Николай Кузнецов - Ваня, деревенский зомби
— Надо Ванечка, надо. Ты уж постарайся для общества. Наш кефир теперь знаменитость, Городские понаехали, все только про зомбо-кефир говорят. А эти с молзавода все секрет наш хотят вызнать, Ну, наша Зинаида, свет Ивановна им фигу показала и говорит: «Фиг вам, — говорит, — индейский домик называется. Вы про авторское право слыхали? „Зомбо-кефир“ наша авторская разработка. Чистый экслюзив».
Вот так у них дело и сложилось. Главное и мне работа кой-какая представилась. Одно «но», только. Как мне это молоко надоело! Но, для общества, не грех и поработать.
Сердитый бык Федька
Все хорошо, но жару я переношу плохо. Почему не знаю. Говорят, от жары мозги спекаются, а мне то чего страдать, что там у меня вообще осталось в черепушке то моей. Но, жара, блин. Пошел я за село наше, в луговину одну. Там в траве уляжешься и не жарко вроде. Букашки разные ползают, птички поют. Одно слово, покой.
Хотелось полежать отдохнуть ото всех, да не тут-то было.
Слышу крики, бабы орут и дети, вроде, тоже как плачут. Непорядок ясен пень, поковылял я по-быстрому в ту сторону, спроверить то, что там случилось. Ну, пока с моей деревяшкой доковыляешь, блин. Слышу, бабы орут: «Мол, Федька-бык сорвался, подлец, с веревки и по луговине носится бешеный. А там детишки наши местные, чуток ранее, играться собирались».
Стоят бабы орут, ругаются: кто на быка пойдет, а кто детей искать будет. А из мужиков то, вообще один «старый перец» Тимоха. «Сто лет в обед». «Божий одуванчик», пастух блин. — «Дунь и ветром унесет». И я, вообще непонятно кто, полутруп, получеловек. Зомби, словом.
Но детишек жалко, блин. Это факт. Поковылял я в травушку муравушку. Иду, а сам думаю: «А ну как шандарахнет меня Федор, что от меня останется? Ведь дохлый я, и мясо мое еле-еле висит, на костях моих держится и кожа моя дряблая, дерни то и порвется. Ну, а если руку там оторвет или ногу, кто меня ремонтировать будет. Какая, нафиг, скорая меня возьмет? Скажут, а зачем вы нам труп привезли? И все!»
Тут слышу плач детский. Смотрю: ага, вот две пятки из травы торчат. Вытаскиваю, а это Васенька, сынок Натальи Петровны. Живет в конце улицы, из новеньких. С города съехала, да у нас и устроилась. Спрашиваю:
— Васек, кто с тобою был еще?
— Дашутка и Мишутка, они в ту сторону убежали. — думаю: «ага, значит Даша и Мишка, близнецы Ленкины в сторону деревни ускакали», — а сам продолжаю допрос трясущегося мальца:
— Ты это Васек, а быка Федьку не видал?
— Дядя Ваня, так вот ведь он, — и показывает пальчиком за моей спиной…
«Матерь божия, святые угодники! Не-е-ет! Ну, вот спрашивается, на кой фигандос мне такое счастье, быть зомби. Лежал бы себе в землице, разлагался бы. И в ус бы не дул.
А тут… блин, блин, блин!!!»
Федька бык стоял в двух метрах от меня. Как могла такая громадина тихо подобраться ко мне за спиной, непонятно. Килограмм, так на пятьсот, как минимум. Рога не обхватишь. Из носа пар идет. Копытом подлый зверь землю рыть начинает. Злобно таращится красным глазом, фыркает мерзко. К тарану готовится.
Ну и что, спрашивается, мне делать? Силенок раз, два и обчелся. Один раз врежет мне сволочь и: «фантастический пипец мне гарантирован. Скорый и, очень даже заметный».
Сквозь остатки зубов шепчу мальцу:
— Василий, там мамка твоя ругается, тебя потеряла. Ты это, давай-ка по-быстрому ползи назад. И до дому, бегом, понял меня?
— Дядя Ваня, а как же вы?
— Я кому сказал, а ну бегом марш. — Тут у меня уши опять заложило малость. Я так, сам себя, легонько по затылку треснул: «Ага. слух восстановился. Слышу, как малец шуршит. Уполз, значит».
Бык стоит, на меня злобно смотрит своими, кровью налитыми, глазами.
«Сейчас рванет, гад», — думаю я. Набираю в свою дырявую грудь побольше воздуха и…
Выдыхаю прямо Федьке в рожу.
Грозный зверь изумленно таращится на меня, испуганно вдруг икает, вздрагивает и валится на бок…
— Ванька гад, ты, что с быком сделал? Это ведь самый лучший наш производитель, по району. Да к нему телок привозили даже с области — «старый перец» Тимофей пытается оживить быка. Продолжая, тем временем, меня костерить, почем свет:
— Ну, ты же зомби, Иван. Мертвяк, блин. Ты же его в гроб звериный чуть не вогнал. Он же в твоем дыхании смерть почуял. — Держа трясущегося быка за кольцо в носу, Тимофей, похлопал зверя по шее, ласково что-то ему прошептал и бык понурив голову пошел смиренно за ним.
Собаки
Вот чего терпеть ненавижу, так это собак. Больших и малых, Толстых и тощих, умных и дур. Ну не получается собакам с зомбаками дружить. Не та у них природа. Они ведь, охранять людей, поставлены были. А как почуют дух потусторонний, мой в смысле, так и начинают с ума сходить. Спрашивается, а оно мне надо?
Вот сегодня, очередная шавка подбежала и куснула меня в лодыжку. Куснула и куснула, хай с ней. Не жарко и не холодно. Суть не в этом, а в ущербе моей телесности. Я Ваня-зомби, факт, как говорится, обсуждению не подлежащий. А поскольку зомби есть сущность не живая, то и факт моего телесного восстановления, есть факт, отсутствующий по всем законам физики и биологии. Скажу проще, чего там мудрить: Оторвут мне, скажем, ногу. И все. Новая не вырастет. Тьфу, блин, запутался совсем.
Ну, допустим, сломают мне руку или еще что. Так этим самым мне, крепости моей телесной, так сказать: «третьей моей сущности», будет нанесен невосполнимый ущерб.
Вам людям, что? Отлежитесь в больничке, подлечитесь и все хорошо. А как мне бедному зомби быть, в аналогичных условиях? Кто меня лечить будет? Я ведь и так весь на мелком ремонте держусь.
Вот и сегодня, сижу на крыльце сарайчика своего, зашиваюсь подручным материалом.
На правой лодыжке от укуса мерзкой шавки, осталась пара дырочек. Суровой ниткой и кривой иглой пытаюсь привести себя в божеский вид. Гляжу, заходит ко мне во дворик сама Марьяна Дмитриевна председателя, бывшего, жена.
— Здравствуй Ванечка, — председателева жена сложила ручки и встала подле меня, — как поживаешь?
«Вот те на! В кои то веки, Марьяна Дмитриевна пожаловали, здоровьицем моим интересуются», — пронеслось в голове моей, а сам отвечаю солидно:
— Да все так же, Марьяна Дмитриевна. Потихонечку живем. Вот ремонт себе мелкий произвожу.
— А, правда, Ваня люди говорят, что зомби не спят совсем? — Спрашивает Марьяна Дмитриевна, а сама смотрит так на меня, хитро,
— Ну как вам сказать, — правда. С тех пор как зомбаком стал, ни разу так и не заснул. Да и без надобности это мне, — я отпустил штанину, убедившись, что дырка от укуса заделана. Убирая нитку с иголкой, продолжил:
— По ночам сижу на крыше, на звезды люблю смотреть.
— Ой, Ванюша! Дело у меня к тебе есть, серьезное. Ты ведь наших местных мужиков знаешь: кто пьян, кто болен. Кто похитрее, все в город сбежали. А мне помощь нужна.
— Это на пекарне, что ли? — глубокомысленно спросил я, поправляя на себе рубашку.
Ни для кого на селе не было секретом, что Марьяна Дмитриевна, жена бывшего председателя затеяла свое небольшое, хлебопекарное производство.
«Малый свечной заводик»!
Все бабы и оставшиеся мужики обсуждали эту новость две недели. Но потом когда опробовали булочки и вкусные коржи хлеба, от «председателевой жены», народ пришел к выводу, что баба молодец, и хлеб ейный вкусен.
Только вот при чем здесь я?
— Марьян Дмитриевн… Вы не сказали, а я здесь-то при чем?
— Да знаешь Ваня, на деревне дел и так немало. А тут еще и пекарня моя. Днем то я и сама могу спечь, но ведь дело какое, несподручно. Кто ж хлеб мой, по вечерам, брать то будет?
Всем с утра подавай свежий, да горячий. То есть, получается, и выпекать его ночью надобно бы. А спать мне, бабе деревенской, когда? Помощник мне надобен, Ваня. Вот я о тебе и подумала. Ты как сам?
— А, что Марьяна Дмитриевна? Нанозомбитехнологию нашу, кефир, пробовали хоть раз? — коварно улыбаюсь я.
— Ой, Ванька, что ты с людьми сделал? Мало того, что все молодухи наши с ума сходят, после баньки твоей. Так теперь про кефир наш, марки: «зомбо-кефир», слава на весь район пошла. Ты парень не вредный, очень даже душевный. Хоть и зомби. Поможешь мне?
— Что делать надо?
— А что делать? Хлеб месить, тесто. Мешки таскать и высыпать, да в печь и обратно хлеб выкладывать. Я те подмогну, покажу, что да и как. Договорились, Вань?
— Ох, ладно Марьян Дмитриевна, приду.
Вот так и стал я печь хлеб по ночам. А что? Дело вроде не трудное: мука сыплется, тесто на дрожжах поднимается. Перекур значится, сижу на крыльце за звездами смотрю. После месится все машинкою, по формам мною распихивается. И в печь ставится. Романтика, и-эх! Хлебный дух везде и, повсюду, мукой присыпан.
А поутру, Марьяна Дмитриевна, начальница моя, хлебушек свежий да горячий, с пылу, с жару на лоток березовый, да в машину-полуторку и бегом на трассу, свежим хлебушком торговать.
