Роджер Желязны - История рыжего демона

— Чем могу быть вам полезен? — осведомился Захария, увидев демона.

— Мне нужно поговорить с архангелом Михаилом.

— Он оставлял какие-нибудь письменные распоряжения насчет вас?

— Боюсь, что нет. Я ведь не договаривался с ним о встрече заранее.

— В таком случае, любезнейший, боюсь, что…

— Послушайте, — досадливо поморщился Аззи, — я пришел по очень важному делу, которое не терпит отлагательств. Доложите же Михаилу, что я прошу меня принять. Даю вам слово демона, он только похвалит вас за расторопность.

Что-то ворча себе под нос, Захария поднялся из-за стола и направился к мраморному столбу Врат, где висела златая переговорная труба. Произнеся в трубу несколько слов, он приставил к ней ухо и стал ждать ответа, весьма скептически поглядывая на демона. Наконец из трубы послышался чей-то начальственный голос, который произнес несколько коротких слов.

— Разрешите заметить, сэр… — забормотал святой. — Это нарушение правил… Да… Да… Слушаюсь!

И, повернувшись к демону, сказал:

— Вас велено пропустить.

Открыв маленькую служебную дверь, поставленную рядом с парадными Гостевыми Вратами, Захария пропустил Аззи на территорию рая.

Аззи зашагал по песчаным дорожкам мимо зеленых лужаек, на которых стояли опрятные беленькие домики. Вскоре он добрался до административного здания в западной части рая. Сам Михаил встречал его на ступеньках. Он провел демона внутрь и налил ему бокал превосходного вина — в раю знают толк в винах, хотя за стаканом доброго виски вам пришлось бы идти ко всем чертям.

Аззи сразу же перешел к делу.

— Я хочу заключить с тобой договор, — сказал он Михаилу.

— Договор? О чем? И на каких же условиях?

— Тебе, безусловно, известно, что Ананке запретила постановку моей безнравственной пьесы?

Михаил усмехнулся:

— Ах так, значит, она все-таки запретила твою пьесу! Что ж, отлично!

— Так, значит, тебя это радует? — Аззи говорил ровным, безжизненным голосом.

— Конечно! Хотя в принципе Ананке положено быть выше добра и зла, верша правосудие, я рад, что она понимает, с какой стороны ее хлеб намазан маслом.

— Я предлагаю договориться по хорошему.

— Ты хочешь заключить со мною союз против Ананке?

— Да.

— Ты меня удивляешь. Ананке запрещает твою безнравственную пьесу, чему я, признаться, очень рад. И ты предлагаешь мне выступить против нее?

— Сдается мне, что ты просто завидуешь успеху моей постановки, вот почему тебе так хочется, чтобы пьесу отменили.

Михаил снисходительно улыбнулся:

— Ну, может быть, я тебе и завидую. Чуть-чуть. Признаться, меня уже давно раздражают твои вечные поиски чего-то нового, твое стремление показать всему миру, на что ты способен. Однако, решив остановить тебя на этот раз, я исходил отнюдь не из личных соображений. Ведь твоя пьеса подрывает основы всяческой морали, которую я как служитель добра призван защищать. Разве не так?

— Нет, не так, — сказал Аззи. — Ты, конечно, не поверишь мне, но на этот раз речь идет о гораздо более серьезных вещах, чем мораль как таковая.

— О вещах более серьезных — для кого?

— Для тебя и для твоих союзников, разумеется.

— Для меня? Чем же это грозит мне? Ведь Ананке делает как раз то, чего мы добиваемся.

— Плохо уже то, что она вообще что-то делает.

Михаил резко выпрямился.

— Ты так думаешь?

— Да, я думаю так. С каких это пор Ананке стала вмешиваться в наши дела, в извечную борьбу сил света и сил тьмы?

Михаил в задумчивости потер подбородок.

— Действительно, я что-то не припомню другого подобного случая… Слушай, Аззи, куда ты клонишь?

— Ты признаешь право Ананке командовать собою? — спросил Аззи.

— Конечно, нет! Не ее дело вмешиваться в дела добра и зла. Она приводит космос в равновесие, но отнюдь не устанавливает законы.

— Но ведь, запрещая мою пьесу, она тем самым диктует нам свою волю — иными словами, устанавливает закон!

Михаил улыбнулся:

— Подумаешь, событие вселенского масштаба — запретили пьесу!

— Ты заговорил бы совсем по-иному, если бы она запретила твою пьесу! — воскликнул вышедший из себя Аззи.

Улыбка на лице архангела сменилась гримасой:

— Но ведь она запрещает твою пьесу…

— На этот раз — да. Но кто может поручиться, что в следующий раз не настанет твоя очередь? Если уж Ананке взялась распоряжаться Злом, то почему бы ей не указывать Добру? Что ты на это сможешь возразить?

Михаил ничего не ответил. Он поднялся из высокого кресла и начал расхаживать взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. Внезапно он резко остановился и повернулся к Аззи.

— Ты прав. Запретив твою пьесу, Ананке тем самым нарушила принцип невмешательства. Как она только посмела? Конечно, как представитель Сил света я рад, что пьеса не пошла; однако последствия такого запрета со стороны Ананке могут оказаться серьезнее той смуты, которую могла бы посеять твоя безнравственная пьеса.

И в этот самый миг прозвенел колокольчик у дверей.

— Войдите! — нетерпеливо крикнул Михаил.

В кабинет вошел архангел Гавриил.

— Ах, это ты, Гавриил! А я уже собирался посылать за тобой гонца!

— Вам почта, сэр, — доложил Гавриил.

— Почта подождет. Я только что получил весьма тревожные сведения о том, что Ананке, фигурально выражаясь, вторглась на чужую территорию. Мне срочно нужно посоветоваться с архангелом Гавриилом и еще кое с кем.

— Да, сэр. Они также желают вас видеть.

— Они желают меня видеть?

— Да, и поэтому они прислали вам письмо.

— Письмо? Чего же они хотят?

— Мне об этом ничего не сказали.

Михаил бросился к двери из кабинета.

— Ждите меня здесь, — бросил он на ходу.

— Это относится ко мне, сэр? — спросил ангел Гавриил.

— К вам обоим, — ответил архангел.

Михаил отсутствовал недолго, но, когда он вернулся, Гавриил и Аззи сразу поняли, что дела идут неважно.

— Боюсь, что сопротивляться Ананке мне не под силу, — сообщил архангел, избегая глядеть Аззи в глаза.

— Как же так? — тихо спросил его Аззи. — Ведь силы добра понесут не меньшие потери, чем силы зла.

— Ах, если бы дело было только в этом! — сказал Михаил.

— А в чем же дело? — спросил Аззи.

— Речь идет о гибели самого Мироздания, — ответил Михаил. — Судьба всей Вселенной поставлена на карту. Так меня информировали в Совете светлых сил.

— Михаил, пойми, что речь идет прежде всего о свободе, — не сдавался Аззи. — О свободе воли, которая есть величайшая ценность в этом мире. О свободе каждого избирать стезю добра или зла, следуя велению собственного рассудка и голосу совести, подчиняясь только законам природы, а не воле Ананке.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул архангел Михаил. — Не думай, что мне это нравится. Но, видно, правду говорят: от судьбы не уйдешь. Сдавайся, Аззи. Отменяй свою пьесу. Ты проиграл на этот раз. Даже Совет темных сил не поддержит тебя.

— Ну, это мы еще посмотрим, — сказал Аззи и вылетел из кабинета, хлопнув дверью.

Вернувшись в Венецию, Аззи застал своих актеров все в том же трактире. Синьор Родриго и синьора Крессильда молча сидели рядом в углу. Хотя меньше всего на свете они нуждались в обществе друг друга, все же привычка соблюдать светские условности заставляла их держаться вместе: ведь остальная публика явно не принадлежала к высшей знати. Корнглоу и Леонора, как обычно, не замечали никого, кроме друг друга. Квентин и Киска играли в веревочку. Мать Иоанна устроилась у окна с рукоделием, а сэр Оливер до блеска начищал золотую рукоять своей шпаги: в последнем акте пьесы он хотел появиться во всем своем великолепии.

Аззи начал говорить; тон его был довольно бодрым.

— Дамы и господа, по не зависящим от нас обстоятельствам доиграть пьесу мы не сможем. И тем не менее разрешите мне поблагодарить вас за участие в пьесе. Все вы справились со своими ролями как нельзя лучше, и подсвечники пришлись как нельзя более кстати.

— В чем дело, синьор Антонио? — спросил сэр Оливер, внимательно слушавший речь демона. — В конце концов, исполнятся наши желания или нет? Я подготовил торжественную речь, и мне не терпится произнести ее в последнем акте. Не пора ли начинать?

Вслед за сэром Оливером и остальные актеры начали подавать голоса со своих мест. Аззи жестом остановил их:

— Я не знаю, как вам это объяснить, но на высочайшем уровне мне был дан категорический приказ немедленно прекратить постановку пьесы. Торжественное шествие с золотыми подсвечниками отменяется.

— Мы сделали что-нибудь не так? — встрепенулась мать Иоанна.