Лев Гурский - Улыбка Гекубы
— Гас-па-да… — задушевно проблеял он и двинулся им навстречу. Руки он расставил в стороны. В левой перчатке пряталась килограммовая гирька.
Извращенец помоложе, сделавший брезгливую попытку уклониться от объятий, абсолютно случайно угодил челюстью под левую руку. Кррак! — и раздолбай, способный теперь уже только мычать, влип в ближайшую стену и по ней тихонько поехал вниз.
Хлыщ оказался проворнее. Отпрыгнув назад, он выхватил откуда-то длинный тонкий кинжал — что-то среднее между устричным ножом и морским кортиком — и разразился длинной непонятной фразой. Ни одного из десятка слов на итальянском, выученных по словарю, в этой фразе не было.
— Пиано, дурак! — скомандовал ему Саночкин. — Давай престо-престо, но очень легато клади на землю свою железяку, если хочешь жить. Дольче вита хочешь, говорю? Тогда брось. А то я тебе устрою виа долороза.
Хлыщ, однако, решил поиграть в крутого и нагло попер на Саночкина, размахивая своим дурацким холодным оружием. Ну и зря. Кто к нам на Русь с ножиком придет, от него и погибнет. Особенно если напорется на профи. Первый выпад извращенца оказался последним — оружие вернулось к хозяину, только лезвием внутрь и рукояткой наружу.
— Сам виноват, — злобно проговорил Саночкин. — Итальянским же языком ему, мудаку, предлагали по-хорошему. Для чего, он думал, я слова учил? Чтобы в опере петь?
Саночкин затащил обоих поглубже в подворотню, обхлопал карманы, вытащил у раздолбая бабский платок и у них обоих — паспорта. Ментам не обязательно сразу знать, что эта пара алкашей — иностранцы. Хлыщ уже больше ничего не скажет, а раздолбай пусть говорит, когда придет в себя и починит сломанную челюсть. К этому времени его подопечные уже улетят…
Два оставшихся дня Саночкин честно бдил, следуя контракту, но больше у негра и блондинки никаких проблем не было. Злополучный же платок Саночкин на следующий день незаметно сунул в блондинкину сумочку, которую эта раззвява открывала настежь в каждом магазине и в каждом третьем подолгу забывала захлопнуть.
В последний день в Москве платок вновь оказался у нее на шее. С ним она и поднялась на борт самолета, под руку со своим негром.
Дождавшись взлета, проводив глазами лайнер, Саночкин облегченно вздохнул и поехал из аэропорта домой. Дело было сделано. По возвращении он отогнал свою тачку на стоянку возле дома и за пятьдесят метров пешком до подъезда успел вымокнуть и зачерпнуть полные боты холодной воды из лужи. Ну что за дрянь эта осень! «Очей очарованье»? Нет, все-таки Пушкин — редкостный сукин сын.
Дома Саночкин первым делом разулся, сбросил мокрые носки, влез в самые теплые домашние тапки — и лишь затем позволил себе скинуть верхнюю одежду и заварить чаю. Согревшись, он ткнул пальцем в телевизионный пульт, чтобы посмотреть прогноз погоды: не ожидается ли завтра опять какой-нибудь атмосферной мерзости вроде дождя?
Однако вместо барышни-синоптика на экране возник высокий сивобородый и длинноволосый придурок, одетый в черные с перхотью брюки и свалявшийся болотно-зеленый свитер. Нижняя половина этого помоечного гардероба крепилась к верхней траурными подтяжками. За спиной сивобородого полыхал ярко-красный фон, словно телестудию подпалили с четырех сторон.
— …ремейки, ремейки! — сердито орал придурок. — Вот что губит на корню нынешнюю культуру! Пойдите в книжный магазин и плюньте наугад в любую книгу — гарантирую, попадете в ремейк. У этих умственно отсталых дегенератов, по недоразумению называющих себя современными писателями, сегодня полностью атрофирован орган, который отвечает за фантазию! Они не умеют что-либо придумывать своими дырявыми извилинами, они способны только красть у мировых классиков. И ладно бы они только крали, но нет! Эти варвары еще норовят совершить насилие над великими сюжетами, вырезая главное — трагические финалы. Прямо к кровоточащим обрубкам знаменитых фабул они пришивают без наркоза пресловутые хэппи-энды… Тьфу!
Сивобородый злобно закашлялся, пропал из кадра и вернулся уже со стаканом в руке. Тем временем на красном фоне нарисовались два других придурка, сидящие поодаль, — один кратко стриженный, сушеный, джинсовый и очкастый, а второй совсем безволосый, вельветовый и розовомордый, наподобие пупса. Почуяв паузу, в разговор влез очкастый сухарь.
— А что вы имеете против хэппи-эндов? — с гнусной ухмылочкой спросил он и подмигнул в камеру: щас я, мол, его раздразню. — Народ, знаете, любит хорошие душевные концовки. Это так очевидно, это так естественно… это так высоконравственно, в конце концов. Если ваш друг отнимет у живодеров щеночка, вы его похвалите за благородный поступок, верно? Так чем же хуже писатель, который, например, возьмет тургеневский рассказ и спасет собаку Муму от смерти?
— Всем хуже! Всем! — заверещал сивобородый. — Не смейте передергивать, не смейте путать литературу с жизнью! Литературным персонажам должно быть, обязано быть ПЛОХО! Искусству до зарезу необходимы страдания, необходимы трупы любимых героев в последнем акте, необходимы плохой финал, реки крови и море слез. Без страданий нет очищения, нет катарсиса, и вместо литературы, пробуждающей чувства добрые, мы получаем более-менее занятные историйки для дебилов… — Придурок отхлебнул из своего стакана и провыл нараспев: — «Что ему Гекуба? Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?» Рыдать, вы поняли меня? Рыдать, а не радостно хихикать!.. Вы, конечно же, согласны со мною, коллега?
Вопрос был адресован вельветовому пупсу. Тот заерзал на месте.
— Ну, в принципе, да, пожалуй, — промямлил он. — С точки зрения композиции или, допустим, законов сюжетосложения, логики фабулы… — Лысый замолчал и внезапно, словно набравшись смелости, добавил: — Но в детстве я всегда мечтал спасти Муму… и Чапаева… и Эвридику… и еще устроить свадьбу Дубровского с Машей Троекуровой… Извините.
— Браво! — зааплодировал очкастый, наслаждаясь видом отвисшей челюсти у сивобородого. — Браво!! Прекрасный финал для нашей передачи! Итак, дамы и господа, вы смотрели очередной выпуск ночного литературного ток-шоу…
Саночкин громко, в три этажа, непечатно обложил всю эту вшивую троицу и обрубил болтливый телек на полуфразе. Бездельники, с важным видом толкующие о жизни и смерти, о книжках и прочей белиберде, всегда его ужасно злили. Про жизнь и про смерть сам Саночкин знал уж наверняка поболее этих умников, а художественную литературу искренне ненавидел со школы, употребляя ее теперь только по обязанности — когда, например, сидел на толчке или когда старался побыстрее заснуть.
Кстати, сегодня следовало получше выспаться, чтобы с утра вплотную браться за новый «папин» заказ. Такой большой группы интуристов у Саночкина раньше не было. Конверт с их фотками и авансом он прихватил из ячейки абонентского ящика еще по дороге в аэропорт. «Папа» посулил ему за них ломовые бабки, но и работа предстояла непростая, выборочная, аккуратная. Одного старого бугая требовалось мочить в обязательном порядке, но жену его не трогать, а племянника с девкой и вовсе беречь, словно каких-нибудь наследных прынцев. Зато насчет остальных — двух дружков племянника, братца и мордатого папаши девки — четких указаний не было. Можно действовать по обстоятельствам. Очень хорошо. Значит, весь завтрашний день он, Саночкин, посвятит изучению их распорядка дня, маршрутов, привычек, после чего найдет самое удобное место для парковки тачки рядом с гостиницей, обследует все подворотни, две ближайшие крыши и примерно определится в выборе ствола. В рядовых случаях он работал простым ПМ с глушителем, но теперь, вероятно, придется подстраховать себя 9-миллиметровым снайперским «винторезом».
Впрочем, винт — это так, на всякий пожарный, если не получится подойти поближе. Обычно у Саночкина все нормально получалось…
Да, и вот еще что: не забыть купить русско-датский словарь.
2006
