Терри Пратчетт - Стража! Стража! (сборник)
И свет, и звук длились и длились. Пока внезапно все не закончилось.
Черная пауза заполнилась багровыми образами и легким стеклянным позвякиванием – когда к ушам вернулась способность слышать.
Некоторое время стражники сохраняли абсолютную неподвижность.
– Ну вот, – слабо пробормотал капитан.
После еще одной паузы он приказал – предельно четко и ясно произнося согласные, словно опуская в щель монеты:
– Сержант, возьмите несколько человек и разберитесь.
– Разобраться в чем, сэр? – переспросил Колон, но к этому времени до капитана дошло, что если сержант возьмет несколько человек, то он, капитан Ваймс, останется в полном одиночестве.
– Нет, у меня есть идея получше. Пойдем все вместе, – твердо заявил он.
И они пошли.
Теперь, когда их глаза привыкли к темноте, они различали впереди туманное красное свечение.
Оказалось, что это стена, быстро остывающая. Сжимаясь при охлаждении, от кладки с легким гудением отпадали оплывшие кусочки камня.
Но не это было самое худшее. Самое худшее было на стене.
Они воззрились на это.
Они смотрели долго.
До рассвета оставалось не больше пары часов, и никому даже в голову не пришло пытаться искать в темноте обратную дорогу. Они ждали около стены. По крайней мере, от нее исходило тепло.
На стену они старались не глядеть.
В конце концов Колон неловко потянулся и произнес:
– Выше нос, капитан. Могло быть и хуже.
Ваймс прикончил бутылку. Это не возымело никакого эффекта. Есть такой тип трезвости, с которым ничего нельзя поделать.
– Да, – отозвался он. – На их месте могли оказаться мы.
Верховный Старший Наставник отверз очи.
– Еще раз, – произнес он, – мы добились определенного успеха.
На братьев напала буйная веселость. Братья Сторожевая Башня и Палец, взявшись за руки, с энтузиазмом отплясывали джигу прямо в магическом круге.
Верховный Старший Наставник набрал в грудь побольше воздуха.
Сначала пряник, подумал он, а потом кнут. Лично он предпочитал работать кнутом.
– Молчать! – рявкнул он.
– Брат Палец, брат Сторожевая Башня, немедленно прекратите это постыдное дерганье, – сурово велел он. – И все остальные, немедленно заткнуться!
Они притихли, как разгалдевшиеся дети, которые только что заметили вошедшего в класс учителя. Затем они притихли еще больше – дети заметили выражение лица учителя.
Верховный Старший Наставник предоставил впечатлению возможность закрепиться, после чего прошествовал вдоль неровных рядов своих приверженцев.
– Насколько я вижу, – произнес он, – мы сочли, будто сделали что-то волшебное, а? М-м-м, брат Сторожевая Башня?
Брат Сторожевая Башня судорожно сглотнул.
– Ну, э-э, в общем, господин, вы вроде как СКАЗАЛИ, что сделали, господин. То есть, э-э…
– Вы пока что не сделали НИЧЕГО!
– Да, Наставник, нет, Наставник, – затрепетал брат Сторожевая Башня.
– Разве НАСТОЯЩИЕ волшебники скачут от восторга по поводу каждого крошечного заклинания, восклицая: «Оле, оле, оле!» М-м-м, брат Сторожевая Башня?
– Ну, мы были вроде как…
Верховный Старший Наставник круто развернулся на каблуках.
– И разве волшебники рассматривают потом стены, опасаясь, не вылезет ли кто оттуда? А, брат Штукатур?
Брат Штукатур повесил голову. Он думал, никто не заметил.
Когда напряжение достигло удовлетворительного градуса, так что воздух загудел, словно натянутая струна, Верховный Старший Наставник вернулся на прежнее место.
– Зачем я все это делаю? – вопросил он, качая головой. – Я имел возможность остановить свой выбор на КОМ УГОДНО. Я мог бы выбрать ЛУЧШИХ. А вместо этого вожусь с горсткой МЛАДЕНЦЕВ.
– Ну, если честно, – осмелился подать голос брат Сторожевая Башня, – мы пытались, я хочу сказать, мы действительно концентрировались. Правда, парни?
– Да, – хором поддержали остальные. Верховный Старший Наставник воззрился на них пылающим взором.
– Каждый брат должен стоять до последнего. Иначе – вон из братства, – предостерег он.
С почти видимым глазу облегчением братья, словно впавшие в панику овцы, увидевшие, что загон наконец открыли, галопом ринулись к выходу.
– Уж об этом-то не беспокойтесь, ваша верховность, – пылко заверил брат Сторожевая Башня.
– Преданность – вот наш лозунг! – сурово произнес Верховный Старший Наставник.
– Лозунг. Ага, – повторил брат Сторожевая Башня.
Он подпихнул локтем брата Штукатура, чьи глаза вновь принялись блуждать по плинтусу.
– Чего? А! Угу. Лозунг. Он самый, – проснулся брат Штукатур.
– А также доверие и братство, – добавил Верховный Старший Наставник.
– Ага. И они тоже, – отозвался брат Палец.
– ИТАК, – грозно произнес Верховный Старший Наставник, – если есть здесь кто-то, кто не жаждет, да, тот, кто НЕ РВЕТСЯ всей душой продолжать великое дело, пусть такой человек немедленно выйдет вперед.
Ни один из братьев не шевельнулся.
«Они на крючке. О боги, я и вправду хорош, – подумал Верховный Старший Наставник. – Я могу играть на их жалких умишках, точно на ксилофоне. Она поразительна, эта сила низменного. Кто бы мог подумать, что слабость может оказаться большей силой, нежели сама сила? Но ее тоже нужно уметь направлять. И я это умею».
– Что ж, в таком случае, – он обвел собрание величественным взором, – повторим Клятву.
И он повел этот хор запинающихся, дрожащих от ужаса голосов, с одобрением отметив удушенность, с которой они произнесли загадочное слово «фиггин». А еще он старался не спускать глаз с брата Пальца.
«Этот слегка умнее, чем прочие, – думал он. – Менее доверчив и так далее. Надо взять на заметку, и всегда последним покидать залу. А предложения типа проводить меня до дому сразу отметать».
Чтобы управлять городом, подобным Анк-Морпорку, нужно обладать особым складом ума, и лорд Витинари им обладал. Патриций вообще был выдающейся личностью.
Он неоднократно дурачил и приводил в ярость основных купцов и торговцев Анк-Морпорка, но достиг в этом таких высот, что они уже давным-давно отказались от всяких попыток убить его и теперь занимались тем, что боролись за место под солнцем исключительно друг с другом. И все равно, даже если бы нашелся смельчак, попытавшийся покуситься на жизнь патриция, ему пришлось бы изрядно попотеть, выискивая участок плоти достаточно большой, чтобы туда можно было вонзить кинжал.
Другие господа ублажали себя жаворонками, фаршированными павлиньими языками, но лорд Витинари всегда считал, что стакан кипяченой воды с ломтиком чёрствого хлеба – это элегантно и сытно.
И это отчасти бесило. Казалось, у патриция нет ни одного видимого порока. При взгляде на его бледное лошадиное лицо в голову лезли всякие мысли о склонности к темным делишкам с участием кнутов, иголок и женщин в темницах. Прочая знать только оценила бы это. Нет ничего плохого в кнутах и иголках, главное – умеренность. Но патриций коротал вечера за изучением докладов, иногда позволяя себе такое волнительное переживание, как игра в шахматы.
Ходил он большей частью в черном. Однако это не был тот впечатляющий черный цвет, характерный для одежды наемных убийц; скорее, то был трезвый, слегка потертый черный цвет, выбранный человеком, который не хочет попусту тратить время по утрам, размышляя, что сегодня надеть. И чтобы поймать патриция за завтраком, вам пришлось бы подняться очень рано; фактически лучше было бы и вовсе не ложиться.
Однако лорд Витинари пользовался популярностью, хоть и своеобразной, но популярностью.
Под его правлением, впервые за тысячу лет, Анк-Морпорк ФУНКЦИОНИРОВАЛ. Нельзя сказать, что правление это было особо справедливым или демократичным, зато все работало. Лорд Витинари ухаживал за городом, как ухаживают за кустом в английском парке – там поощряя рост, здесь отстригая лишнюю веточку. Говорили, что патриций терпим абсолютно ко всему, за исключением того, что угрожает городу[12], и вот она, угроза…
Лорд Витинари долго не отрывал взгляда от полуразрушенной стены; дождевые капли стекали по его подбородку и пропитывали одежду. Сзади нервно витал Воунз.
Затем вперед вытянулась длинная, худая, в голубых венах рука, и кончики пальцев коснулись теней.
Скорее даже не теней – это больше напоминало ряд силуэтов. Очертания были очень отчетливыми. Кое-где виднелась привычная кирпичная кладка. Однако что-то ужасное расплавило стену, превратив кирпич в довольно приятное на вид керамическое вещество и придав поверхности древних камней мягкую зеркалоподобность.
Контуры, отпечатавшиеся на кладке, выразительно изображали шестерых людей, застывших в удивленных позах. Разнообразно воздетые руки сжимали то, что раньше было ножами и абордажными саблями.
