Сергей Лукьяненко - Царь, царевич, король, королевич...
— Я — Гришка Распутин — святой старец! Лучшая водка моим именем прозвана, да песенка заморская про меня сложена! Дозволь, Красно Солнышко, племяшку твою осмотреть да излечить по возможности!
— Чего ж не дозволить, валяй, — согласился Владимир. — Однако признайся, прохиндей, откуда о хвори-то ее ведаешь?
— Да как не ведать, княже?! Вся Земля Русская стонет от вести сей горестной!
— Серьезно? Лестно мне это, лестно... Ну ладно, дерзни. Коли излечишь Забаву, богато, Гриша, одарен будешь. А уж коль не излечишь, не обессудь, головы лишишься...
— По рукам! — согласился Григорий. — Давай-ка, княже, поскорее сведи меня к ней, а то, не ровен час, отдаст она, сердешная, Богу душу, меня не дождавшись...
— Типун тебе на язык, Григорий! — всполошился князь и заторопился было, но тут же и осекся: — не получится быстро. Забава-то с Добрыней на той половине царства живет, что я Емеле с Несмеянушкой на свадьбу презентовал... Покаместь в отделе режима паспорт заграничный оформят, пока таможню пройдем...
— Развел ты, княже, бюрократию, — нахмурился Григорий. — Помрет Забава, то-то урок тебе будет..
Побледнел Владимир от слов эдаких, поежился... Махнул рукой, мол, «была-не была...» и молвил:
— Айда, без документов попробуем.
... — Стой, кто идет! — пронесся над границей зычный окрик богатырский.
— Кто, кто! — проворчал Владимир. — Дед Пихто! Князь это!
— А по мне — хоть князь, хоть грязь, а в чужой овин — не лазь, — презрительно объявил пограничник.
— Видал?! — беспомощно глянул Владимир на Григория. — Я нонче — аки король заморский, Лиром именуемый! — Затем вновь обернулся к богатырю, напустил на чело грозности и заорал:
— Да ты че, Илюха! Как же этот овин — мне чужой?! Земля-то сия — Русь, а я — князь русский!
Богатырь покачал головой:
— Э, нет. Руси-то две теперича. Та что у тебя — Русь Владимирская. А тута — Русь Емелина, сюда пускать не велено...
Григорий отстранил князя рукой, выступил вперед и вдруг гаркнул, да так, что испуганно присел и поджал уши конь под Ильей Муромцем:
— Оборзели?!!
Илья оторопело уставился на него. Григорий набрал в легкие побольше воздуха и, выпучив глаза, рявкнул еще:
— Над князем куражиться?!! У последней черты, можно сказать, стоим! Разменяли Русь, мать вашу!!!
Ноги у богатырского коня окончательно подкосились, и он тяжело плюхнулся наземь.
— Да ладно, брось орать-то, — примирительно заговорил вынужденно спешившийся Илья. — Чего надо-то?
Однако Григорий раздухарился и, видать, в сердцах о цели своего прибытия запамятовал:
— Чего надо?! — продолжал он грозно кричать. — А если даже и ничего, тогда что?!!
Илья призадумался, но промолчал. Тут вовремя встрял Владимир. Опосля гришкиного рыка голос его казался тоненьким и слабеньким, хотя и кричал он, пытаясь попась тому в тон:
— Лечить Забаву будем, или как?!
Илья глянул на него, презрительно поморщился, но тут князя подхватил Григорий:
— ИЛИ КАК?!! — рявкнул он с присвистом.
Илья почесал шлем.
— Вот это да, — сказал он, — вот это я понимаю. Глас народа. Проходите, чего уж там. Или мы — нехристи какие, не понимаем?.. Дело-то семейное...
Григорий и Владимир чинно проследовали через границу. Князь с уважением поглядывал на своего спутника.
...Обезумевший от горя Добрыня сидел перед постелью жены, время от времени роняя на дубовый пол скупую мужскую слезу.
Войдя в покои, Владимир остановился в нерешительности. Григорий же протопал прямо к постели и приказал безаппеляционно:
— Очистить помещение!
— Ты кто таков? — подпрыгнул от неожиданности Добрыня.
— Лекарь это, Добрынюшка, лекарь, — успокоил его Владимир. Из народа человек. Святой, ежели не врет. Обещался зазнобу твою на ноги поставить.
— Пущай ставит, ежели обещался, — согласился Добрыня. — А не поставит, пусть на себя пеняет.
— Очистить помещение, — неприятным голосом повторил Григорий. — И ты, князь, тоже, между прочим, выйди, а то, не ровен час, на тебя хворь перекинется.
— Пошли, пошли, Добрынюшка, — заторопился князь и потянул богатыря за рукав.
— Да как же я жену свою... в спальне... с мужчиной... — начал Добрыня неуверенно, но Владимир тут же инициативу перехватил:
— Да ведь старец он уже, Добрыня. Святой, тем более. А медицина, брат, дело темное, разумению нашему не подлежит...
Наконец, князь выволок богатыря из комнаты, и Григорий с Забавой остались наедине. Григорий откашлялся и произнес в подрагивающую от рыданий спину:
— Ну, сказывай, красна девица, что у твоей болезни за симптомы?
Забава прекратила рыдать, обернулась, села на кровати, поджав под себя ноги, утерла слезы, улыбнулась во весь рот и ответила:
— А ты — страшненький, дядька. Лохматенький. Я страшненьких люблю. — И она озорно подмигнула. — Вот и Тугарин у меня был — такая страхолюдина, глянешь, дух захватывает. А я его люби-и-ла, — вновь принялась она размазывать по щекам слезы. — Страшный, зеленый, чашуйчатый, — шмыгая носом, продолжала Забава мечтательно. — Не то что этот, — презрительно кивнула она на дверь. — Розовый, гладкий, словно девка красная, аж потрогать противно! Еще и Добрыней кличут... добрый, значит. Бр-р! А Тугарин — злой был! Решительный! Настоящий мужчина. Ты, дядька, тоже злой, по глазам вижу, — заметила она, вглядываясь в дремучие распутинские космы. — Тоже, видать, решительный... Ну, иди ко мне, волосатенький, — протянула она к нему руки обольстительно, — иди, развей мои печали!
— Изыди, Сатана! — вскричал Григорий, отскочив к противоположной стене, — руки прочь, бесстыжая!
— Ругается! — умилилась Забава и ринулась за ним.
Распутин опрометью кинулся в двери и, захлопнув их перед самым Забавиным носом, подпер их собственной спиной.
С минуту за его спиной раздавались удары и толчки, потом все стихло, а затем в отдаление вновь послышалось девечье хныкание. Григорий расслабился.
— Ну что?! — обступили его с обеих сторон Добрыня и Владимир.
— Жить будет, — объявил старец авторитетно. — Случай однако сложный. Сглазили девку.
Владимир охнул, а Добрыня возопил:
— Кто?! Кто сглазил?! Скажи только, из-под земли достану!!!
Вот тут-то и выложил Григорий то, ради чего ко двору Владимирову прибыл, ради чего и весь спектакль с лечением Забавы затеял:
— Знаю, знаю я, кто это сделал. Не первый то случай на Руси могучей. Шастают по ней два басурмана — Смолянин да Кубатай, они и вершат дело черное.
— Ужель Смолянин?! Ужель Кубатай?! — поразился Добрыня. — А ведь друзьями сказывались!
— То у них, у басурманов, заведено так, — наставительно молвил Владимир. — Молод ты еще, Добрынюшка, доверчив... И как же заклятие сие снять? — обратился князь к Григорию.
— Один только путь есть: поймать басурманов, да пыткой выпытать. Окромя них — никто этого знать не может.
— Не верится что-то, — снова вздохнул Добрыня. — Ладно, разберемся. Дозволь, княже, мне со товарищами на поиски пуститься?
— А чего ж, дозволяю, — покивал Владимир, польщенный тем, что просят его разрешения (чего давно уже не случалось). — И дурака с собой прихватите — надоел он мне пуще репы пареной. Все норовит доказать, что неверно я службу на Руси установил.
— Иван-дурак — очень даже не лишним нам будет, — согласился Добрыня. — У него к Кубатаю особый счетец имеется...
А князь, не слушая продолжал:
— То, говорит, надобно какой-то шаг особый — «строевой» — вырабатывать, то Устав какой-то писать. Войско-то почти уж все разбежалось, а он — в воеводы метит. Отправляйтесь, короче, вчетвером. Хоть какая-то от вас польза будет.
На том и порешили.
Глава шестая, в которой нам книги строить и жить помогают
(Рассказывает Костя)
— Стас! — я осторожно похлопал брата по выступающей части тела. Тот встал, отряхнул часть снега и задумчиво сказал:
— Холодно.
Да, в этом он был совершенно прав. Мороз был несильным, градусов десять, но школьная форма от него не спасала.
— Костя, а что мы здесь делаем?
Подумав я нашел самый правильный ответ и без колебаний поделился им с братом.
— Мы? Мы замерзаем.
— Плохо, — так же спокойно и неторопливо ответил Стас, начиная плавно притоптывать ногами. — Интересно, куда нас сволочь Кащей засунул? На Северный полюс? Замерзнем...
Попадание в коварную Кащееву ловушку подействовало на него удивительным образом. Братец начисто лишился своей неуемной энергии. Сообразив, что такой вареный, или, точнее, свежемороженный Стас мне в беде не помощник, я заорал:
— Стас, проснись! Делать что-то надо! Кубатай бы тебя не одобрил!
При упоминании любимого имени Стас слегка ожил. Я понял, что надо закреплять успех:
— Да что Кубатай! Разве в твоих любимых книжках так легко сдаются? Вспомни, эту... как ее... «Молчание Кондора». Или «Курятник в Зеленом лесу». Там ни в какой беде не унывают!
