Алексей Смирнов - Собака Раппопорта
— Здравствуйте, — молвил он слабым голосом. — Голова очень болит. И подташнивает.
— Голова болит, — утвердительно кивнул Ватников, любивший при беседах с больными повторять их высказывания подобно эху. — Говорят, вы сильно ушиблись.
— Не то слово. Но мне с вами, доктор, надо потолковать кое о чем другом.
— Кое о чем другом. Изумительно. Я в вашем полном распоряжении.
— Не здесь, — Хомский измученно мотнул головой в сторону братьев.
Ватников несколько опешил:
— Но где же? Ведь вам, насколько я понимаю, положено лежать.
— Ничего… Не все же лежать, пролежни будут. Можно немножко посидеть в коридорчике…
Какое-то время психиатр колебался, не зная, как поступить в данном отдельном случае — пойти на поводу у больного или не ходить.
В итоге он рассудил, что коридорчик не помешает. Тем скорее утомится Хомский, если у него и вправду болит голова.
— Я к вашим услугам, — учтиво объявил Ватников, вставая со стула. Хомский, охая и кряхтя, начал садиться в постели; гримасы, которые он корчил, подразумевали неимоверную муку. Ватников неприязненно ждал, пока Хомский спустит на пол ноги с кривыми и желтыми, уже завернувшимися в трубочку когтями. Терпел, покуда тот чесался, отхаркивался, закатывал глаза.
6
В коридоре они присели на скамеечку под плакатом о профилактике простатита, который Васильев постоянно порывался снять, и где был изображен серый от ужаса человек, прикованный к пушечному ядру, каким-то чертом имевшему в себе признаки унитаза. Нарисованный доктор грозил пальцем, что не было пустой угрозой, ибо при этой болезни палец тот мог запросто примениться в ручном изучении прямой кишки.
Плакат повесил Прятов, намеревавшийся оживить унылые больничные будни. Он и в ординаторской развесил плакаты — против венерических болезней, против пьянства и бытового насилия в семье. Но с этими кошмарными картинами Васильев уже не мог мириться и ободрал их с мясом, не утруждаясь отколупыванием кнопок.
Один был про сифилис, назывался "В ночное". На нем изображалось развратное такси, а в такси, на переднем сиденье, затаилась ослепительная путана с кирпично-красной рожей. Ее зеленый глаз фантазией художника превратился в таксёрский зеленый огонек. Больше там ничего не было, и простор для выводов образовывался просто степной, лихая воля для разбойничьего воображения. Ясно было одно: такой зеленый глаз в сочетании с рожей, да еще в такси — это очень плохо.
Второй плакат посвящался СПИДу. Там тоже изображался какой-то купеческий разврат с участием заблудшей красавицы, а ниже шла подпись: "До СПИДанья!"
Эти плакаты Александр Павлович повесил один позади себя, а второй — перед собой.
Васильев, когда Прятов обнаружил исчезновение плакатов и явился к нему в кабинет весь расстроенный, только хмыкнул: "В ночное! Рожа такая поганая". И уткнулся в бумагу, и зашуршал скучным пером.
…Ватников в который раз покосился на пушечное ядро, отгоняя неприятные мысли о возрастных заболеваниях.
— Я вас слушаю, Хомский. Но должен предупредить вас: я человек когда мягкий, а когда и суровый, военной закалки, с Афганистаном за плечами. И если вы станете жаловаться на плохой сон, дурное настроение и общий упадок сил, то я попросту предложу вам прекратить пить овсянку и прочие вредные вещи, а вы на это никогда не согласитесь — я правильно говорю?
Во всем поведении Хомского, минуту назад умиравшего, появилась азартная живость. В последний раз такое лицо было у него, когда он расследовал для отделения исчезновение двух простыней и наволочки.
— Доктор, — сказал он мягко. — Я не стану жаловаться. Мне нужна ваша помощь. Мы, — он обвел рукой коридор, — люди бесправные, нам к докторам ходу нет…
— Позвольте, — Ватников обычно никого не перебивал, так как психиатру важно услышать побольше — вдруг да сболтнет человек про чертей. Но здесь он изменил профессии, великодушно рассмеялся: — Все доктора, и я в том числе, готовы вам помогать денно и нощно…
— Я не о том… Не могу же я заявиться в ординаторскую и учинить допрос Александру Павловичу…
— Допрос? Почему — допрос?
Хомский отчаянно вздохнул и признался:
— Я, доктор, занимаюсь убийством нашего товарища…
Какое-то время Ватников молча смотрел на него. Потом медленно проговорил:
— Значит, ваше сотрясение мозга…
Тот улыбнулся тонко, в меру умения:
— Элементарно, доктор Ватников! Но это исключительно между нами… Если что, я пойду в отрицаловку.
Теперь на лице психиатра возник неподдельный интерес, сугубо профессиональный.
— Так-так. Очень хорошо. И вам понадобился я? Вы хорошо подумали, прежде чем ко мне обратиться?
— Ну да. Мне нужно, чтобы вы стали, как говорится, моими глазами и ушами. Тайным помощником. Разведчиком в стане врага.
Глаза у Хомского были мутные, с красными прожилками, а из ушей несло адской скверной. Содрогнувшись от предложенной роли, Ватников молвил:
— Вы что же — считаете, будто я соглашусь…
Сказанное не укладывалось у него в голове. Безумец с посттравматическим, да еще и алкогольным изменением личности берет в подручные психиатра, человека с высшим образованием. Но почему? Вырисовывался полный анекдот.
Хомский кивнул:
— А я со своей стороны обещаю держать вас в курсе всего, что узнаю. От соседей. От сестер…
Ватников по-прежнему ничего не понимал, но решил до поры не показывать этого.
— И у вас уже имеются соображения?
— Имеются, имеются. Это доктор наш убил, Александр Павлович.
Ватников облегченно вздохнул: все разъяснилось. Беседа входила в привычное для него русло. Строго профессиональное.
— Так-так-так. А почему же вы решили, что Александр Павлович убил?
Ватников старался говорить мягче, чтобы не спугнуть помешанного, и это давалось ему легко, благо нарабатывалось годами.
Хомский начал загибать пальцы:
— Во-первых, сосед хотел на него жалобу написать. И уже начал. У него бумага лежала на тумбочке, и заглавие проставлено. А утром там ничего не было, я сразу проверил. Никакой бумаги. Куда она делась?
Ватников недоуменно пожал плечами:
— Он мог передумать. Ему могло не понравиться написанное. Скомкал и бросил в помойку. Об этом вы не подумали?
— Я поискал в помойке, — возразил Хомский. — Пусто. И передумать он не мог. Он — знаете, как это бывает — прямо завелся. Урою, говорил, доктора, гад буду.
— За что же?
— Александр Павлович подумывал выписать всю палату за пьяное дело. И что-то еще такое нахимичил в приемнике. Там шум поднялся, кто-то упал с каталки.
— Да, — с готовностью припомнил Ватников, не переча больному. — Верно, такие планы у него были. Хотя про каталку я ничего не знаю.
— Вот я и говорю. А сосед погибший был блатной. Он косил от чего-то — от армии, наверное. Нам не сказал, но такое за версту видно. Он нас вообще не шибко уважал, гнушался нашей компанией.
— Однако пить с вами он не гнушался?
— Так дело-то одно делаем. Все живые, всем нужно.
В голосе Хомского звучала спокойная и мудрая убежденность.
Ватников покрутил усы, обдумывая, как бы пограмотнее отразить в истории болезни деловое предложение собеседника. Алкоголизм больного тоже сыграл свою роль, и при поверхностном рассмотрении получалось замысловато, но в глубине угадывалась огромная работа по разрушению мозга. Паранойяльный синдром? Параноидный бред? Парафренный? Сверхценная идея? Но не белая горячка. Вот если бы Александр Павлович вдруг сделался в представлении Хомского маленьким, забрался в карман и угрожал оттуда скальпелем — тогда конечно. А пока…
Ватников решил, что материала пока маловато.
— Ну, хорошо, — молвил он вкрадчиво. — Вы сказали "во-первых". А что во-вторых?
— А то, что больше убивать некому. В нашей хате все спали без памяти, а больше тем вечером никто в отделении не злоупотреблял… Уж я-то знаю. Никто не мог с пьяных глаз ворваться в сортир и стукнуть по голове. Да и в сортире…
— Значит, ваша палата все-таки перепилась? — быстро переспросил психиатр. — Не отрицаете?
— Не отрицаю, — важно ответил Хомский. — Но дело-то прошлое. Задним числом не наказывают.
— И победителей не судят, а побежденному — горе. Это понятно. Вы что-то начали говорить, я вам помешал, продолжайте.
— Я говорю, что в общем сортире ему было нечего делать. У него имелся ключ от отдельного, — повторил Хомский соображения, ранее высказанные братьям Гавриловым.
Ватников немного смутился. В том, что рассказывал ему этот идиот, прослеживалась некая система, не лишенная логики. Конечно, у помешанных такое случается сплошь и рядом. Но не у таких опустившихся, безмозглых существ, каким виделся Ватникову Хомский. Его слова не укладывались в симптоматику, характерную для последствий черепно-мозговой травмы, осложненной алкоголизмом — или наоборот, алкоголизма, осложненного последствиями травмы. Да и самой травмой. Стоп! Хомский не всегда был алкоголиком и ничтожеством, у него — минуточку-минуточку — даже образование высшее!
