Дмитрий Емец - Таня Гроттер и трон Древнира
А потом Тане почудилось, что за окном полыхнуло красное зарево, щупальцами света втянувшее Тибидохс в свою дрожащую розоватую окружность. Словно невидимый великан выпустил из кольца громадную, размером с солнце, красную искру.
Внезапно скамейка изменила траекторию падения и, истратив весь свой пыл, завалилась набок в полуметре от Тани, точно дохлое насекомое, вскинув вверх ножки. Таня все никак не могла оторвать от нее взгляд и понять, почему взбесившаяся скамья, не убив их, оказалась совсем в другом месте. Кто усмирил ее и зачем?
Это было непредсказуемо и даже страшно. В дело явно вмешалась чья-то мощная посторонняя магия – причем магия темная. Это можно было определить по цвету той вспышки. По яркости вспышка была такой, будто тысячи искр собрались в единый огненный шар немыслимой силы. И это при том, что магия даже в три искры была явлением чрезвычайным.
– С чего это она утихомирилась? Там же магии было на целую вечность! – Демьян Горьянов пораженно разинул рот, разглядывая скамью.
Похоже, никто из темных, да и из светлых магов, за исключением одной Тани, не видел красного зарева за окном, и уже это было непостижимо. Что это за выборочная магия, которую может видеть один, но о которой даже не подозревают другие!
«Не может быть, чтобы скамья нас пожалела. Это же бешеное родео! Вселившийся в нее дух не знал жалости. Какой-то темный маг помог мне, а темные маги просто так не помогают… И как он вообще узнал, что тут творится? Значит, следил, но зачем? И что это за маг, если он может выбрасывать искры сильнее, чем у Чумы-дель-Торт?» – недоумевала Таня.
Ванька застонал. После падения он неподвижно застыл на полу лицом вниз. Таня бережно перевернула его и положила его голову к себе на колени.
– Зачем?! С какой стати ты вообще полез на эту лавку? – закричала она.
Ей казалось, она ни на кого никогда так не злилась, как сейчас на Ваньку. И ни за кого так не волновалась.
– Я… я просто не мог иначе… ты же знаешь почему… – едва выговорил Валялкин.
И как он только мог так блаженно улыбаться, когда губы у него были разбиты в кровь, а вся правая сторона лица превратилась в сплошную ссадину?
– Почему, дурья твоя башка? Разве было не ясно, что эти темные тебя подставят? Ты же знал, знал!
Ванька стиснул Тане руку.
– Я тебе никогда об этом не говорил… Я сделал бы это снова… Сделал бы для тебя, потому что ты была рядом и я не мог…
– Что «и я»? – перебила Таня. – По-твоему, меня бы очень обрадовало, если бы тебя залягала эта укушенная табуретка?
– Ты не понимаешь… Как ты можешь понять, когда я пугало в майке, которое… с которым никто… Что ты вообще понимаешь? – не договорив, Ванька улыбнулся еще блаженнее и закатил глаза.
– Ягун, чего ты стоишь? Разве ты не видишь?.. Помоги мне! – крикнула Таня.
Таня и Баб-Ягун схватили Ваньку и потащили в магпункт. Им деятельно помогал Шурасик. Попутно обнаружилось, что все это время он любознательно подслушивал под дверью, изредка конспектируя заинтересовавшие его моменты в записную книжечку.
Семь-Пень-Дыр, Жикин, Демьян Горьянов и Гуня остались в комнате. У истинных черных магов было не принято помогать белым. Если, конечно, они сами когда-то не были белыми, как тот же Шурасик.
– Фи! – с презрением сказал Жора Жикин. – Вы слышали, что он молол? Готов поспорить, этот жалкий маечник влюблен в Гроттершу! И самое прикольное, что только одна Гроттерша, кажется, этого не понимает. Вот я, например, всегда смекаю, когда в меня влюблены. Когда вчера Гробыня опрокинула на меня поднос с компотом, я сразу уловил, что надо назначать свидание, потому что вообще-то никто не просил ее делать крюк на ползала да еще спотыкаться на ровном месте…
Спохватившись, что сморозил лишнее, Жикин пугливо покосился на Гломова, на всякий случай страхуя нос. Но Гуня, к счастью для него, не вслушивался в бессвязное бормотание местного донжуана.
Он сидел на полу и то и дело зачем-то встряхивал рукой. Крошечное серебряное колечко, врезавшееся в толстый, как любительская сарделька, палец Гломова, выглядело нелепо. Но тут уж ничего не поделаешь – магические кольца выбирают тебя сами. Один раз и на всю жизнь.
– Слышь, Демьян, тупо все как-то получилось! Скамья-то парня чуть совсем не прибила… Но меня больше другое напрягает: мой перстень чё-то совсем перестал искры пулять! – басом пожаловался Гуня, снова встряхивая кольцо.
– Просто ты свой перстень давно не чистил… Дай я попробую! Буйнус палатис! – приказал Горьянов.
Красная искра погасла, едва оторвавшись от его перстня. Деревянная скамья неохотно дрыгнула повернутой к потолку ножкой и вновь застыла.
– И у меня чего-то искры тусклые стали. Магия пропадает. Может, кто-то на нее блокировку наложил, а? – озабоченно сказал Демьян.
– Точно… С магией что-то происходит. Не иначе, как где-то близко Поклеп шастает, или я сам не знаю чего… – неохотно признал Семь-Пень-Дыр.
Некоторое время спустя Гуня Гломов, все еще тупо разглядывающий кольцо, поднес его к самому лицу и неосторожно встряхнул. Выскочившая искра обожгла ему многострадальный нос.
– Во, блин, дела! То есть магия, то нету! Когда я еще у лопухоидов жил, у нас такие фокусы электричество выкидывало! То вырубается во всем подъезде, то опять горит! – поразился Гуня.
– При чем тут лопухоиды и электричество? Ты бредишь! – брезгливо поморщился Горьянов.
Демьян, как и многие в Тибидохсе, был невысокого мнения о сообразительности Гломова. А раз так, он даже предположить не мог, какая светлая мысль забрела случайно в пустую, как пыльный чулан, голову Гломова.
Гуня, не споря, пожал плечами. Он вообще, при всех своих тараканах, был отходчивый малый и во всем привык уступать, когда дело не касалось драки или Гробыни.
* * *Тем временем Таня, Ягун и Шурасик уже доволокли Ваньку до магпункта.
Около дверей Шурасик шмыгнул носом и предусмотрительно исчез. У него был насморк с кашлем, и он опасался, что Ягге отловит его и, облепив горчичниками, заставит парить ноги и дышать над картошкой. В лечении легких заболеваний старушка охотно склонялась к жестким лопухоидным методам. «В другой раз неповадно будет!» – заявляла она.
Ягге стояла над кипящим без огня котелком, нашептывая что-то на вар и изредка бросая в него то пучок степной травы, то мать-и-мачеху, то сухую ромашку.
Увидев Ваньку, бесчувственно обвисшего на руках у Тани и Ягуна, она всплеснула руками и, ничего не спрашивая, метнулась к нему. Вар в котелке, оставленный без присмотра, возмущенно полыхнул и окутался паром.
Только когда все ссадины Ваньки были тщательно обработаны, голова забинтована, а сам он, зеленый, как дядя Герман, уложен в постель, Ягге сурово повернулась к внуку.
– Где это он так?
– Бабуся…
– Нечего бабуськать! Я и так знаю, что я не дедуся! Отвечай: где?
– Он… с лестницы атлантов упал. Там знаешь ступеньки какие… До самого низу катился! – мгновенно нашелся Ягун, сообразивший, что о бешеном родео лучше не упоминать.
– Ой, горе-то какое, с лестницы! Сколько раз говорила Сарданапалу переделать ступени, да разве он почешется! – сочувственно заохала Ягге.
Ягун облегченно перевел дыхание и незаметно подмигнул Тане, довольный, что удачно провел бабусю. Но расслабился он рано. Старушка внезапно протянула руку и, поймав внука за оттопыренное ухо, подтянула к себе.
– Ты кого обмануть хочешь? Что я тебе, Сарданапал? Или Клопп? Ты мне лапшу на уши не вешай! – зашипела она.
– Но бабуся… Мое ухо! Бабуся! – заойкал Ягун.
– Что бабуся? Опять бабуся? Чего мне стоило тебя на белое отделение перетащить, знаешь? Я что, для того тебя у Сарданапала вымаливала, чтоб мой внучок на лавках скакал? Бешеные скачки, проходимцы, устроили! Вбили себе новую дурь в голову! Ну ничего, доберусь я до тебя! Думаешь, без матери, так и присмотреть за тобой некому?
– Ой-ой-ой! Откуда ты знаешь про бешеные скачки? – поразился Ягун, от удивления забывший даже про раздувшееся ухо.
– Да уж совсем я дура! Всю жизнь в лесу прожила, ничего не видела, не знаю, где можно так расшибиться! Избушкой клянусь, беда будет, если Медузия или Поклеп узнают! Загремите на темное отделение всей оравой! – сказала Ягге.
Внезапно новый звук отвлек старушку и мигом поумерил ее пыл. Бледный Ванька – голова у него была перебинтована так, что виден был лишь один глаз, – привстал на кровати и выискивал кого-то глазами. Таня подбежала к нему.
– Послушай!.. – Голос Ваньки едва пробивался из-под бинтов. – Пойдешь ко мне в комнату – загляни в шкаф… Там птенец! Корми его каждые два часа. Ночью тоже. Только не трогай руками – обожжешься! И не смотри на него в темноте – глаза потом режет!
– Чей это птенец?
– Жар-птицы. Кто-то спугнул ее с кладки, и она бросила яйца. Я собрал их и произнес инкубационное заклинание. Остальные яйца погибли, а это проклюнулось. Ну и трудно же с ним было: пищал все ночи напролет.
