Ольга Громыко - Профессия: ведьма
– Чтобы подольше оставаться молодой и красивой, – отшутилась я. – И независимой. Хватит, насмотрелась. У женщины выбор невелик: либо ты замужем, либо распутница, либо чародейка. Первые две специальности не вдохновляют.
– Про мужчин можно сказать то же самое. Либо ты муж, либо клиент, либо маг.
– Ошибаешься. Жены зависят от мужей, распутницы от клиентов. Только чародейка может расхохотаться мужчине в лицо и сказать: «Что ж, попробуй меня заставить»!
– И часто говоришь? – заинтересовался Лён.
– Доводилось. Наслаждение неописуемое!
Он долго смотрел на меня, потом рассмеялся. Я вспомнила, с кем разговариваю, и прикусила язык. Мы продолжили путь, Лён возобновил расспросы:
– Сколько нужно учиться, чтобы стать магом?
– Десять лет. Смотря как учиться. Можно и не стать. К любому призванию должны быть приложены терпение и хотение. Треть адептов отсеивается после первого же семестра, еще четверть отчисляют в последующие десять лет.
– И в чем же призвание мага-практика?
– Защищать разумных существ, – заученно отбарабанила я первую строку первого в моей жизни конспекта.
– От кровожадных монстров? – Вампир смотрел вперед, но меня не оставляло ощущение присутствия на себе внимательного, испытующего взгляда.
– В основном друг от друга. Тут ко мне, кстати, залетал один, носатый. – Я подробно описала аудиенцию с летучей мышью.
– И ты выгнала посла… полотенцем? – давясь смехом, переспросил Лён.
– Да, причем полотенцем ножным. Дипломат из меня никудышный. Так вы не умеете превращаться в летучих мышей?
– Не знаю, не пробовал.
– Издеваешься?
– Да. – Лён закрыл глаза и подставил лицо солнцу, разномастными пятнами сочившемуся сквозь листву.
– Испаришься, – язвительно прошипела я. – Уже дым из ушей идет.
– Ты кого угодно до кипения доведешь. – Лён взмахнул рукой, разгоняя навеянный мною дымок.
– Ну, ты меня разочаровал. Чеснока не боишься, летать не умеешь, на солнце не испаряешься, тень… – Я глянула под ноги. – Тень отбрасываешь.
– Извини, я постараюсь исправиться, – ехидно пообещал вампир.
– Лён, а чем эти мыши питаются?
– Не беспокойся, на тебя не покусятся.
– Откуда же тогда пошла легенда?
Вампир откровенно посмеивался над моими вопросами:
– Вольха, легенды не приходят, они при-ду-мы-ва-ют-ся.
– Жаль, – огорченно вздохнула я. – Попадаются очень красивые легенды.
– Например?
– Например, о единорогах.
– Вот об этих?
Лён небрежно повел рукой. Мы как раз достигли опушки – лес, вскарабкавшись на косогор, обрывался вместе с ним, и внизу, в долине, паслось белоснежное стадо.
Я видела единорога на гобелене, висевшем в школьной столовой. Выткан он был козьей шерстью, козла и напоминал. Дотронуться до его закрученного рога считалось хорошей приметой перед зачетом; неудивительно, что рог очень быстро свалялся, облез, гобелен попытались отреставрировать, но потом решили, что дешевле заказать новый. Тупая морда единорога отпущения запомнилась мне на всю жизнь, но представляла я их совсем иначе.
Когда весной школа закупила у барышника партию объезженных трехлеток и их стали распределять между отличившимися за год воспитанниками (а я попала в их число, пусть четвертым номером), мне сразу глянулась невысокая, белоснежная, крепко сбитая кобылка по кличке Ромашка. Она-то и показалась мне воплощением легенды о единорогах. Глаза у Ромашки черные, чуть раскосые, шаловливые, веки словно подведены угольком, а когда она украдкой щиплет придорожные посевы, длинные густые ресницы стыдливо опущены – дескать, бедная лошадка не ведает, что творят ее бархатные губы; грива и хвост волнистые, как будто проказливые домовые еженощно заплетают их в смоченные пивом косички. В общем, облик сказочного конька, верхом на котором не зазорно прокатиться и дриаде. Мне было очень приятно чувствовать себя дриадой. Вот только Ромашка не считала меня таковой. Со временем любимым ее занятием стало оглядываться на всадницу с таким мученически-укоризненным видом, словно я – власяница, которой боги покарали ее за тяжкие грехи прошлой жизни.
Под косогором мирно пасся целый табун Ромашек. Но вот рослый, поджарый жеребец поднял голову, настороженно принюхиваясь, и я увидела тонкий, совершенно прямой рог, разделивший челку на две пряди, словно кто-то запустил в лошадь копьем и оно застряла в лобной кости. Ветер дул в сторону единорогов, жеребец гневно топнул передней ногой, и весь табун тут же прекратил пастьбу и уставился на нас – шесть длинногривых, изящных, словно выточенных из мрамора кобыл, и голенастый жеребенок, торопливо затесавшийся в середину табуна. Ветер развевал шелковистые хвосты, трепал гривы, пригибал зеленую, а с изнанки серебристую траву, по ней бежали мелкие волны, и казалось, что единороги сливаются с долиной, как размашистые мазки на полотне художника. Жеребец издал воинственный клич, скорее напоминающий волчий вой, чем лошадиное ржание, взвился на дыбы, перебирая передними копытами по воздуху. Кобылицы прижали ушки и набычились, выставив рога. Опустившись на все четыре ноги, вожак галопом обежал табун, сбивая кобылиц в кучу. Тоненькие ножки жеребенка суетливо перебирали в самой толчее, и я испугалась, что его затопчут, но единороги оказались гораздо аккуратнее неопытных наседок. Они построились кольцом, жеребец мордой к нам, голова опущена, из-под сердито бьющего копыта клочьями летит трава и комья грязи, пачкая длинную шерсть на бабках. Рог засветился у основания, синие разряды змейками поползли к острому кончику, формируя светящийся шарик.
Еще не понимая, что происходит, я опасно выдвинулась на самый край косогора, придерживаясь руками за ветки, а единорогу того только и надо было. Подпрыгнув, он топнул передними ногами и мотнул головой, словно стряхивая севшую на рог осу.
Вспышка, горячий порыв ветра, и над моей головой просвистела синяя шаровая молния, причинив немалый ущерб кряжистому дубу. Пискнув от неожиданности, я отшатнулась и присела, надеясь, что единорог ограничится эффектной демонстрацией силы. Но нет, рог снова засветился, заряжаясь – уже помедленнее.
За моей спиной раздался режущий уши звук, больше всего напоминающий гулкое блеяние упавшего в колодец козла. Жеребец фыркнул и мотнул головой. Свечение чуть притухло. Я оглянулась. Лён прогудел еще раз, пользуясь нехитрой конструкцией из кусочка дерева и сложенных ладоней. Единорог заржал в ответ, рог погас, кобылы чуть расслабились, и любопытная черноглазая мордочка жеребенка мелькнула в просвете между их крупами. Но единороги не подошли к нам, а, напротив, рысью перебежали на противоположную сторону долины.
– Они нас боятся? – разочарованно спросила я у Лёна.
– Тебя, – поправил он.
– Ты их понимаешь? Что ответил жеребец?
– Что я сошел с ума, но он, слава богу, еще нет, и, пока он жив, ни один колдун не посмеет приблизиться к его табуну.
– Почему он так не любит магов?
– А вы их любите?
– Ты что, чуть ли не боготворим!
– Угу. В виде чучел, костяных пепельниц и компонентов декокта.
Мы заспорили, и я очень быстро сдалась. Для вампира, не покидавшего Догевы, он знал о людях и об их обычаях поразительно много.
Истошный вопль «Повелитель! Повелитель!» поставил жирную кляксу на моих неубедительных аргументах. К нам, спотыкаясь и тяжело дыша, карабкался вверх по склону давешний незадачливый паренек.
Мы терпеливо ждали. Вот он упал, выпачкав штаны на коленях, вскочил, отряхнулся, размазывая черные и зеленые пятна, и снова побежал.
– Ну что такое? – Лён запахнулся в плащ, поежился.
– Повелитель… там… вас… того…
– Кто меня того? – серьезно спросил Лён.
– Того… на совещание вызывают!
– Что, так срочно?
– Сказали, чтоб сразу шли, как я вам скажу.
– Иди, дитя, ты меня не видело.
Паренек уставился на Повелителя совиными глазами.
– Как это?
– Иди и скажи, что ты меня не нашел. Я скоро приду. Сам.
– Но я же нашел, – тупо сказало дитя.
Мы переглянулись и вздохнули, словно заговорщики-цареубийцы, на чье тайное вече случайно забрел юродивый.
– Хорошо, тогда иди домой… К Старейшинам можешь не заходить.
Мы немного помолчали, глядя на сверкающие пятки подростка, по-заячьи припустившего с горы.
– Так я им скажу, что вы идете! Мне не трудно! – Заорал он, оборачиваясь на бегу.
– Чтоб его… – буркнул Лён. – А я хотел тебе еще кое-что показать.
– Ничего, покажешь завтра с утра. Все равно скоро начнет смеркаться.
– Ах да, ты же не видишь в темноте.
– А ты?
– Лучше, чем днем. Глаза не так устают, да и слух обостряется. Так завтра с утра?
