Далия Трускиновская - Жалобный Маг
– Я – Амьель, – сказал внучек. – Ты меня узнаешь?
– Как не узнать королевского жениха! – рявкнула Туанетта. – Ну-ка, посторонись!
– Нет, – сказал Амьель. – Сторониться не буду. И тебя вдогонку не пущу! Ты меня принимала и повивала, когда я родился.
– А ты – помнишь? – даже в такую минуту в Туанетте не угасало ехидство.
– Знаю. Ты не дала нам с мамой погибнуть. Ты целые сутки стояла, над мамой наклонившись, и терла ей живот, и давила, и помогала… Мне все рассказали…
– Ну и что? Я всем живот терла и давила, – Туанетта, еле сдерживая желание пустить в ход огонь, уже скопившийся на кончиках пальцев, попыталась локтем отстранить парня, но он снова заступил ей путь.
– Всех тут нет, а я – есть.
– Ну и что?!?
– Ты нам не дала в смерть провалиться.
– Ремесло мое такое!
– А мы – тебе не дадим!
– Мы?
– Мы!
Туанетта задохнулась от возмущения.
– Мы! – повторил Амьель. – Нас тут много. Мы все тут – твои дети… Мы не пустим тебя! Мы не дадим тебе себя уничтожить!
А стоял-то он перед ней – один! И магом он не был, чтобы заклятие умножения позади себя по кустам развесить. И колдуном он не был, чтобы попросту глаза Туанетте затуманить. А вот – стоял же, как будто у него за спиной целое войско!
И она покраснела до ушей. То есть, так румянцем залилась, что даже кончики вздыбившихся волос рыжизной вспыхнули.
Стыд оказался сильнее колдовских клинков мастера Ожьера, кидающихся в ноги песчаных вихрей Маурины и облака навозных мух, которое, к собственному изумлению, сотворил и готовился кинуть ей в лицо Ансельм.
Стыд перед ребенком, которого она из небытия на свет вывела…
– Пропади ты пропадом! – заорала Туанетта. – И все вы пропадите пропадом!
Она развернулась и, стряхнув огонь на сухую траву, во всю прыть понеслась к харчевне.
– Вот это женщина! – воскликнул Гильом. – Вот это норов!
Он посмотрел в ту сторону, куда все еще уводила Жалобного Мага Изора, поморщился и плюнул им вдогон. Потом стал затаптывать тлеющую траву. Мастер Жербер помог ему облачком наивлажнейшего тумана.
Маурина первая побежала за Туанеттой следом, ворвалась в большую комнату и успела увидеть, как в чердачный люк втягивается лестница.
* * *Хитроумная Маурина выразилась так, что у всей честной компании уши завяли.
– Не пробить! – перевел длинную пеструю речь на благопристойный язык мастер Ожьер.
И точно – Туанетта, забравшись на чердак харчевни, уже четвертый час рыдала в три ручья, и все посылы, вызовы, наговоры и отчитки отлетали от нее мелким горохом. Уже и вечер иссяк, и ночь подкралась, а Туанетта все горевала и хлюпала носом, да так, что внизу каждый таковой хлюп слышался.
– И из-за кого?.. – с таким презрением спросила Маурина, что даже отвечать ей не было смысла.
Все понимали, что творится с бывшей повитухой, и никто не знал, как сманить ее с чердака.
Тут дверь отворилась и на пороге возник человек, показавшийся сперва черным пятном. И только принявшие золотой отблеск свечи волосы дали понять, кто это заявился.
– Что тут у вас творится? – спросил лесник Гильом.
Никто ему не ответил.
Лесник вошел, сел на дубовую скамью рядом с Мауриной и треснул кулаком здоровой руки по столу. Был он хмур, как будто получил хороший нагоняй от сьера Элиаса.
– Ни черта вы все не понимаете! – заявил он.
– А ты? – Маурина посмотрела на него так, что рыжая борода едва не занялась доподлинным пламенем. – И хотелось бы мне знать – зачем ты сюда пожаловал?
– Знал бы – сказал бы… Где она?
– Поезжай-ка ты лучше в свой лес, – посоветовала Маурина, – пока на тебя беспамятное заклятие не накинули… И без тебя тут тяжко.
– Ну вот, я же и говорю – ни черта вы все не поняли! Она что – все еще ревет?
– Рыдает, – поправил мастер Жербер.
– Ага… – Гильом почесал в затылке и вдруг встал, сунул четыре пальца в рот и как следует свистнул. Тут же в дверях появилась физиономия с приоткрытым ртом.
– Ну?.. – беззвучно спросил рот.
– Музыку сюда! Девок поглупее! – приказал лесник. – Шевелись, молодцы! Чтоб петух куру потоптать не успел – а тут уж была гульба и буйство!
– Здорово!!!
Физиономия исчезла, а лесник, не обращая внимания на почтенную колдовскую компанию, уперся в торец стола и погнал его подальше, к стенке.
– Место для пляски нужно!
И точно – не успел петух куру потоптать, как вовлечены были за шиворот свирельщик с барабанщиком, как влетели отчаянные, кругломордые, счастливые девки, как ввалились молодцы, и вроде никто о спиртном с закуской не позаботился, а они возникли, и пиво шапкой выперло из каждого кувшина, и сами собой зажглись факелы в настенных кольцах, и загуляли вперемешку ярчайший свет и угольные тени, и грянула музыка, и громыхнула пляска!
И таковы они были, пронзительная музыка и дикая пляска, что потолок дрогнул!
А там, наверху, Туанетта подняла голову от насквозь мокрого тюфяка и злобно заколотила кулаком в пол.
Буйство не унималось – кулака не услышали.
Тогда Туанетта, кипя возмущением до такой степени, что слезы высохли, вытерла кулаком нос и полезла ногами вперед в квадратный люк. Она была готова взять метлу и выгнать всех этих сумасшедших из харчевни собственноручно.
– Смотрите! – заорал мастер Жербер, увидев торчащие из потолка ноги.
– Мало ли, что он ее выманил! – таким же воплем, сама себя не слыша, отвечала Маурина.
Один лишь мастер Ожьер удержал вскочившего было Ансельма.
– Смотри и учись, – велел он. – Вот еще и такая магия на свете бывает.
Туанетта спрыгнула, шарахнулась от пролетающих и топочущих пар, ударилась о стену и стала озираться в поисках метлы – вымести всю честную компанию вместе с музыкой.
Очевидно, всякая музыка была для нее теперь хуже рвотного порошка.
Тут же перед ней возник лесник Гильом.
– Спляшем? – без церемоний спросил он. – Ну?
Очевидно, первым желанием бывшей повитухи было перегрызть наглому леснику глотку. И ее оскал выразил именно это вполне справедливое желание.
Все-таки пора бы уж было осознать леснику, с кем он имеет дело. Ведь к той же Маурине подошел бы он с двойным поклоном и целованием края юбки – хотя и стояла она сейчас в коротких штанишках пажа. А майстра Антуанетта была до истории с Жалобным Магом ничуть не ниже званием, чем майстра Маурина. И всякой мелкой сошке и придорожной шушере следовало бы это учитывать!
Но Гильом стоял перед ней, знать не желая про все ее страдания, и смотрел в глаза, и что-то прямо из зрачков в зрачки перетекло, и вдруг стало ясно, что сейчас следует кинуться в пляс и уплясаться до такой степени, чтобы рухнуть без сил и без мыслей куда попало!
– А спляшем!
Велико было удивление колдовской компании, когда в середине круга стремительно объявились Гильом с Туанеттой. Танец был прост, бешеная прыготня с прихлопами и беготня взявшись за руки. Трудно было даже вообразить, как в этаком плясе позволить себе лишнее, да еще имея правую руку на перевязи, но Гильом умудрился – чем и ошарашил Туанетту наповал.
Она уж и позабыла, когда ее в последний раз хватали таким непотребным способом за такие запретные места!
Туанетта отшатнулась, размахнулась – и визг музыки был перекрыт звоном оплеухи!
Мастер Жербер с мастером Ожьером вскочили, готовые отшвырнуть наглеца ледяным ветром так, чтобы сквозь стенку пролетел, а Маурина успела накинуть на дудку с барабаном немое заклинание.
Яростная Туанетта и потирающий щеку Гильом стояли друг против друга.
– Беги! – крикнула Гильому Маурина, готовая удерживать подружку от побоища, сколько хватит сил.
– А вот на это может быть только один ответ… – как-то странно, неторопливо, весомо произнес лесник, левой рукой исхитрился сгрести Туанетту в охапку и поцеловал в губы таким долгим поцелуем, что Маурине даже страшно сделалось – хватит ли у обоих дыхания?
– Ой, ой, ой… вдруг принялся шепотом отсчитывать мгновения обалдевший Ансельм.
Туанетта вырвалась и уставилась на потрясающего наглеца, которому было наплевать на слезы и скорбь по Жалобному Магу! И неизвестно даже, мог ли он своими мужскими мозгами понять всю глубину той скорби. Скорее всего, что нет. И ежели бы понял – держался бы в отдалении, делая вид, будто поддерживает Туанетту сочувственным молчанием. Но именно своей поразительной наглостью он вернул ей то, что было много лет назад, до всей дурацкой истории с Жалобным Магом!
Это было как будто Туанетта, сойдя с тропы, провалилась по уши в болото, а чья-то грубая рука ухватила ее за шиворот и, рискуя удавить, с силой из того болота выдернула!
И она вновь стояла на твердой тропе, свободная и готовая к защите и нападению!
Нахал с веселыми глазами, опозоривший ее на всю харчевню, тоже был свободен, тоже – сам, без подсказки, готов к защите и нападению, и меньше всего на свете он, охладительным зельем потравленный и ядовитой стрелой покалеченный, нуждался в бабьей жалости.
