Гжегож Бабула - Истребитель ведьм (сборник)
— О моем друге. Окислился позавчера. Давно уже страдал прогрессирующей коррозией. — Я украдкой вытер каплю смазочного масла, набежавшую мне на объектив. — Кроме того, пристрастие к вольтажу… Он запил, когда его оставила горячо им любимая ЭВМ. Это все его доконало.
Мой проводник сочувственно покачал головой.
— Обряд должен быть полностью традиционным. Кремация в термоядерном реакторе, кадмиевая урна со свинцовыми инкрустациями, останки должны быть погребены в бетонном бункере, усиленном вольфрамовыми плитами. Размер стандартный, тридцать метров на пятнадцать. Могу ли я расплатиться энергией? Управляющий кивнул.
— Мы принимаем любую валюту. Все услуги будут стоить десять мегаваттчасов.
— Весьма умеренная цена, — я был приятно удивлен. — Я переведу причитающуюся сумму со своего личного аккумулятора в Торговом банке. Утром по телефону уведомлю вас, где находятся останки. А сейчас до свидания.
Я слегка наклонился, он ответил мне быстрым поклоном. Я повернулся на пятке и направился к выходу. По дороге я обратил внимание на то, что у меня поскрипывают передачи. “Надо срочно идти в ремонт, чтобы не остаться здесь навсегда”, — подумал я и ускорил шаги.
Смеркалось.
Перевод Евгения Дрозда
Эдмунд Внук-Липиньский
ДИАЛОГ ЧЕРЕЗ РЕКУ
Случилось это в точности на триста двадцать второй день после благополучного завершения мирного кризиса (когда календарь исчерпался, дни я отмечал в блокноте, благо с детства был склонен к педантичности) Триста двадцать один день назад мировой кризис завершился, по крайней мере, лично для меня — именно тогда я покинул борт военного корабля, вставшего на мертвый якорь в одном порту поблизости Луанды.
После кризиса уцелело множество племен, из-за низкого уровня развития так и не превративших свои селеньица в “цели ответного удара”, то есть в города, — к счастью своему, как оказалось. Среди племен этих, разбросанных по всему земному шару вдали от рудных месторождений и транспортных артерий, было одно, с незапамятных времен обитавшее в бассейне Конго.
На триста двадцать второй день моего путешествия я и прибыл в те места. По моим подсчетам, было воскресенье, а потому я шагал ленивее обычного — хотя и вообще-то не люблю спешить. Оправданием моей лености было не одно воскресенье, но еще и мысль, что странствия мои закончились. Давно я уже решил осесть в первой же деревне, какая попадется на пути, — пусть даже придется наняться в пастухи. Ибо вряд ли мне в деревне подыщут работу вроде той, которую я оставил триста двадцать один день назад (пульт корабельного компьютера).
Я обнаружил следы человеческой деятельности. Первый след, пусть и не самый убедительный, — тропинки в густых зарослях. Второй, несравненно более внушительный, — стрела, просвистевшая у самого моего уха и воткнувшаяся в пень. Бежать я принялся прямо-таки с удовольствием: наконец-то убегал не от зверей, с коими не договоришься, а от людей, с которыми собирался прожить остаток жизни в мире и гармонии.
Итак, триста двадцать один день минул с той поры, когда я вместе с остальными покинул борт крейсера. Мы разбились на маленькие группки, веря, что таким образом кто-нибудь да спасется.
Наша группа насчитывала одиннадцать человек. И аккуратно редела на одного человека в месяц. Первым покинул нас кокк — он потерял контактные линзы и сослепу принял удава за лиану. Потом отстали три матроса — сытые по горло странствием в неизвестность, они прибились к летчикам, встреченным на одном из привалов. Это были остатки личного состава четырех эскадрилий перехватчиков. Не получая приказов и горючего, они бросили истребители в окрестностях Либревиля, пересекли экватор и двинулись на юг, твердо решив основать белое поселение у Тропика Козерога. Особенно они интересовались женщинами. Но женщин среди нас не было, и летчики отправились дальше.
А мы пошли на восток, рассудив, что в глубине Черного континента наверняка будет безопаснее, нежели в центре зашедшей в тупик цивилизации. Вскоре мы лишились главного механика- утром он надел рубашку, не заметив дремлющего там скорпиона.
Веселый был парень. Мы жалели его больше, чем кока, чье искусство оказалось к тому же бесполезным.
Оставшись впятером, мы решили держаться вместе до конца, который для нас стойко ассоциировался со зрелищем негритянской деревушки посреди джунглей.
Увы, мы плелись неделю за неделей, не встретив живой души, так что интендант не выдержал и захотел вернуться на крейсер. И никак ему не удавалось втолковать, что отсюда до крейсера — самое малое две тысячи километров Он твердил, что это пустяки, что он легко доберется назад по нашим следам. Выхода не было, пришлось его связать, и багажа у нас прибавилось; нужно заметить, что интендант был багажом не из легких. Развязывали его на привалах — и то одни руки. Но как-то вечером он ухитрился распутать веревки и пропал бесследно.
Вскоре с радиотелеграфистом и врачом произошел на охоте несчастный случай — не успели увернуться от носорога. Остались стюард и я На триста двенадцатый день мы наткнулись на деревню. Приветствовали нас радушно, стюард принял это за чистую монету и пошел к ним первым, а я подстраховывал его из кустов. Прежде чем он смог что-то растолковать на пальцах, его постигла обычная участь гостя на пиршестве каннибалов. Пришлось продолжать путешествие в одиночку.
Неделю я устраивался на ночлег высоко на ветвях в компании наглых обезьян, избавивших меня от части поклажи Будущее представало отнюдь не в розовом свете, и чем дальше, тем больше. Без поклажи шагалось, конечно, быстрее, но вот перспективы… Потому-то посвист стрелы я и принял так радостно.
Увы, времени на раздумья не было. Стрелы сыпались одна за другой, и разделить бы мне судьбу спутников, окажись джунгли чуточку пореже. Бежал я долго, растерял остатки поклажи. Остановился наконец, выбившись из сил, исцарапанный и взлохмаченный. Прислушался. Быть может, туземцы тоже устали и удовольствовались оброненными мной вещами? Там было не так уж много, но достаточно для нашедшего, чтобы махнуть рукой на погоню.
Положение было не из легких, но можно утешаться и тем что я как-никак пережил стюарда, этого пройдоху. Если о жив до сих пор, к чему умирать? Утешившись этой мыслью, я стал располагаться на ночлег — приближалась ночь, а пример кока научил меня не болтаться ночью по джунглям. Вскоре я отыскал яму, куда и забрался, закрывши ее сверху колючим кустом.
Разбудил меня свет, точнее — явный избыток света. Куста не было, над ямой стояли туземцы, целясь в меня копьями Не было времени на мирные переговоры. Я выхватил револьвер и выпустил в воздух предпоследний заряд. Старый заслуженный кольт не подвел, хотя я и не чистил его бог знает как давно. Туземцы поразились настолько, что пали ниц, и это позволило мне покинуть яму не спеша, с достоинством.
Я догадался, что выстрелов здесь не слышали отроду. А это был шанс. Приязни мне вызвать не удалось, зато удалось возбудить страх, а это с точки зрения стратегии, пожалуй, даже лучше. Жестами я растолковал туземцам, что желаю идти в деревню. Чтобы они не приняли это за проявление слабости, револьвера я не убирал. И они меня поняли абсолютно верно.
Итак, на триста двадцать второй день путешествия деревня встретила меня с надлежащими кольту почестями. Я получил во владение хижину и с жаром принялся изучать местный язык. Энтузиазма мне придавало и то, что на пальцах я никак не мог им растолковать: фасоль, составлявшую основу их рациона, я с детства терпеть не могу. Уже через неделю я смог им объяснить, что жажду доброго куска мяса, приправленного солью. Через десять дней уяснил, что соли они не знают. Через две недели установил, что соли нигде поблизости нет и не было.
А через месяц я свободно мог общаться с вождем племени, уважаемым Балунгой. Уважение к нему подкреплялось его гигантской тушей да еще главным талисманом племени, каковой Балунга хранил у себя в хижине. Талисман олицетворял культ таинственного бога, которого я для простоты назову здесь Аквавитом. Через сорок дней по прибытии я был допущен присутствовать на священнейшей церемонии, ритуальном обручении вождя Баяунги с Аквавитом — что, согласно верованиям туземцев, обеспечивало обильные дожди в нужную пору, а значит, и хороший урожай фасоли. Талисманом оказалась бутылка с этикеткой “Aquavita”, порядком уже подпорченной ежегодными ритуалами.
Церемония выглядела весьма торжественно (в бутылку наливали воду, и Балунга ее выпивал на глазах всего племени). Я принял участие в ритуале тем охотнее, что был назначен Балунгой колдуном племени, благодаря чему мог спать без кольта в руке. Лучшей должности не найти, с незапамятных времен ни один здешний шаман не понес ни малейших притеснений от соплеменников — наоборот, был окружен почетом и заботой. Вот только отсутствие соли раздражало ужасно.
