Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов. Книга 2 (СИ) - Свадьбина Любовь

На автомате я достаю всё для кофе, включаю плиту. Воду – в турку, пока греется – перемолоть кофе. Добавить. Дождаться набухания кофейного пузыря… Я выспалась, потребности в бодрящем напитке нет, но эти простые действия помогают собраться, навести порядок в мыслях.

Что же делать сегодня? На что потратить драгоценный выходной?

Закончив с приготовлением кофе, я с двумя чашками, попутно отпивая свою порцию, поднимаюсь на второй этаж. Ноги приятно утопают в изумительно мягких коврах, гасящих звуки шагов. Перед комнатой Санаду я задерживаюсь и, помедлив, тихо стучу лбом. Ответа нет.

Изогнув кисть, запястьем надавливаю на изящную кованую ручку и заглядываю в притаившийся за дверью сумрак.

Портьеры медленно надуваются, подсказывая, что окно открыто. Как и сквозняк, ударивший по босым ногам. Сквозняк сильнее дёргает полотна ткани, вынуждая их раздвинуться и пропустить в комнату лучики холодного утреннего света.

Этот свет выхватывает на простынях бледную, почти сливающуюся с ними спину с тёмным узором вдоль позвоночника. Чёрные волосы почти полностью прячутся под вторую подушку, а первую Санаду обнимает во сне, уютно приткнувшись на неё щекой.

Мгновение я медлю, но Санаду достаточно прикрыт одеялом, так что проскальзываю внутрь: он ведь сейчас ванну не использует, я успею сделать свои дела.

На цыпочках крадусь к его постели, неотрывно вглядываюсь в лицо, ища на нём следы скорого пробуждения. Но лицо Санаду безмятежно. А я просто хочу поставить чашку кофе ему на тумбочку – как знак, что я здесь. Ну и плату за аренду ванны.

Я уже почти дохожу до кровати, как вдруг Санаду морщится. Прорезается между сдвинутых бровей тёмная линия, губы приоткрываются, обнажая острый клык.

Я почти не дышу. Сердце стучит где-то в горле. Мне как будто страшно. Но… это не страх. Меня охватывает не леденящий холод, а щекотный жар. Жар снова подступает к лицу, но его главное средоточие вовсе не в голове, а ниже – ниже задрожавшей в моей руке чашки.

Это желание.

С судорожным вдохом Санаду переворачивается на спину. И прежде, чем я успеваю сообразить, мой взгляд соскальзывает с его лица – по груди, животу… Жаром меня накрывает по самую макушку, глаза распахиваются шире. Дрожь прокатывается до кончиков моих пальцев, тёмные капли кофе стекают по стенкам чашки, падают на ковёр, но я отмечаю это лишь краем глаза.

Потому что основное внимание сосредоточено на том, на что направлен взгляд, и мурашки волнами разбегаются по моему телу, вязнет во рту слюна. Сердце стучит неожиданно тяжело.

Это странное состояние. Приятное до щекотки внутри. И немного страшное из-за гудения пульса в висках и тяжести в руках и ногах, из-за вдруг предельно обострившихся ощущений кожи.

Не знаю, сколько времени я стою так, разглядывая… достоинство Санаду, но, кажется, довольно долго.

А потом я просто начинаю пятиться. До тех пор, пока не натыкаюсь на дверь. Невероятное напряжение требуется, чтобы сообразить нажать на ручку и понять, в какую сторону открывается створка.

К моменту, когда я выбираюсь в коридор, в предназначенной Санаду чашке не хватает около трети налитой порции, лицо моё всё ещё полыхает (и не только оно!), а потребность принять душ становится катастрофической. Я залпом осушаю свою чашку кофе. Залпом выпиваю порцию Санаду.

Это не слишком отвлекает от… полученных столь внезапно впечатлений, так что я отправляюсь в ванную.

Свою ванную.

Так определённо спокойнее.

***

Просыпается Санаду, тяжело – до хрипа – дыша, весь окутанный жаром. Он почти задыхается от сладости охвативших его видений, призрачного ощущения кудряшек Клео в своих пальцах, тепла её кожи, от кофейного привкуса её губ.

Он не двигается, вглядываясь в сумрак одним приоткрытым глазом, не желая окончательно из сна вырываться. Мечтая снова окунуться в него и понимая, что ничего не получится.

Когда дыхание возвращается в норму, Санаду неохотно приподнимается. Сладость вожделения ещё держит его в своих ласковых объятиях, но прекрасное видение развеивается. И Санаду укутывается одеялом, словно это способно защитить его от необходимости вставать и заняться делами.

Неприятными делами.

Воспоминание об этом выветривает остатки истомы, порождает ворчливо-гнетущее раздражение в глубине души.

Санаду садится на кровати. Одеяло сползает с него, напоминая о пропаже сорочек и пижам.

– Никакого покоя в собственном доме, – картинно бурчит Санаду, быстро поднимается и направляется в ванную.

В последний момент он тормозит и осторожно заглядывает внутрь, но там лишь темнота. А он не отказался бы застать там одну рыжую студентку, из-за которой его дом превращается в балаган, а вещи пропадают.

Точнее, исчезли только ночные принадлежности, что он обнаружил, собираясь ко сну. Главный подозреваемый – иномирная сущность. Но зачем пижамы и сорочки огромной белке? Неясно.

Правда, в доме был ещё и Шаантарэн, но он по комнатам не шастал, и потом не мог войти на территорию Академии из-за ликвидированного Санаду допуска. А у Валариона была возможность, но не хватило бы смелости для такой подлянки. Ника о таком и не подумала бы.

Так что определённо пакость устроила иномирная сущность. С какими-то неизвестными целями.

Рассуждение о пропаже ночной одежды помогают Санаду окончательно избавиться от всяких там желаний, и ванную комнату он покидает вполне бодрым. Взмахом руки заставляет портьеры разойтись и впустить в спальню солнечный свет.

Направляясь к выходу, Санаду думает о делах, поэтому не сразу замечает слабо различимые пятна на ковре. Он проходит мимо, и лишь у двери созревает осознание: что-то не так.

Санаду разворачивается и снова смотрит на пятна на ковре. Подходит ближе и даже присаживается. Улавливает тонкий кофейный оттенок и в задумчивости чешет затылок.

– Антоний, ты учудил?

Тихо…

– Или Клео? – совсем другим, мягким тоном произносит Санаду, чтобы был повод произнести её имя вслух, наполнить комнату иллюзией её присутствия.

А затем на него накатывает волна жара: что, если она видела его голым?

Это предположение неожиданно не только смущает Санаду, но и будоражит.

***

Нарнбурн бурлит. Возвращаются в заново отстроенные дома обитатели, прибывают в гости семьи студентов, а сами студенты выбираются на прогулки, из окружных поселений существа собираются на рынок с товарами и за ними.

А возле рынка бродячий цирк зазывает посетителей яркими красками, музыкой, призывными криками.

Санаду не знает, сколько он стоит там, глядя на пёстрый шатёр и разукрашенные кибитки, на фигуры в слишком сочных, притягивающих взгляд нарядах. И мурашки щекотными волнами пробегаются по его спине, рукам, занемевшим ногам.

Он не в силах оторваться, развернуться, уйти. Яркий флаг цирка колышется на ветру. Музыка с механическими нотами. Смех. Весёлый звон голосов. Рёв животных. Восхитительная мелодия аплодисментов. Запахи такие знакомые. Санаду кажется, что он застыл, не дышит, его сердце не бьётся. И в то же время кажется, что сердце стучит слишком быстро, а дыхание сбивается от чрезмерной частоты.

Эта магия сильнее настоящего волшебства. Сильнее воли Санаду и решения не посещать подобные места. Магия цирка его практически парализует.

Где-то на фоне Санаду помнит, что вышел в город в надежде выманить Мару и скорее разобраться с этим делом, но… его сердце, кажется, сейчас разорвётся.

Очередной взрыв аплодисментов перекрывает нервный гул, смешивающий все звуки в сознании Санаду в нервное месиво, и Санаду встряхивает головой.

«Какой Бездны?» – думает он.

– Какой Бездны? – через несколько мгновений вторят его губы.

И словно зачарованный, Санаду делает шаг с тротуара на дорогу.

Пересекает её, невольно, почти подсознательно заставляя всех расступаться. Он ледоколом рассекает шебутную, суетливую толпу. Идёт к мерцающему всеми цветами радуги входу в шатёр. Туда, где расхаживают на ходулях клоуны-зазывалы, где продают сладости и воду, сверкают чешуёй и цветными перьями экзотические, такие ужасные на вид, но безобидные животные, где шарманщик крутит ручку, добавляя к всеобщему шуму пронзительное треньканье. Акробатка в почти неприлично открытом костюме, изгибаясь, заступает дорогу Санаду, улыбается ярко накрашенными губами, но густо обведённые глаза не могут скрыть морщинок, тронувших её некогда юную кожу. Будто играючи женщина подставляет чашку с узорно начертанной ценой за вход.