Сергей Панарин - Галопом по Европам
Шар двигался дальше, в который раз вынырнув из листвяного моря. Лисена, Серега и Петер не говорили ни слова. Деревья вдруг кончились. Внизу темнела и чуть бликовала вода.
– Озеро, – оценила лиса. – Надо прыгать. Иначе расшибемся. Правда, Серега?
– Расшибемся, – подтвердил волк.
– Я не иметь умений плавай! – всполошился Петер.
Лисена разозлилась.
– Послушайте себя! Один сложил лапки и готов сдохнуть, второй забыл, что он птица. Петер, голуба моя, лети! Маши крыльями. Что еще от тебя требуется? А тебе, серый, стыдно…
И тут, как на заказ, порвалась очередная стропа. Лисена, увлеченная пламенной речью, вдруг кувыркнулась и растворилась в темноте. Волк закрыл глаза, а петух неожиданно для себя самого захлопал крыльями, разбежался и полетел! Он отчаянно лупил крыльями воздух, спеша на помощь лисе.
– Дурак, но зато благородный, – мрачно выдавил Серега и стал ждать момента, когда корзина наконец-то встретится с землей.
Колючий мячиком провалился сквозь листья, прокатился по веткам, пару раз ударился об особо толстые. Затем препятствия, тормозившие его скоростной спуск, внезапно закончились. Еж пролетел метра три, упал в траву, прокатился немного, замедлился и остановился.
– Пф-ф-ф!.. – Колючий развернулся, расслабив лапки и спину, прижался брюшком к холодной и сырой земле.
Ему было больно, тошно, но помогло умение группироваться.
Где-то впереди послышались глухие удары, треск и вскрики:
– Оу!.. Ай!.. У!.. Йах-ху!.. Ой!
Затем на землю что-то плюхнулось. Еж почувствовал вибрацию и услышал звук.
– Я гражданин суверенной страны… – проныл упавший.
– Вонючка! – обрадовался Колючий.
Он хотел было вскочить на лапки и побежать к другу, но стоило ежу дернуться, как тело пронзила боль.
– Блин!
Послышался противный голосок скунса:
– Колючий… Сколько можно повторять? Я не Вонючка. Я обижаюсь на эту кличку. Меня зовут Парфюмер. Пар-фю-мер. Ясно?
– Ясно-ясно, – простонал еж. – Ты сам-то как в целом?
– В целом? – Скунс вымученно захихикал. – Я бы не стал говорить о целом. Я чувствую себя как пятьдесят североамериканских штатов до их объединения.
– Значит, ты – развалина. Привет, коллега.
Колючий с трудом поднялся на лапки и, превозмогая ломоту, побрел туда, откуда доносился голос Вонючки:
– Дружище, ты хоть представляешь, что мы совсем одни? Наши так называемые партнеры полетели дальше.
– Знаешь, Сэм, иногда ты ведешь себя как форменный кретин, – пробурчал еж.
– Ты хочешь войти в конфронтацию? – вскинулся было скунс, но боль быстро прижала его гордую мордашку к земле.
– Я хочу, чтобы ты не думал, что являешься пупом земли. Мы с тобой еще легко отделались. А представь упавшего с неба Михайло. Шар далеко не улетит. Все наши друзья рано или поздно свалятся, как и мы.
Парфюмер помолчал.
– Да, – сказал он наконец. – Понимаю. Что будем делать?
Еж выбрел на маленькую полянку, где заприметил в темноте полосатую фигуру друга. Сэм валялся, распластанный по траве, но роскошный хвост, похожий на распухший жезл регулировщика, на всякий случай торчал вверх.
– Что делать? – раздумчиво пробормотал Колючий. – Пойдем их искать, разумеется.
Скунс осторожно встал с земли, сделал пару шагов. Его заметно шатало. Еж хмыкнул, а потом решил, что и сам со стороны выглядит ничуть не лучше.
Вонючка Сэм развернулся к другу:
– А где их искать? В какой они стороне?
– Ну…
– Стоп! Знаю. Надо идти туда, куда указывал мой нос после падения! – совершил научный прорыв скунс.
– Ну, ты голова! – протянул Колючий. – Только твоя идея не прокатит.
– Это почему?
– Тебя об ветки било? Било. В воздухе кувыркало? Кувыркало. Значит, ты несколько раз мог запутать следы. Твой нос теперь может показывать куда угодно.
Сэм обиделся.
– Раз ты такой умный, то придумай сам, как найти остальных.
Скунс отвернулся, гордо покачивая хвостом. Колючий бросил на него рассеянный взгляд и заулыбался:
– Проще пареной репы, Парфюмерище! Куда ветер, туда и нам.
– Э… – Сэм стиснул зубы. – Я тоже только что об этом подумал.
Его обуял приступ досады. Как же, еж додумался, а он нет. Затем скунс испытал легкий укол совести. Колючий все-таки друг, хоть и варвар.
Еж погладил себя по коротко стриженной голове. Была у него привычка стричься бобриком. Ему казалось, что так он выглядит более сурово и круто. В родных тамбовских лесах про Колючего говорили: «Вот салага, бритый еж. Что он хочет? Фиг поймешь». Правда, говорили за глаза, сам он этого ни разу не слышал.
– Идти можешь? – спросил он скунса.
– Да хоть бежать, – гордо ответил Сэм. – Мы, американцы, народ сильный. Солдаты моей доблестной Родины могут целый день бежать в полной экипировке!
– И от кого? – невинно поинтересовался еж.
– Не смешно.
– Ладно, не дуйся.
– Да я так, по привычке, – признался Парфюмер. – А ты сам как себя чувствуешь?
– Как отбивная с иголками.
– Значит, боевая ничья.
Приятели бок о бок пошли туда, куда стремился ветер.
Колючий и Сэм подружились далеко не сразу. Их знакомство началось в тамбовском лесу. Скунс, кенгуру, шимпанзе и гамбургский петух сбежали из зоопарка. Еж обнаружил их первым и попытался раскрутить на что-нибудь бесплатное. Тогда-то Сэм и применил к Колючему оружие, из-за которого скунса прозвали Вонючкой.
Постепенно выяснилось, что у них много общего. Например, оба были большими шкодниками. А любовь к проказам – отличный объединяющий фактор.
Друзья топали, сосредоточенно принюхиваясь, прислушиваясь, вглядываясь во мглу. Каждый надеялся на то, что все остальные тоже спаслись.
Глава 2
Михайло Ломоносыч, покидая корзину, вовсе не рассчитывал сдаваться просто так. «Староват я для этих фокусов», – успел подумать медведь, прежде чем его тело ввалилось в крону березы. Вообще-то, Михайло Ломоносычу повезло с березой. Он сгреб в охапку ветви, гибкое дерево стало наклоняться под его весом, тормозя падение.
Впрочем, ветки норовили выскользнуть из лап, а береза была гибкой, но не семижильной. Ствол не выдержал – сломался, и Михайло продолжил падение, собирая задницей ветки соседнего дерева. Оно оказалось сосной. У медведей шкура толстая, уколы игл не чувствовались, но по носу нахлестало будь здоров.
Наконец Михайло Ломоносыч сел на последнюю ветку. Она хрустнула, однако не сломалась. Несколько секунд медведь балансировал, сидя и размахивая лапами, затем извернулся, удивляясь своему нежданному проворству, и вцепился когтями в ствол.
Удовлетворенно зарычал.
И тут ему вступило в спину.
– Ой-е!!! – взревел косолапый, стукаясь мохнатым лбом об сухую кору сосны.
«А чего ты хотел, Ломоносыч? – мысленно запричитал медведь. – Ты уже далеко не медвежонок. Года на тебе, немалые года… Как же прострелило-то!.. Вот тебе и падение с цирковыми трюками».
Подумав о цирке, Михайло вспомнил об иностранных друзьях – великолепной четверке из шапито. Мысли о них и земляках – Колючем, Лисене и Сереге – помогли косолапому отвлечься от болей в спине.
– Ну, если такой увалень, как я, спасся, – глухо пробубнил медведь, – то остальные и подавно выкрутятся.
Спину отпустило. Можно было спускаться на землю.
Михайло не особо любил лазать по деревьям. К тому же ствол сосны был предательски гладок. Тяжело вздохнув, медведь обнял его лапами и, словно матрос, заскользил вниз. Оставив несколько клоков бурого меха на случайных сучках, Ломоносыч уперся пятой точкой в мягкий дерн.
– Фух! – Михайло осторожно разжал лапы, отодвинулся от сосны.
Он развалился на траве, глубоко дыша и расслабляя тело. Воздух с шумом выходил из медвежьего носа. Восстановив силы, Ломоносыч перестал сопеть, вслушался в звуки ночного леса. Кроме беспрестанного шороха листьев, накатывавшего со всех сторон, да скрипа качающихся деревьев Михайло различил короткие вскрики птиц, дальний топот, который мог и померещиться, и… все.
– Какой-то неправильный лес, – пробормотал косолапый. – Помнится, в нашем, тамбовском, такое затишье бывает, когда придет весть, дескать, охотники…
«Вдруг здесь действительно бродят люди с ружьями? – спросил себя Михайло. – Стоило ли лететь на такое расстояние, чтобы нарваться на лютого человека? Нет, я так просто не дамся. Тихо, Ломоносыч, не суетись…»
Медведь перекатился на лапы, замер, держа нос по ветру. Запахи были скудные и слабые. Михайло невольно заскучал по родному лесу, где в воздухе всегда чувствовались самые разнообразные ароматы, дающие зверю информации больше, чем люди могут получить из газеты.
Земля, трава, деревья источали знакомые запахи, чуть-чуть отличные от тамбовских. Звериных пахучих следов ветер практически не разносил. Человечьих тоже.
– Либо у меня на нервной почве нюх пропал, либо тут незаселенные территории, – заключил Ломоносыч.
Предстояло решить, а что же, собственно, делать дальше. Михайло нахмурился, сосредотачиваясь.
