Сергей Костин - Легион Безголовый
— Лети, лети, граната, через восток на запад. Лишь коснешься ты певца, оторви все два…
— Маша!
— А что? — недоумевает Машка, пожимая плечами. — Разве здесь есть дети?
Детей, понятно, нет, тем не менее настаиваю, чтобы напарница перестала пользоваться приобретенными в борьбе с оголтелым бандитизмом привычками и репликами.
— Как скажешь, — соглашается с доводами Баобабова и швыряет гранату без комментариев.
В ответ тишина. В смысле, не слышно взрыва. Только неведомый певец на секунду затыкается, производит чавкающий звук и затягивает свою тоскливую волынку снова.
Баобабова говорит очень нехорошее слово, которым обижают собачек, и швыряет в проход остальные шесть гранат. Эффекта никакого. Ни взрывов, ни стонов, ни вспышек. Зато чавканье и нытье самобытного певца все ближе.
Баобабова не выдерживает психологической атаки и прыгает ко мне в кресло.
— Началось, Лешка. Началось. Сваливать пора. Было бы куда, давно свалил. Но Машку необходимо успокоить.
— Прапорщик Баобабова! — говорю шепотом, чтобы не спугнуть преступника в салоне. — Приказываю вам, прапорщик! Немедленно отправляйтесь туда и выясните….
Холодное дуло табельного оружия прапорщика Баобабовой нежно и ненастойчиво прикасается к моему виску, заставляя на ходу принимать другие, нежели задумывались, решения. Вовремя вспоминаю: я как-никак — мужик, как-никак — старший лейтенант и как-никак — старше Баобабовой на целых четыре года. А лейтенанты пацанок на дело не посылают.
— Пойду узнаю, — выворачиваюсь из крепких объятий прапорщика.
Но у Баобабовой другие планы. Отпускать на верную смерть напарника в ее планы не входит. Всхлипывает, насильно прижимая мою голову к своей груди. Бормочет что-то про “ну их всех туда-то и туда-то”. Это нервное.
— Не волнуйся, Маша. — Лицо сильно прижато к теплому бронежилету, отчего слова получаются невнятными и неубедительными. — Я только краешком глаза. Посмотрю, кто безобразничает, и назад. Хочешь, прикрой меня, как в старые времена. Огневой и физической мощью.
Долго упрашивать Машку не приходится. С силой отталкивает старшелейтенантское тело, передергивает затворы:
— Не вернешься через пять минут, разнесу все к капитанской дурочке. Рухнем, так рухнем. Все одно парашютов нет. И рации нет. И продовольствия нет. И горячей воды в квартире нет. И зарплату задерживают. И напарник псих. И сама я, такая молодая и красивая, должна за бандитами по подворотням гоняться, а не в самолетах нервы портить.
Я же говорю, все от нервов.
Пытаюсь в кромешной темноте добраться до дверей. Больно ударяюсь коленкой о какую-то не к месту торчащую штуку. Это полено. Хочу вскрикнуть от боли, но сдерживаюсь. Машка хорошо стреляет на слух. По правилу лабиринта, по правой стороне кабины, бреду к дверям. Но не успеваю. Она первая распахивается.
За иллюминаторами сверкает молния.
В проеме стоит огромная фигура. Головы, как ни всматривайся, не видно. Тянет фигура корявые рученьки в нашу сторону и спрашивает гнусавым голосом:
— Кто?
Еще одна молния чиркает небо за иллюминаторами. И вижу, как за спиной страшной фигуры топчется без привязи лошадка. Черная, вот с такой гривой.
Это сумасшествие? Или игра воображения? Что бы это ни было, страх такой, что хоть сейчас вниз без парашюта.
Потом все пропадает. Погружается во тьму.
Несколько месяцев назад, точнее не скажу, потому что информация для служебного пользования, министерство финансов попросило наш отдел протестировать новую продукцию Казначейства. А именно, новые банковские билеты самого разного номинала. От десяти, до тысячи рублей. Особенность Данной национальной валюты заключалась в том, что ее можно было кушать. Меня могут спросить, а зачем кушать деньги? Для решения именно этого вопроса нас с Машкой и закинули на один из островов Северного Ледовитого океана, всучив на прощание вместо бульонных кубиков несколько пачек новоизобретенных денег.
Ученые рассуждали как? Человек, теряясь на необъятных просторах нашей страны, имеет в карманах как минимум кошелек и как максимум кошелек и ключи от квартиры. Ни один здравомыслящий индивид не станет теряться в лесу с полным продуктовым набором или сеткой, доверху набитой тушенкой. Именно о здравомыслящих и проявила заботу наша отечественная наука. Не забыв про полярников, до которых порой трудно добраться даже на ледоколах, вспомнив про вечно теряющихся лыжников и марафонцев, наши, не побоюсь этого слова, головастые светила изобрели специальную валюту. Калорийность которой превышала даже калорийность свежеприготовленного в винном соусе поросенка, не говоря уже о других, иностранных продуктах.
Мы с Машкой два месяца сидели на скале в хиленькой палатке, мирно рассуждали о министерстве финансов и кушали сотенные и пятисотенные банкноты, иногда заедая их пятидесятирублевыми купюрами. Нет, червонцы почти не трогали. От сладкого пить сильно хочется, а до воды сто метров по вертикали. Откусишь, бывало, от серийного номера, и сытость такая, что петь хочется. Или обгрызешь конину с фронтона Большого театра, и до следующего утра никакого голода.
Ученые наши с душой к делу подошли. При известном умении и целостности вкусовых рецепторов можно было достаточно точно разобрать — вот в этом месте свинина, а в этом картошечка гриль. А вот этот уголок из экзотического фрукта авокадо.
Нам еще на пробу доллары и марки немецкие давали, но нам не понравилось. Полная безвкусица.
Докладную записку написали по всем правилам. Рекомендовали министерству финансов при выдаче гражданам зарплаты новыми знаками прикладывать в набор зубную щетку. Деньги, они хоть и питательные, но в зубах сильно застревают.
К чему я про вкусовые добавки? А про что еще думать в последнюю минуту жизни?
Открываю глаза. Жизнь вроде продолжается. Безголовой фигуры не видно. Пропала вместе с лошадкой. И песня больше не слышится. Трупов в кресле тоже не наблюдается. Пропали. А за бортом нет никаких молний.
Машка сидит там же, где я ее оставил. В кресле пилота. Нога на ногу, армейский ботинок чуть заметно качается. Бритая голова покоится на кулаке. Взгляд устремлен вдаль. На губах, как бы покрасивше выразиться применительно к баобабовской улыбке, легкое разочарование в жизни. Вот с таких сидящих в креслах прапорщиков и нужно рисовать картины отечественных красавиц.
— Маша… — дотрагиваюсь до плеча напарницы.
Баобабова даже не вздрагивает. Вот я бы непременно от неожиданности вздрогнул. Но у Машки опыт оперативной работы больше, чем у всей городской милиции вместе взятой. И не такие лейтенанты со спины подкрадывались.
— Ты видела?
Баобабова поворачивает лицо. И я вижу ее заплаканные глаза. Это так трогательно…
— Ну что ты. Со мной ничего не случилось, Маша. Он ко мне побоялся подойти. Видишь — руки, ноги целы. Голова в порядке. Зачем же так волноваться? Ушел он и всех мертвецов с собой забрал. Здорово, да?
— Да при чем здесь ты? — Баобабова разом разрушает идеалистическую картину, нарисованную в моем мозгу. — Что я, дура какая, из-за лейтенанта волноваться. Своих проблем не хватает?
Даю мысленную клятву — никогда и ни при каких обстоятельствах не утешать Баобабову, чтобы не выглядеть полнейшим кретином.
— Подставили нас по полной программе, Леша. — Машка вытаскивает пистолет, долго смотрит в черное дуло. Передумывает, прячет оружие. — Темное здесь место, Леша. Мужики безголовые шляются. Кобылы с ними. Трупы то появляются, то уходят непонятно куда. И научно это объяснить невозможно. Я домой хочу.
— Я тоже хочу.
Опускаюсь на корточки. Принимаю наиболее озабоченное выражение. Сейчас у Баобабовой начнется выделение негативных эмоций. Стоя такую волну не выдержать.
— Хреновая работа, — усмехается Машка. — Вот ты, Лесик, вроде умный старший лейтенант?
С данным утверждением трудно не согласиться. В нашем кабинете, над моим столом, в золоченой рамочке висит копия грамоты от Угробова, где красным по белому написано, что я, старший лейтенант Пономарев, самый умный в отделе “Пи”. Над Машкиным столом, правда, висит такая же грамота, но с другим содержанием: “Самый скорострельный и убойный прапорщик отдела “Пи”.
— А раз самый умный, — продолжает Баобабова, скромно потупив глаза, — то скажи: что этому певцу от нас надо было? Чего он требовал? И почему от нас, а не от генерала?
Нет у меня ответов. Мозги понимают, что все это могло только привидеться. А сердце молчит, растерялось.
Машка отчего-то обижается. Отворачивается, пальцем ковыряется в лампочках. Хочу сделать замечание, что негоже прапорщикам в чужой технике пальцы пачкать, но раз обида, значит, взаимная.
Любуюсь восходящим солнцем. На время даже забываю о неприятностях, в том числе о том, что в самолете летит с нами подозрительный товарищ, умело прятавшийся до сих пор.
Раздается легкий хруст. Отрываюсь от созерцания горизонта. Баобабова задумчиво рассматривает палец.
