Арсений Миронов - Двенадцатая дочь
— Да как ты смеешь, гнида горбатая?! — Наследник вдруг не выдержал и захрипел, угрожающе поднимаясь с лавки, заикаясь от ярости. — К-какой я тебе Ч-чурила?
— «Как?! Ты отрекаешься от меня, хозяин?! Ты предаешь меня?! Нет, не делай этого! Ты мудр! Ты вселился сначала в Даньку из Морама, чтобы…»
— Врешь, урод…
— «…чтобы заполучить таблицу жестяну с узорами. Потом ты убил Даньку и вселился в новое тело — в коганина, в Данэиля из Саркеля! Данька перестал быть! Ты стал Данэилем, чтобы проникнуть в стан коганых и получить назад твой волшебный перстень, похищенный наемником Свищом…»
— Он знает! — Зверко всплеснул ручищами, будто хотел схватиться за голову, зажимая обожженные кривдою уши. Обернул беспомощное белое лицо к Вещему Лисею. — Он все знает!
А князь Лисей будто примерз к лавке. Только слышит, как проникают в мозг холодные скользкие звуки:
— «Ты убил и самого Данэиля из Саркеля. Тогда тебе понадобилось новое тело. Ты вселился в Михаилу Потыка, чтобы получить стати — и получил их! Потом ты убил Михаилу Потыка…»
— Прикончу гада, прикончу… — стонет сквозь зубы наследник, но не может двинуться с места. Со странным спокойствием он вдруг осознает, что Плескун уже давно… стоит на полу. Нет-нет! Едва ли он увеличился в росте. Просто рука охранника Кожана почему-то ослабела и опустилась…
— «И, погубив Потыка, ты переселился в новое тело — в тело наследника Зверки. Чтобы получить ключи от города Пластова и вокнязиться в Залесье! Для этого тобою был задуман великолепный ход конем, изящный розыгрыш: ты пожертвовал рыцарским туменом хана Кумбала, чтобы снискать всенародную любовь! Ты позволил славянам и грекам растерзать твоих витязей-угадаев, но теперь ты велик! Теперь ты правишь умами славян! Твой покорный раб Стыря верховодит влажской сарынью, а хитрый жрец твой Йесиль, притворяющийся вещим базиликанином, рукоправит вышградскими греками… Ты — главный герой Медовы, наследник Залесья и первый борец против Чурилы… Против безвольной Чурки, против Чучела, чье лицо потому и закрыто волосами, что никакого лица нет в помине! Теперь ты устроишь показательный бой с чучелом — и, разумеется, одержишь победу!»
— Я понял, я понял идею, — прошептал князь Лисей, прикрывая дрожащие веки — Он хочет сказать, что… Чурила — это не имя. Это… призвание! Любой из нас может стать Чурилой. И начать работать на Сварога, пусть даже не осознавая этого. Поэтому Чурила непобедим…
— Гниль, вранье поганое! — рявкнул наследник, сжимая кулачищи. — Башка трещит… Хватит его слушать, хватит! Иначе я сам поверю в этот бред! Эй, Берубой! Ты что, сдох там, в углу?! Давай сражайся! Докажи, что это ложь!
— Иначе нам всем конец, — тихо добавил князь Лисей, тиская пальцами переносицу.
Но молчит Берубой, зато снова:
— «О великий повелитель! Я умоляю тебя…»
— Довольно! — взревел Зверко; скамья с треском перекосилась, кольчужное тело наследника с грохотом обрушилось на каменный пол, тяжким задом на камни. — Прекратите допрос! Берубой, закрой ему пасть!..
— «Умоляю тебя, повелитель… Давай прямо сейчас уничтожим Огненного Полызмая, нашего древнего врага!» — вновь властно зазвенел голос Плескуна, удивительно молодой и сильный. — «Помнишь, как мы мечтали о его гибели? А сейчас он слаб и почти раздавлен…»
— Не торопись, старый ведьмак, — донесся слабый голос семаргла из темного угла. Измученный Берубой, будто изрубленный невидимым клинком, выполз оттуда буквально на коленях, руки его тряслись, на губах пузырилась темная пена. — Ты лжешь… Вот смотри… Если он убил кузнеца Даньку… где же таблица с узорами? Ее нет у наследника, и ты это знаешь… Ее нет!
— «Он отдал ее блуднице Метанке как плату за летнюю ночь… Мой повелитель — благородный любовник, и потому…»
— Ложь! — глухо завыл наследник Зверко, бессильно, медленно перекатываясь спиной по камням, сжимая больную голову согнутыми кольчужными локтями. — Я не платил ей! Ничего не было! Метанка… я не спал… Не спал!
— Все-таки врешь, Плескун, — глотая кровавую слюну, Берубой выставил навстречу синему взгляду мокрый стиснутый кулачок. — Кольцо Свища… в все не волшебное кольцо! Ты врешь, будто это перстень Змеиного Жала… Тот самый, который заключает в себе знаменитую плеточку-змиевочку… Этот страшный перстень был якобы похищен у Чурилы отважным горским наемником Свищом… Позапрошлой зимой, в битве при Ош-Бабеле… Но сейчас на руке наследника — самый обычный боевой перстень для понукания железным вороном! Посмотри сам… Маленький черный перстень! Это не плеточка-змиевочка! По легенде, Змеиное Жало — живой перстень, у которого есть гадючьи зубы… На этом перстне ничего нет. Ты солгал, Плескун… Одна ложь рушит твердыню правды… Вся твоя речь — гнилой песок у меня под ногами!
Кажется, голос Берубоя крепнет? Левой рукой поверженный палач вцепился в лавку и, медленно раскачиваясь, с трудом шевеля губами и роняя на пол липкие желтоватые от крови сгустки, выкрикивает слог за слогом, будто ворочая тяжелый меч в усталых руках:
— Ты… лжешь! Ты сказал, что наследник Зверко… убил Потыка. Это кривда, Плескун. Михаилу Потыка убили всадники вашего Кумбала… Поймали его! На дороге в Калин… Сломали меч его! И бросили истерзанное тело во Влагу… Ты знаешь это… Ты должен признаться, что солгал! А потом… потом тебе придется признать, что наш наследник Зверко — истинный наследник Властовский… Ибо в волосах его — родовая тесьма, кусок княжьей опоясти! Вот истинная правда, Плескун! Смирись с нею!
— «Ты надоел мне, огненный щенок», — медленно и властно произносит Плескун, глаза его стремительно чернеют. — «Я наношу последний удар. Итак, ты дерзнул утверждать, что на руке моего повелителя самый обычный перстень гвоздеврана?»
И вот — волшебный синий взгляд снова вцепился в наследника:
— «О повелитель! Докажи им силу свою! Я знаю, что на твоей руке — грозный перстень Змеиного Жала, поражающий волю смертных человеков! Поработи неверных! Прояви блеск своего могущества, о Чурила, внук Сварожич! Прошу тебя… сотвори заклинание власти! Пусть все увидят, все убедятся!»
— Ха-ха. — Дрожащий Берубой даже нашел в себе силы болезненно расхохотаться. — Ты самоубийца, Плескун. Конец твоей кривде… Клянусь, что это — самое обычное воронье кольцо! Заклинание не подействует!
Заранее торжествуя, семаргл обернул к наследнику посеревшее лицо с черными пятнами вкруг мигающих горячих глаз:
— Прошу тебя, наследник… Время посрамить лжеца. Он далеко зашел, ибо даже я почти поверил его словам! Давай, произнеси это заклятие. И пусть оно лопнет, как рыбий пузырь…
Зверко привалился спиной к стене, мотнул сморщенным лицом:
— Какое? Какое заклинание?
— «Скажи заклинание, о повелитель! Подними длань, назови поднебесное имя твое — и заклянись памятью великого Пращура, подземного Ящура…»
— Вы с ума посходили? — простонал князь Лисей. — А если… сработает?!
— Что значит «сработает»?! — в откровенном ужасе взревел наследник Зверко. — Вы что… белены объелись?! Вы реально думаете, что я — Чурила?! Что это кольцо и есть Чурилина плеточка-змиевочка?! Да я… назло всему скажу это гребаное заклинание!
— Это опасно… нельзя! — Князь Лисей инстинктивно вцепился пальцами в гроздья золотой цепи на груди.
— Нет, я скажу! — набычился наследник, выставляя вперед огромный кулак с черным шишковатым перстнем. — Скажу, чтобы вы поняли наконец, что все это — бред, и кольцо самое обычное, для управления гвоздевраном! И с Метанкой я не знаком! И Потыка не убивал…
— Скажи, скажи заклинание, наследник! Ткни Плескуна носом в его собственную ложь!
— «Клянись именем Ящура! Выпусти плеточку-змиевочку на волю! Покажи свою силу, повелитель!»
И прежде чем Вещий Лисей мог помешать, наследник поднял кулак над головой и распахнул рот, чтобы наполнить его жирной гадостью неслыханных слов, черной слюной проклятых созвучий, древних и отвратительных.
Эти звуки были сами по себе столь чудовищны, они так сильно потрясли князя Лисея Вещего, что на некоторое время у князя потемнело в голове, и слух его затворился, и зрение угасло. Поэтому когда из черной бородавки перстня на подрагивающей Зверкиной руке с легким хрустом выдвинулись два тонких змеиных зуба, похожих на дрожащие белые иголочки, полупрозрачные и наполненные ядом, князь Лисей будто и не испугался сразу, в первое мгновение. Он по-прежнему сидел на лавке, и в ушах его рокотали мерзкие отзвуки Зверкиной клятвы, и думалось ему, что ничего удивительного нет в том, что обычный перстень вдруг треснул посередине, и смрадно раскрылся, и выпустил наружу злобное скользкое жало. Ведь если могут быть на свете столь страшные слова, следовательно, и страшные перстни в этом случае, определенно, должны существовать в природе — и почему бы тогда одному из этих перстней не оказаться на жесткой, оплетенной вздувшимися жилами руке Данилы Каширина?
