Эрик Рассел - Эта безумная Вселенная
Те, кому удалось выжить — а многим видам это не удалось, — больше не были робкими. Вне зависимости от того, понимали они произносимые людьми слова или нет, им нравилось, когда с ними разговаривали, словно люди признавали их существование на этом свете. Они могли слушать часами, получая необычайное удовольствие от звуков, даривших ощущение тепла и близости. А порой они даже менялись ролями с людьми, которые замирали, очарованно прислушиваясь к мелодичному языку дроздов или соловьев, изливающих миру свою душу.
И вот Мелисанда говорила на ходу, а букашка слушала ее, наслаждаясь всеми силами своей души, пока девушка не рассмеялась, легко взмахнув рукой, и не пропела: «Божья коровка, божья коровка, улетай на небо».
Букашка подняла яркие надкрылья, расправила прозрачные крылышки и скрылась из виду. Мелисанда взглянула на звезды. Теперь они ярко сияли не только ночью, но и днем — этот феномен вызвал бы у ее предков, влюбленных в воздух, страх перед наступлением катастрофы и концом жизни.
Рассматривая звезды, Мелисанда не испытывала никакого страха. Только легкое любопытство. Ей атмосфера, заканчивающаяся на высоте пяти миль, тусклое солнце и сияющие днем звезды не казались чем-то необычным. Она часто смотрела на звезды, вспоминая их названия, снова и снова задавая себе один и тот же вопрос:
— Которая?
А небеса вторили ей: «Да, которая?»
Оторвавшись от своих размышлений, Мелисанда легко зашагала по узкой лесной тропинке, которая вела в долину. Далеко слева, на горизонте, нечто длинное, стройное, с металлическим отливом спустилось с неба и скрылось за холмами. Чуть позже Мелисанда услышала приглушенный гул.
Ни сам предмет, ни звук не привлекли ее внимания. Все в порядке вещей. На эту древнюю планету часто прилетали космические корабли, иногда раз в месяц, а порой дважды в день. И очень редко они бывали похожи друг на друга. А члены команды одного судна почти никогда не походили на членов команды другого.
Они говорили на разных языках, эти гости из сияющего мрака. Некоторые могли общаться, только проецируя мощные мыслеобразы. Другие не обладали телепатическими способностями и даром речи, они изъяснялись ловкими движениями рук или сверхбыстрыми шевелениями ресниц.
Как-то раз, совсем недавно, Мелисанда провела короткое время в обществе черных, точно ночь, членов команды корабля с Кхва, мира, расположенного на немыслимом расстоянии от Андромеды. Покрытые жесткой броней, слепые и немые, они общались друг с другом, очень быстро двигая конечностями; движения эти они улавливали при помощи чувствительных специальных органов. Они говорили с ней, не имея голоса, и восхищались ее красотой, не обладая глазами.
Все это значительно осложняло обучение. Мелисанде исполнилось семьсот лет, она только что сдала свой последний экзамен и обрела статус взрослого. Давным-давно человек мог вобрать в себя мудрость поколений за один век. В более ранние, сумеречные времена он это делал за десятилетия.
Но знаний накопилось так много, что уже невозможно было усвоить их быстро. Могущественный космос с бессчетным количеством миров — неисчерпаемый источник информации. Каждый новый корабль вносит свой скромный вклад в копилку, а сколько еще предстоит познать — если этот мир проживет достаточно долго, чтобы получить все знания.
Если.
Вот в чем заключалась проблема. Законы мироздания открылись и подчинились тем, кого они произвели на свет. Могущество атома стало орудием в руках — или других конечностях — существ, способных передвигаться и мыслить. Макромир и микромир превратились в игрушки для тех, чьи корабли без устали бороздили огромную пустоту.
Но никто не знал, как оживить умирающее солнце.
Теоретически, да и практически это невозможно было сделать.
Невозможно.
И потому в разных местах космоса время от времени старые солнца вспыхивали, гасли через мгновение, снова вспыхивали в последней слабой попытке удержать жизнь и наконец исчезали навсегда. Крошечная искорка в темноте неожиданно затухала, не замеченная великим сонмом тех, что еще хранили в себе жизнь.
И каждая такая смерть несла с собой трагедию, иногда мгновенную, иногда растянутую во времени. Некоторые жизненные формы были в состоянии бороться с холодом дольше других, но в конце концов они тоже гибли. Используя достижения науки и техники, иные миры могли обогревать себя, пока не кончались запасы топлива. И тогда эти миры тоже исчезали, словно их никогда и не существовало.
Каждая планетарная система, чье солнце превращалось в огромный огарок, становилась добычей гигантского жадного кретина, чье имя Вечный Холод. Он не желал делить свои владения ни с кем, кроме мертвых.
Мелисанда раздумывала над этим, входя в долину. Впрочем, ее мысли не были пронизаны печалью или возмущением. Она принадлежала к народу, обладавшему многовековой мудростью и опытом, а также невероятным умом. В прошлом он много раз был вынужден сражаться с неизбежностью и давно понял, что бессмысленно нестись вперед, очертя голову. Народ знал, как быть с валуном на дороге, который невозможно сдвинуть с места: нужно либо перебраться через него, либо прорыть под ним ход, либо обойти. Надо пользоваться мозгами, потому что они у тебя есть.
Неизбежного не стоит бояться.
Его можно победить умением и умом.
В конце долины расположился большой мраморный дворец. Его фасад был обращен к длинному ряду украшенных кустами и клумбами террас с узкими лужайками и изящными фонтанами. Тыльная сторона здания смотрела на долину. Мелисанда всегда подходила к нему с этой стороны, потому что лесная тропинка была самой короткой дорогой домой.
Здание было таким огромным, что дух захватывало. Широкие коридоры с мозаичными полами и украшенными яркой росписью стенами привели ее в восточное крыло, где звучал ровный гул голосов, прерываемый время от времени сигналом трубача.
Предвкушая удовольствие, с сияющими глазами она вошла в огромный полукруглый зал, в котором ряды скамеек поднимались почти к самому потолку. Изначально предполагалось, что зал должен вмешать четыре тысячи человек. Однако сейчас здесь сидело не больше двухсот — на каждое занятое место приходилось около двух десятков пустых. И потому возникало ощущение, что здесь слишком просторно. Несколько голосов плыли по залу, отражаясь гулким эхом от стен, переходящих наверху в купол.
Таким стал их мир. Тем, что необходимо тысячам людей для жизни, пользуется лишь несколько десятков. По планете разбросаны большие города с крошечным населением; городишки, в которых людей не больше, чем в деревне; и деревни, где встретишь три или четыре семьи. На всю улицу — полдюжины заселенных домов, а остальные пусты, безмолвны, смотрят в низкое небо блестящими окнами.
В мире жило чуть больше миллиона людей. Когда-то, очень давно, их было четыреста миллионов. Большинство отправилось в космос, не как крысы, покидающие обреченный корабль, а уверенно и отважно — их судьбы были слишком важны, им стало тесно на одной планете.
Те немногие, что остались, должны последовать за ними, как только будут готовы. Вот почему здесь собралось двести человек. Они ждали в огромном зале. Взволнованные до такой степени, что не могли молчать, они прислушивались к означающему перемену в судьбе голосу трубача.
— Восемь-два-восемь, Хьюберт, — неожиданно объявил он. — Комната номер шесть.
Светловолосый великан поднялся с места и под взглядами собравшихся пошел по проходу. На мгновение в зале повисла тишина. Когда он проходил мимо Мелисанды, она едва слышно прошептала:
— Удачи!
— Спасибо!
И вот он скрылся за дверью. Разговоры тут же возобновились. Мелисанда села в самом конце ряда, около худого, бледного юноши, которому было примерно семь с половиной веков, иными словами, чуть старше нее самой.
— Я опоздала на минуту, — прошептала она. — Давно уже называют имена?
— Нет, — успокоил он ее. — Это четвертое, — Он нетерпеливо поерзал в кресле. — И чего тянут? Сидишь тут как на иголках.
— Девять-девять-один, Хосе Пьетро, — возвестил глашатай. — Комната номер двадцать.
Юноша выслушал это с открытым ртом, с изумлением в глазах. Потом неуверенно, медленно поднялся на ноги. Облизнул вдруг пересохшие губы, бросил жалобный взгляд на Мелисанду:
— Это я!
— Наверное, тебя услышали, — рассмеялась она, — Ну, что стоишь? Расхотелось идти?
— Хочу, конечно. — Он осторожно, не сводя глаз с двери, за которой исчез светловолосый Хьюберт, пробрался мимо нее. — Но как до дела дошло, у меня затряслись поджилки.
— Никто не собирается лишать тебя ног, — уверила она. — Просто вручат документ — может быть, с золотой печатью.
Бросив на нее благодарный взгляд, он ушел, слегка расправив плечи.
— Семь-семь, Джослин, комната номер двенадцать.
