Светлана Багдерина - Иван-Царевич и С. Волк
Иван-царевич этого и боялся, и ожидал.
Посовещавшись с остальными братьями по разуму, решили, что поскольку постоялый двор находится на территории Лукоморского царства, конфисковать его в казну за преступления, совершенные владельцем, и передать в управление купцу Епифанову, при условии, что тот будет кормить, содержать и приводить к образу человеческому тех несчастных, которые пробыли в чужой шкуре слишком долго. Договорились, ударили было по рукам, да тут отозвал Серый Иванушку в сторонку и шепнул:
— Не обессудь, Иванушка, но хитрая морда твоего купчишки доверия мне не внушает.
— Да он же купец первой гильдии, известный человек в столице!
— Известный своей честностью?
— Ну…
— Попроси с него бумажку, пусть распишется.
Сказано — сделано.
Заглянув в бумажку, Серый спросил:
— А если он их хлебом да водой кормить будет?
Так на свет появилась вторая расписка, чуть подлиннее.
— А если он их, до ума не доведя, выпроводит?
Была написана третья, почти на страницу.
— А если деньги кончатся?
Четвертая.
— А если пожар? Или разбойники?
Пятая, уже на две страницы.
— А если скажут, что ты права с ним договариваться вообще не имел?
— А если…
— А если…
К вечеру был при свидетелях подписан уговор на десяти страницах в двух экземплярах, начинающийся словами «От имени и по поручению государя нашего императора милостиво повелеть созволили», и кончающийся «Стороны договариваются о признании юридической силы документов, полученных с голубиной почтой».
— Ну, силен твой советник, батюшка Иван-царевич, — уважительно покачал головой купец, пряча уговор в сумку. — Такой уговор дороже денег. Приказчикам своим покажу дома — пусть учатся. Ежели когда расстаться с ним надумаешь, всегда готов его к себе в общество принять. Так ему и передай с нашим почтением. Вот.
— Да что ты, Демьян Ерофеевич, он и грамоте-то едва учен, не то что в коммерции смыслить. — Иванушка засмеялся, замахал руками. — Он больше по… м-м… военной части проходит.
Купец ему почему-то не поверил.
— Как скажешь, батюшка, наше дело — предложить…
* * *Через два дня, набив переметные сумы деньгами, и сторговав у сельчан лошадей, Иван и Сергий съехали со злополучного постоялого двора и двинулись по направлению к реке Бугр. Там, за Бугром, начинался Вондерланд, конечная цель их путешествия.
— Ты знаешь, Сергий, чем знаменита эта река? — задал вопрос Иванушка, когда они проезжали по мосту.
— Нет. Чем?
— Раньше в этой реке жило громадное чудовище Овир — многорукий, многоротый, многоглазый, а некоторый даже утверждают, что у него были еще и длинные щупальца с когтями и присосками. И оно пожирало каждого, кто пытался перебраться на другой берег. Ну или почти каждого. Редкому счастливчику удавалось пробраться мимо него живым. Но никогда — невредимым.
— И что с ним стало? Тоже пал жертвой легендарного Елисея?
Иван неодобрительно покосился на друга, но, вовремя вспомнив, что слово «ирония» в лексиконе Серого сроду не обитало, продолжил:
— Нет. Этого подвига среди приключений королевича Елисея не было. Возможно, потому, что он не успел до него добраться.
— А кто успел?
— Никто. Оно издохло само.
— От чего же? — по-настоящему заинтересовался Серый, наверняка не без задней практической мысли.
— Во время последней религиозной войны в Вондерланде целые толпы беженцев устремились во всех направлениях, в том числе, и в Лукоморье…
— Понятно. Оно обожралось.
— Ну, можно назвать это и так.
— А как еще? — хмыкнул Волк. — А из-за чего была война?
— Ну, как всегда — из-за дискуссии по важному теологическому вопросу, способному оказать долгосрочное влияние на всю общественно-политическую…
— А короче?
— Еще короче?
— Если можно.
— Да, конечно… Видишь ли, в Священной Книге Памфамира-Памфалона было сказано, что во время Стодневной проповеди на нем была синяя туника.
— Ну и что? По-моему, все предельно ясно. Не вижу тут повода даже для мало-мальской драки, не говоря уже о войне.
— Это тебе ясно. Но дело в том, что вондерландцы — народ крайне приверженный моде, и вообще всему красивому, яркому, нарядному, и как следствие этого, например, в их языке имеется тридцать два отдельных слова только для обозначения оттенков синего. Понимаешь?
Волк ненадолго задумался, кивнул.
— Теперь понимаю. Если бы оттенков синего в вондерландском было хотя бы двадцать, Овир остался бы жив.
— Ну, в общем-то, да.
— И кто победил?
— Маджента.
— А-а… Э-э-э… М-м-м…
— Да, к синему это имеет весьма отдаленное отношение, но это были еретики, про которых в пылу сражений правоверные забыли, а, по-видимому, когда вспомнили — было уже поздно. Если, конечно, еще было кому вспоминать.
— И какие же далеко идущие последствия имела их победа для Вондерланда?
— Теперь балахон их первосвященника цвета маджента.
— И все?!
— И Овир сдох. В жутких конвульсиях.
— Стоило оно того… — фыркнул Серый. — Я о балахоне.
Царевич пожал плечами.
— Лично мне больше симпатичен подход к проблеме религиозных войн в Вамаяси.
— Какой?
— Ты знаешь, в Вамаяси вот уже пятьсот лет не было ни одной религиозной войны. Но вовсе не из-за похвального единогласия их духовенства в вопросах богослужения. Нет. Просто один вамаясьский правитель когда-то повелел запирать всех дискутирующих богословов в одном монастыре — Бао-Линь, по-моему, без пиши и воды, и не выпускать до тех пор, пока они не придут к консенсусу.
— Они же запертые, как они туда прийти должны? — недопонял Серый.
— В смысле, к единому мнению.
— А-а.
— И твердо следовал своему принятому однажды решению. И поэтому у богословов было несколько вариантов — или умереть от голода и жажды, или найти общий язык, или…
— Перебить противника?
— Именно. Причем голыми руками, или при помощи подручных средств — книг, книжных полок, масляных светильников, циновок, и тому подобного, так как перед заходом их тщательно обыскивали и отбирали все, что могло хоть отдаленно сойти за оружие.
— Почему? — искренне удивился Волк. — Ведь так было бы проще?
— Ну, наверное, потому, что правители всегда надеялись, что вопрос будет все-таки решен мирным путем…
— И решался хоть раз?
— Судя по тому, что теперь любой монах может голыми руками, ну или при помощи мухобойки, уложить на месте за две минуты до двадцати вооруженных человек, в богословии не искушенных…
— М-да… Религия — страшная сила…
Из-за трофейного золота в первый же день после победы над мерзавцем-трактирщиком между друзьями чуть было не вышел разлад. Царевич настаивал, чтобы все, что спасенные купцы не признали за свое, было оставлено еще не пришедшим в себя людям, а остатки розданы бедным (королевич Елисей непременно одобрил бы такое решение), в то время, как Волк, ничтоже сумняшеся и Иванушки не спрошашеся, слупил с каждого каравана по десять процентов золотом за помощь, с прибылью загнал походный багаж Ивана, да еще и присвоил все то, что удалось отстоять у ушлых торговцев. Спор продолжался бы еще долгие недели, если бы разбойник не спросил царевича, задумывался ли тот о том, как он собирается получить свою драгоценную (в прямом смысле слова) птицу.
— Я мог бы ее для тебя украсть, — предложил он, зная, какой услышит ответ. Иногда, чтобы достигнуть своего, надо высказать лишь абсолютно противоположное предложение, и тогда тебя просто заставят поступить по-твоему. Серый это хорошо знал и часто беззастенчиво этим пользовался.
— Никогда! — Иванушка подпрыгнул, как укушенный. — Во-первых, воровать нехорошо, что бы ты не говорил. Во-вторых, это надо мне, и я не позволю тебе из-за меня рисковать жизнью. В смысле, опять. А в-третьих, вообще-то, Шарлемань давно уже ведет войну с Шантонью, и ему наверняка нужны деньги, так что, с одной стороны, может, ты в чем-то и прав. Хотя, с другой стороны, жар-птица — это его фамильная ценность, единственная в мире, и обменять ее на золото… Я бы на его месте не согласился, например.
— От таких денег, какие у нас тут, не сможет отказаться даже такой напыщенный болван, как он, — презрительно хмыкнул Волк.
— Откуда ты знаешь, что он — напыщенный? И к тому же болван?
В ответе Волк ограничился туманным «все они такие», и Иванушке оставалось только пожать плечами на это и согласиться со всем остальным.
О том, как он будет добывать жар-птицу, он, конечно, задумывался неоднократно. Каждый день. Но все способы, предлагаемые «Приключениями Лукоморских витязей» противоречили либо его убеждениям, либо Уголовному кодексу, а чаще и тому, и другому одновременно. И это решение, хоть и основывалось на неправедно нажитом богатстве одного из самых омерзительных преступников Лукоморья, стало первым и единственным вариантом, принятым царевичем к рассмотрению и не отвергнутым сию же секунду.
