Александр Рудазов - Сын архидемона
— Помидора — истинно коммунистический овощ! — чавкая, объявил Щученко. — Красный, як наше знамя!
Святогневнев ел скромнее, хотя на аппетит тоже не жаловался. По его правую руку стояла большая бутыль с уксусом, откуда мертвяк наливал себе стакан за стаканом.
А вот Джемулан кушал чинно, как престарелая графиня за ужином в Букингемском дворце. Он сначала насыпал на тарелку маленькую кучку соли, положил около нее кусочек сливочного масла, затем взял самую аккуратную картофелину — выбирал он минут пять, честное слово! — и осторожно разрезал ее пополам. Чтобы не обжечься, он положил ее на салфетку и все время держал в левой руке. Правой же вооружился чайной ложкой, которой отламывал кусочек масла и чуть прикасался к соли, а потом вынимал ею крошечный кусочек картошки. После этого сид очень долго дул, медленно приближая ложку к лицу, и, лишь убедившись, что картошка совершенно остыла, съедал этот злосчастный кусочек. Время от времени он откусывал помидор — ну а к сосискам и хлебу не прикасался совершенно.
— О, Дзержинский! то есть Боярский! — оживленно воскликнул Щученко, переключая каналы. — Кстати, товарищ Бритва, вот вы человек бывалый в разных странах, так объясните мне одну сложную вещь. Почему, значить, когда если в заграничной фильме показывають русского, значить, человека, так он обязательно танцуеть «казачок»? И почему в Москве у них завсегда вдеть снег? Даже, значить, в июле вдеть!
— Полковник, это одна из неразрешимых загадок природы. — рассеянно ответил я.
— Ученые уже много веков ищут ответ.
— Кстати об ученых! — поднял палец Щученко.
— Вот вы, товарищ Святогневнев, значить, доктор наук, как раз ученый человек, так объясните мне другую на учную захадку! Отчего у кошков всегда рождаются котятки, а у собаков щенятки, и никогда, значить, наобороть не бываеть?
— Ну это. — ошарашенно заморгал Святогневнев.
— Так я и думал! — самодовольно ухмыльнулся Щученко. — Этого ваша хваленая наука объяснить не могёть, так-то!
— Там по телевизору ничего интересного нет? — перебил его я. — Полгода уже ничего путевого не смотрел.
— Да нету ничего. — поморщился Святогневнев, забирая у Щученко пульт. — С тех пор как я поставил спутниковую тарелку на девяносто восемь каналов, смотреть стало совсем нечего. Хотя вот, «Последний герой» идет.
Я швырнул в пасть еще один помидор и с интересом уставился на экран. Там как раз кого-то выгоняли из племени. Джемулан смотрел на это с равнодушием, а Щученко — с возмущением.
— Название у ентого «Последнего героя» неправильное! — воскликнул полковник. — Надо эту педарачу назвать, значить, «Банка скорпионов»! Це правильнобудеть! А то какие это, к едрене фене, герои? Герой это тот, который грудью, значить, на амбразуру лег, шоб товарищей от вогню вражеского заслонить! А не тот, который товарищей всех передушил, шоб поганые миллионы захапать! Це не последний герой, це последний подонок, так я вам кажу!
— Выпьем за это, — предложил я, поднимая майонезную баночку с уксусом.
— Вздрогнем, товарищи! — поддержал тост Щученко и тут же остограммился.
После этого его уже слегка мутноватые глаза снова обратились к телевизору. Там началась реклама.
— дамы и господа, вы еще не устали торчать на кухне, разминая картофель? Лично я устал.
— Бездельник!!! — взревел Щученко, гневно потрясая огурцом. — Лоботряс!!! Работать оне, значить, не хотять, а хотять, шоб за них все, значить, роботы дела ли! У-у, вражье семя!
— Господа, я должен открыть вам страшную тайну сообщил я, понизив голос и наклоняясь к столу. — Один из нас. дебил!
— Какие ужасы вы говорите, товарищ Бритва! — перепугался Щученко.
— Хто же эта таинственная личность?
— Этого мы пока не знаем. — тихо ответил я. — Любой под подозрением.
— А я воть, кажется, догадываюсь. — пристально посмотрел на Джемулана Щученко. Сид единственный за весь ужин не проронил ни слова.
Джемулану постелили на ночь в комнате Святог-невнева. Меня пристроили у полковника. Таким образом, в каждой комнате получилось по одному спящему и одному страдающему бессонницей. Я ведь нормально почти не сплю — так, периодически проваливаюсь в полудрему. А у Святогневнева даже кровати нет — к чему она живому мертвецу?
Всего в этом домике две комнаты, кухня и довольно большой подвал — его Святогневнев приспособил под лабораторию. Одна из комнат общая, а вторая разделена надвое книжным стеллажом, так что получилось две маленькие спальни. И та из них, в которой последние полгода квартирует полковник Щученко, сильно изменилась с моего последнего посещения. Теперь на стене висели рядком портреты — Ленин, Сталин и почему-то Новодворская. Причем с траурной ленточкой. Этому я немного удивился и хотел спросить, что это значит.
— Полковник, а.
— Чей портреть мы видим дома, в светлой комнате своей, чье лицо нам всем знакомо, хто, значить, всегда был друг детей? — немелодично запел Щученко, не давая мне вставить слово. — Это Ленин дорогой, это Ленин наш родной!
— Полковник, я.
— А ето, товарищ Бритва, наш любимый товарищ Сталин! — ткнул пальцем Щученко. — Запомните это доброе усатое лицо! Именно он принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой!
— Угу. И стоят растерянные крестьяне с бомбой вместо сохи, думают — как же теперь землю пахать? — пробормотал я.
— Шо вы там говбрите, товарищ Бритва? — не расслышал Щученко.
— Да ничего особенного, не обращайте внимания. Насчет портретов.
— А портреть товарища Саулова я здесь приобресть не смог! — посетовал Щученко. — Непорядок!
— Да где ж его тут приобретешь. — посочувствовал я. — Так вот, я спросить хотел — а Новодворская-то тут у вас с какого хрена? Она же вроде как подругую сторону баррикад. или я что-то путаю?
— Тут хазус, товарищ Бритва, — серьезно объяснил Щученко. — Вот эта самая местная хражданка, она ведь просто вылитая моя мама! Ну просто копия!
— Ах вот в чем дело.
— Именно в етом! Я ж маму покойную так любил, так любил. Это ж она из меня человека сделала, воспитала настоящим, значить, коммунистом!
Я с интересом посмотрел на Ефима Макаровича. Значит, вот как выглядел бы сын Валерии Ильиничны.
Кроме портретов в комнате был небольшой столик, раскладушка, ночник с зеленым абажуром и подоконник с горой всевозможного хлама — пустые бутылки из-под шампуня, непишущие фломастеры и авторучки, спутанные провода, просроченные лекарства и прочий мусор. Не знаю, где полковник все это берет и зачем хранит у себя. Видимо, синдром Плюшкина.
Еще здесь был стеллаж с небольшим количеством книг и большим — видеокассет и компакт-дисков. Я принялся разглядывать названия и пришел в недоумение. Почти всю фильмотеку Ефима Макаровича составляла порнография.
— У, полковник, как вас развратила вся эта капиталистическая роскошь. — пораженно протянул я.
— Не подумайте дурного, товарищ Бритва! — замахал руками Щученко, выхватывая у меня кассету с двумя пухленькими блондиночками. — Ето я, значить, изучаю разложение вероятного противника, шоб быть в курсе положения дел. Ух, какая же хадость, какая же хадость! Вам ентого смотреть ни в коем случае не рекомендую. Защищено партией и правительством, карается по законам военного времени.
— А вам можно?
— Мне можно, — кивнул Щученко. — Я, значить, старый политработник, закаленный в боях, труде и личной жизне. Я выдержу. Я усе выдержу. Пройду значить, в одиночку через весь ентот похабный ад и не оплошаю. А воть ваши неокрепшие инопланетянские нервы могуть и дрогнуть при виде такого отвратительного капиталистического разврату.
— Так, значит, посмотреть нельзя? — попытался отнять кассету я.
— Ну хоть одним глазком?
— А зачем вам на енту хадость смотреть? — подозрительно прищурился Щученко.
— Зачем, воть скажите? Хотите, значить, подро. бности узнать? Так там вовсе и не на что драматизировать, ето я вам гарантировываю! Срам один и похабщина! Отдайте сюды и не берите больше.
Решив не поднимать бучу, а просто подождать, когда полковник уснет, я перевернулся вниз головой и зацепился ногами за крюк в потолке. По идее там должна висеть люстра, но люстры у Щученко нет — только ночник. Зато в подвале теперь люстра висит — Свя-тогневнев наконец озаботился сделать себе в лаборатории верхнее освещение. Ему-то хорошо, а вот я лишился привычного места отдыха — раньше-то я всегда в подвале спал, в полном комфорте. А тут попробуй усни, когда внизу храпит товарищ полковник.
— А вы как тут вообще поживаете, Никита Серге-ич? — спросил я ворочающегося Щученко. — Домой-то еще не надумали? Я могу вас переправить обратно, если хотите, хотя нет, сейчас не могу, меня же в правах ограничили. Зато Джемулан может. Попросить его?
