это был целый мир или, по меньшей мере, город с населением в несколько тысяч человек. А если вспомнить ещё и легенды о катакомбах внизу, скрывающих гигантскую статую Сталина, и о подземном ходе под Москвой-рекой, то город этот представлялся ничуть не менее значительным, чем Урюпинск или даже Электросталь.
Тем временем я оказался в холле, и меня уже заносило толпой студентов в прибывший лифт. Я дотянулся до кнопки четырнадцатого этажа, и, прижатый к стенке, почувствовал, как кабина плавно тронулась вверх.
– А у меня в детстве «Цирикс» был, – донёсся до меня обрывок чужого
